На качелях XX века - Несмеянов Александр Николаевич - Страница 47

Итак, я снова в Москве.

Хотя с 1948 г. я почти полностью переквалифицировался в строителя, доверив текущие учебные дела по университету и бытовые заботы проректорам, однако внешние бури проникали в стены МГУ и невольно касались его ректора. Я уже говорил о сессии ВАСХНИЛ 1948 г. и событиях ей предшествующих. На самой сессии я не мог присутствовать, так как в это время был болен плевритом, поэтому трагизм этой сессии прошел мимо меня, и я совершенно не предвидел ее последствий. Между тем целый ряд лиц — «администраторов от науки» вроде меня — был вызван на заседание в ЦК, где Г.М. Маленков обрисовал вытекающие из решений ЦК по сессии ВАСХНИЛ следствия.

Эти следствия, хорошо известные каждому, имеющему отношение к науке, вскоре стали претворяться в жизнь. Для университета они были таковы: приказом министра высшего образования был смещен с должности декан биофака С. Юдинцев[312] и заменен на этом посту Презентом[313] — правой рукой Лысенко и идеологом лысенкоизма. Презент же возглавлял вновь созданную кафедру дарвинизма. Далее последовало удаление из университета, опять приказами министра, нескольких крупных биологов, известных активными антилысенковскими выступлениями, таких, как физиолог растений Д.А. Сабинин[314], впоследствии покончивший жизнь самоубийством. В это время, к счастью, в живых уже не было крупного университетского генетика А.С. Серебровского[315], но остатки его кафедры были разгромлены. Удалены были его ученики и сотрудники, из которых назову С.И. Алиханяна[316], тогда молодого ассистента, впоследствии оказавшего нашей стране огромную услугу выведением высокопродуктивных рас и штаммов грибков — продуцентов антибиотиков.

Презент на развалинах кафедры Серебровского водрузил свою новую кафедру, выпуская на волю «уроды мух» дрозофил[317] — мутанты, полученные в результате облучения родителей рентгеновскими лучами. Как декан, он «воспитывал» коллектив биофака в духе лысенкоизма. Были введены в состав биофака новые «научные силы» сельскохозяйственного направления.

Что касается меня, то я был достаточно биологически образован, чтобы понимать трагичность политической ошибки. Я, например, полностью прослушал курс генетики, читавшийся приват-доцентом Елпатьевским на биологическом факультете в мое студенческое время, имя Менделя в моем сознании стояло рядом с именем Дальтона. Это были два творца, утвердившие атомизм в химии и генетике. Но я был слишком оптимистом по натуре и был уверен, что Лысенко и лысенкоизм — случайный и скоропроходящий эпизод. Мне не могло прийти в голову, что этот «эпизод» затянется на 30 лет. Кроме того, я считал своей миссией строительство большого университета и не мог, и не хотел отказаться от этой миссии. Поэтому терпел кратковременную, как думал, «невзгоду».

Моя деятельность в отношении биологов сводилась к тому, чтобы спасти, что можно, и предупредить возможные выступления, за которыми неизбежно последовали бы новые жертвы. Так, помню, что я вызвал профессора В.Н. Шапошникова, впоследствии академика и, зная его как горячего и правдивого человека, просил смирить свой нрав и потерпеть до прояснения ситуации. С самим Лысенко я познакомился позднее, став уже президентом Академии наук.

Если лысенкоизм для всякого ученого был с самого начала ясен как антинаучное, псевдоматериалистическое явление, то в отношении самой личности Лысенко дело казалось более сложным. За этим малограмотным и мало смыслившим в естествознании человеком числились такие достижения, как яровизация озимых, посев по стерне, гнездовые посадки леса, о которых специалисты судили, как о положительном вкладе в науку и практику.

Лысенко был избран академиком задолго до сессии ВАСХНИЛ. Его знание практической агрономии, его фанатическая уверенность в своей правоте, его (кажущаяся или действительная) искренность производили впечатление. И на этом фоне прощались явные нелепости, до которых он доходил в своих утверждениях, вроде превращения овса в овсюг или выведения кукушки из пеночкиного яйца, отсутствия внутривидовой борьбы или утверждение о наследовании приобретенных признаков (старое, отвергнутое наукой течение, известное как ламаркизм). Лишь в 60-х гг. была приоткрыта завеса над многими «агрономическими успехами» Лысенко, когда авторитетная академическая комиссия изложила итоги обследования научной и хозяйственной деятельности возглавлявшейся Лысенко станции «Горки Ленинские».

Шторм, разразившийся после сессии ВАСХНИЛ в биологии, породил волны во многих областях науки. Нашлось много любителей в подражании Лысенко свергать авторитеты в науке и возглавлять свою собственную линию, часто псевдонаучную. В биологии появился Бошьян[318], который «превратит» пенициллин в исходную плесень — пенициллиум, затем О.Б. Лепешинская[319], восставшая на обязательность клеточной структуры живого. В физике — Н.С. Акулов[320], пытавшийся ниспровергнуть разработанную Н.Н. Семеновым теорию разветвленных цепных реакций и развивший математический аппарат, чисто формально описывавший явления, столь характерные для разветвления цепных реакций, открытых Семеновым и объясненных им на основании протекающих в этих реакциях молекулярных явлений.

В последнем случае мне пришлось по предложению президента Академии наук С.И. Вавилова и министра С.В. Кафтанова взять на себя председательство в комиссии (в нее входили академики А.Н. Теренин, В.А. Фок, А.А. Баландин, А.Н. Колмогоров, С.С. Медведев, А.Н. Фрумкин)[321] «по разбору научного конфликта Акулов — Семенов». В результате работы комиссия пришла к выводу, что в этом конфликте истина на стороне Семенова. Время, однако, было такое тревожное, что ни Кафтанов, ни Вавилов, видимо, не решались опубликовать переданное им заключение комиссии. В физике назревали и более крупного масштаба нападения — на принцип относительности и квантовую механику. К счастью, физики в это время успешно работали над атомной, а затем и водородной бомбой и им легко было отвести наскоки, так как самый атомный взрыв давал наглядное доказательство эквивалентности массы и энергии — одного из фундаментальных следствий принципа относительности. Наконец в химии была произведена попытка напасть на «теорию резонанса». Это сделал, как мне пришлось уже упоминать, Г.В. Челинцев, обвинивший русских «ингольдистов-полингистов», в их числе и меня, в идеализме и предложивший свою «новую структурную теорию». Несмотря на то что Челинцев нашел союзников и последователей, эта эпопея кончилась для него печально.

Все эти дела, естественно, добавляли немало трудностей ректору МГУ, а между тем начало уже поступать оборудование для новых зданий университета, и хотя строительство было не слишком близко к завершению, но при гигантском его темпе пора было подготавливать решения нелегкой задачи переезда, имея в виду не только его материальную сторону, но и кадровую.

Всемирный конгресс сторонников мира[322]

В марте 1950 г. мне пришлось снова оторваться от упоительной для меня работы — строительства нового здания университета на Ленинских горах, так как предстояло выехать в числе других делегатов в Стокгольм для участия в 3-й сессии Постоянного комитета Всемирного конгресса сторонников мира (впоследствии он был переименован во Всемирный Совет Мира).