Высокие горы и бегущая вода* (СИ) - Лесовская Марина - Страница 2

-Тебя. Я проиграл тебя, малыш.

-Что? - челюсть у подростка просто отваливается. Трудно поверить в слова отца, трудно их осознать, - Как ты мог меня проиграть? Я же… здесь, на воле, я же… человек!

Отец опускает голову и ждет, когда первая волна гнева Ибо уляжется. Тот ругается на него, кричит, пинает стену и бьет телефонной трубкой по стеклу окошечка. Проходит минут десять, прежде чем подросток садится на свое место, хватает трубку и орет:

-И что все это значит для меня, а? Говори, сука, что это значит для меня?!

-Я точно не знаю… - с трудом отвечает отец, - Просто знай, что за тобой придут. Мне гарантировали, что ты останешься жив-большего я тебе сказать не могу. Прости, сынок, правда, прости меня!

-Да засунь себе свои извинения в жопу! - зло орет парень, - Спасибо, что хоть предупредил, папа! И что мне теперь делать?

Отец молчал и боялся смотреть на него.

-Я убегу. Придется уехать из Шанхая и уйти из школы, - говорит он как бы сам себе, но отец вскидывает голову и машет руками:

-Нет, Ибо, нет, ты не должен этого делать! Если ты убежишь или заявишь в полицию-меня убьют, сынок. Повесят в камере, или еще что… Прошу…

Ибо смотрит на родителя и ему хочется плакать, а еще орать от злости, и тошнота с брезгливостью подкатывают к самому горлу.

-Трясешься за свою шкуру, да? - шипит он в трубку, пронзая отца убийственным взглядом, - Страшно умирать, да, паскуда? Настолько, что тебе все равно, что будет с родным сыном? Да пошел ты…

Он встает и плюет на стекло, бросает холодно перед уходом:

-Ты мне больше не отец. Я больше не приду. Прощай.

Ван Ибо решает убежать из Шанхая. По дороге домой он продумывает, как это лучше сделать: на перекладных, или старый-добрый автостоп? Никого предупреждать не нужно, матери он потом сможет позвонить. Надо спасать свою задницу, пока его на органы не распотрошили. Возьмет только теплые вещи, документы, все деньги, что есть - и в путь, не задерживаться ни на минуту. Но, войдя в квартиру, он понимает, что не успел: его уже ждали.

Три человека-два альфа-бугая и один приличного вида бета - в костюмчике и белой рубашечке.

-Вы - Ван Ибо, сын заключенного Ван Данчу?

Ибо замирает, лихорадочно соображая: бежать или сдаться добровольно, в надежде на то, что ему все же сохранят жизнь? Даже если он попытается убежать, не факт, что его не поймают. “Если ты убежишь или заявишь в полицию-меня убьют, сынок”, - всплывает у него в памяти, и он опускает голову, ругая себя на чем свет стоит.

Ибо, Ибо, ты просто мягкотелый идиот!

-Да, это я, - обреченно отвечает он и делает шаг к ним навстречу.

На удивление, но с ним действительно обращаются бережно, не грубо. Дают собрать личные вещи и усаживают в тонированный икарус. Ван Ибо боится что-либо спрашивать, просто наблюдает. Его увозят куда-то за пределы Шанхая, они едут долго, за окном успевает стемнеть. Один альфа-бугай ведет машину, бета сидит на переднем сиденье, второй альфа-бугай рядом, пялится на него и молчит.

Они останавливаются у каких-то темных зданий, похоже на старый завод - и его ведут внутрь. Вокруг пахнет сыростью, пылью, штукатуркой и еще какими-то смолами, бензином, железом, ржавчиной… Это точно бывшее здание завода, переоборудованное во что-то. Только там Ван Ибо набирается смелости и спрашивает у беты:

-Куда вы меня привезли? Что со мной будет?

Бета окидывает его оценивающим взглядом и отвечает снисходительно:

-Это место-временный пункт вашего обитания до дня торгов.

-Какого дня?

-Послезавтра - день торгов. Вас продадут на невольничьем аукционе, Ван Ибо. Ваш отец проиграл много денег, цена вашей свободы покроет его долг.

