На качелях XX века - Несмеянов Александр Николаевич - Страница 23

Я взялся за эксперимент. Первое, что я стал делать — получил фенилдиазониевую соль железистоцианистоводородной кислоты и, разложив ее, надеялся получить искомый сложный фениловый эфир этой кислоты (с выделением азота). Разложение вел с каталитическим участием меди. Все шло так, как я и предвидел: азот из этой бурой соли выделялся, и оставалось органическое вещество, содержавшее и железо, и циан, и фенил, но оно не было индивидуальным, и мне после кропотливой работы удалось разделить его на два изомерных — бесцветное и лиловое, каждое из которых обладало составом (C₆H₅)₂H₂Fe(CN)₆. Было не ясно, откуда взялись кислые водороды, и надо было разбираться со всем этим дальше. Параллельно с этим я вел аналогичную работу и с фенилдиазониевой солью комплексной кислоты HHgJ₃, имевшей состав C₆H₅N₂HgJ₃. И здесь я получил столь увлекшие меня результаты, что вынужден был оставить свое фиолетовое и белое вещества, к которым так и не возвратился никогда.

Йодомеркуратфенилдиазония мною разлагался двояким способом: во-первых, я предоставлял это делать времени — в течение нескольких дней весь азот из этой соли выделялся, и оставалась каша кристаллов в основном йодной ртути, погруженная в коричневый йодбензол; во-вторых, я разлагал эту соль порошком меди.

В первом случае мне удалось выделить из каши кристаллов йодной ртути желтое вещество состава (C₆H₅)₂HgJ₄, что было неожиданно. Я ожидал C₆H₅HgJ₃ в соответствии с составом исходной фенилдиазониевой соли. Поскольку существуют и соли состава, например, K₂HgJ₄, я не сомневался, что мое желтое вещество — эфир соответствующей кислоты. Я стал исследовать его свойства. Основное в характеристике сложных эфиров — способность к гидролизу. Здесь аналогом этой способности была бы способность к разложению ионом йода. К крайнему удивлению, после обработки йодистым калием мое желтое вещество превратилось в белое состава (C₆H₅)₄HgJ₆. Я придумал изящный и быстрый способ анализа этих веществ.

Уже в практикуме по органической химии я много упражнялся в благородном стеклодувном мастерстве и стал довольно искусным для любителя стеклодувом. Навеску своих веществ я запаивал в маленькую колбочку с длинным изогнутым отводом с загнутым запаянным охлаждаемым концом. Колбочку нагревал. Вещество целиком разлагалось, оставляя йодную ртуть, а в охлаждаемом конце собирался йодбензол. Я разрезал колбочку и взвешивал оба конца брутто, а затем, очистив от вещества, взвешивал тару. Белое вещество я подвергал действию большого количества йодистого калия при кипячении и получил новое, тоже белое вещество, которое в моей колбочке вовсе не оставило йодной ртути, а целиком превратилось в йодбензол. Я должен был бы увидеть в этом прямо чудо, но я схватился за голову.

Я был хорошо знаком еще по «сабанету» с солями йодония и знал, что йодистый дифенилйодоний ведет себя именно так, целиком превращаясь при нагревании в йодбензол. Судьба опять привела меня к йодистому дифенилйодонию! Нетрудно было его идентифицировать и понять, что мое желтое и два белых вещества были соответственно (C₆H₅)₂JHgJ₃, [(C₆H₅)₂J]₂HgJ₄ и (C₆H₅)₂JJ.

Это был один из тех ударов на поле битвы науки, который постоянно выпадает на долю химика.

Все же какой-то интерес столь непонятное образование йодониевой соли представляло, я придумал довольно фантастическое объяснение, написал пространную статью. Е.Д. Каверзнева, работавшая у Н.И. Гаврилова по белкам, была так любезна, что перевела ее на немецкий, и я послал ее в редакцию Berichte der Deutschen Chemischen Gesellshaft[148]. Вскоре я получил оттуда ответ редакции с предложением вдвое сократить объем статьи. Я несколько сократил статью и снова отослал ее в редакцию, и снова получил краткий сухой ответ редакции, что ее требование не выполнено и статья возвращается. Возвращенную статью я послал в Zeitschrift fur Anorganische Chemie[149]. В этом журнале она и появилась — моя первая самостоятельная и полноценная работа.