Его располагают в камере, которая когда-то была то ли туалетной комнатой, то ли душевой - везде битая плитка, грязь, мутные квадратики окошек прямо под потолком. В углу-старая ржавая железная кровать с гнилым матрасом, на которую Ван Ибо ложится, но, конечно, не может уснуть. Слишком много произошло всего за несколько часов, слишком о многом нужно подумать.

Ван Ибо слышал про невольничьи аукционы, но никогда не сталкивался с подобным. В их стране это все еще был полулегальный бизнес. Официально, при подписании соответствующего договора, человек мог сам себя продать в рабство. Но, как правило, по своей воле люди не попадали в подобные переделки, да и вопрос с детьми, которые считались недееспособными до совершеннолетия, оставался всегда острым. Многие взрослые продавали своих детей, подписывая документы за них - в каждом законе была лазейка, а Ибо вот вообще проиграли в карты, хотя отец не имел на него никаких прав!

Его старик проиграл в тюрьме много денег-и как он вообще умудрился делать ставки? Он поставил свободу родного сына, а теперь Ван Ибо, подросток 17-ти лет, просто не придет завтра в школу, не выйдет вечером на работу, мать больше не сможет дозвониться до него, и даже отец, этот жалкий предатель, не будет знать где он и что с ним. Интересно, хоть кто-нибудь его хватится? Позвонит ли в соц. опеку или в полицию, пойдет расклеивать листовки с его изображением? Вряд ли. Наверное, все подумают, что он просто ушел бродяжничать, или лежит где-нибудь с проломленной головой - мало ли таких историй происходило в Шанхае каждый день?

Завтра его продадут какому-нибудь человеку или организации. Он станет слугой, или батраком где-нибудь на урановых месторождениях - и теперь, как бы ни обернулась его жизнь, он может с точностью сказать лишь одно-ему не повезло. Все будет плохо, нет никакой надежды на то, что он еще может стать кем-то в этой жизни, свет в конце тоннеля бесповоротно угасает, Ван Ибо стремительно скатывается в яму отчаяния, обхватывает голову руками и беззвучно ревет, свернувшись на вонючем матрасе.

Но не смотря на всю тяжесть его беспросветного горя, молодой организм берет свое-и он засыпает к рассвету.

Его будят часов через шесть, велят одеться, а потом опять куда-то везут. Ван Ибо уже не задает никаких вопросов. На него наваливается апатия, и он безвольно дает себя завести в новое здание с черного входа, которое оказывается частной больницей. Там Ван Ибо проходит комплексное обследование: мрт, узи, стоматолога, окулиста, альфолога, у него берут кровь из вены и пальца, разнообразные мазки и соскобы - и, наконец-то отпускают, всучив в руки стаканчик с кофе и бутерброд. Ибо жадно ест, потому что совсем не завтракал, вчерашний бета-сопровождающий отвозит его обратно на заброшенный завод - и его оставляют на весь день одного.

Наверное, именно так проявляется его стресс-он постоянно спит. Просыпается только чтобы сходить в туалет и найти новый поднос с едой у двери, пожевать ее и снова уснуть. А может, они что-то подмешивают ему в пищу, чтобы не голосил и не пытался сбежать-кто знает? Во всяком случае, второй раз он просыпается уже следующим днем.

Знакомый ему бета приносит чистую одежду - зеленые просторные штаны с нагромождением карманов и розовую худи. В этой мешковатой одежде он не должен выглядеть таким худым. Его отводят в душевую, где даже есть горячая вода - и он моется, потом юношу передают в руки парикмахера, который обследует его голову:

-Ммм, вы выжгли себе все волосы, боже мой, чем вы осветлялись?

В его новых реалиях жизни вопрос стилиста звучит странно и до смешного абсурдно. Вот уж о чем он вообще сейчас не думал-так это о своих волосах! Ван Ибо хотел бы-да не мог сказать, так как просто понятия не имел, потому что уже два года его красила старая соседка этажом ниже, которой он помогал таскать сумки из магазина. Просто однажды он увидел, как точно так же она выкрашивала свою дочь - и решил попробовать чисто из баловства. Удивительно, но ему понравились блондинистые волосы на своей голове - это был какой-то бунт, крик в толпе равнодушных невидимок, среди которых он жил.

Парикмахер перекрашивает его в другой, более “натуральный” оттенок блонда, делает стрижку и отпускает одеваться.