Во время перипетий со статьей я поставил разлагаться бромистый аналог моей исходной фенилдиазониевой соли C₆H₅N₂HgBr₃. Разложение шло много месяцев, в течение которых мое внимание было отвлечено. (Если бы не это, то я уже в 1928/29 г. открыл бы дифенилбромониевые соли, а за ними, конечно, и дифенилхлорониевые. Но эти открытия я (с Т.П. Толстой)[150] сделал в 1954–1955 гг. — на четверть столетия позднее.) Отвлек же меня второй способ исследования разложения фенилдиазоний йодомеркурата — посредством порошка меди.

Очень скоро из продуктов разложения я выделил бесцветные перламутровые пластинки с очень высокой температурой плавления, по качественному исследованию содержащие ртуть, йод и фенил. На этот раз сомнений не было: искомый сложный эфир C₆H₅HgJ₃ — первый представитель нового класса — в моих руках! И снова удар обухом по лбу. Количественный анализ показывает, что это давно известный фенилмеркурйодид C₆H₅HgJ и точка плавления совпадает! С эфирами — я у разбитого корыта. Но таким путем ртутноорганических соединений никто не получал! Я ставлю опыт с хлорным аналогом моего исходного диазониевого соединения и с прекрасным выходом получаю фенилмеркурхлорид. Далее, я разрабатываю метод на целом ряде радикалов и посылаю статью в Berichte… и параллельно в журнал Русского физико-химического общества, на этот раз написав ее максимально лаконично. Ее сразу помещают в двух журналах. Это происходило в 1929 г.

Это и был тот диазометод синтеза ртутноорганических соединений, который затем шаг за шагом в течение многих лет я распространяю с большим или меньшим успехом на синтез металлоорганических соединений сурьмы, олова, свинца, таллия, висмута, тот самый метод, который открыл мне все дороги в науку и по отношению к которому у меня все больше и больше появилось чувство Конан Дойля, который сказал: «Но ведь я написал не только Шерлока Холмса». Я думаю, что с большим основанием, чем этот писатель, я мог бы так же сказать о методе.

Еще до того, как я послал работу по синтезу ртутноорганических соединений в журналы, я доложил ее в специально собранном коллоквиуме под председательством Николая Дмитриевича Зелинского, в той самой библиотеке, в которой мы с Язвицким несколько лет тому назад ночевали. Доклад я сопроводил демонстрациями опытов.

Моя самостоятельность, достигнутая ранее явочным порядком, была теперь закреплена, не скажу юридически, но морально. Главное же — был совершен прорыв в научную химию.

В годы, которые я описываю, кафедра Н.Д. Зелинского жила полнокровной научной жизнью. Внутренние узкие коллоквиумы были скорее исключением, чем правилом. Время от времени уже не в библиотеке, а в большой лаборатории практикума Николай Дмитриевич собирал большие коллоквиумы, обычно связанные с приездом какого-либо крупного ученого, иногда зарубежного. Эти коллоквиумы с докладом гостя выливались в своего рода научные праздники.

Помню приезд из Ленинграда Л.А. Чугаева[151], который, правда, недолгое время, тоже был учеником Николая Дмитриевича. Начав с блестящих работ по органической химии — химии терпенов, он пришел к неорганической химии — химии комплексных соединений, и ретроспективно его путь был мне близок и понятен. Л.А. Чугаев выглядел цветущим мужчиной, которого еще не коснулась старость, хотя это было незадолго до его смерти. В умном лице его с круглым крутым лбом было какое-то сходство с зубром или, скорее, с бизоном. В то время он занимал в Ленинграде кафедру, которой раньше руководил Д.И. Менделеев. Мне он был хорошо знаком с отрочества по издаваемым им непериодическим сборникам «Новые идеи в химии» (включавшим и его собственные статьи), которые были у меня еще в приюте настольными книгами. Помню также коллоквиумы с докладами старшего из учеников Николая Дмитриевича — С.С. Наметкина[152], в то время занимавшего кафедру органической химии на Высших женских курсах, преобразованных к этому времени во Второй Московский университет[153], из которого позднее выделился Институт тонкой химической технологии имени Ломоносова (МИТХТ).