Вкус одержимости (СИ) - Лабрус Елена - Страница 51

К слову, одно время, ещё в Париже, я знатно увлекался темой влияния питания на состав, свойства, а заодно и вкус крови. Тогда и научился готовить. Но потом мне это наскучило. К тому же ни на шаг не приблизило к решению задачи, что я перед собой поставил.

Потому что мы не только то, что мы едим. И вкус крови для таких как я или Федэ определялся не чесноком или соевым соусом в съеденном блюде, а набором совершенно других показателей. Тех, что я добился, искусственно подогнав кровь Блондинчика под вкус Федэ. И этот коктейль, что Федэ принял за мою работу с микробиомом, я, конечно, повторю и он ещё нескоро выветрится. Но на самом деле: молодой здоровый парень, блондин — это уже было определяющим для Феликса. Остального «вкуса» он легко добьётся и сам, если паренёк ему понравится.  

Почему одним сангвинарам требуется по пять-семь рюмок крови каждую неделю, а другим — одна рюмка и раз в месяц? Почему один донор, даже без любого другого контакта, особенно сексуального, анонимный, однополый, (многие сангвинары, скрывающие от семьи свою особенность, предпочитают именно однополого донора, чтобы без ненужной ревности и подозрений) вызывает желание воспользоваться его услугами вновь, а с другим дарителем всё заканчивается после единственного кормления? Что влияет на наши предпочтения? Какие показатели?

Я задавал себе эти вопросы с семнадцати лет, когда понял, что один из них.

И я для себя уже тогда определил, что предпочитаю кровь противоположного пола и никакую другую в рот не возьму. А Федэ вот нравились блондины.

Что делать с одним из них — я понял сразу. Но что мне теперь делать со вторым?

Я остановился в дверях.

Я хотел использовать Влада для давления. Чтобы он заслужил свободу тем, что уговорит брата. Но брат и сам согласился. И то, что они родные, уже дало толчок моей работе. Но Федэ был прав — нельзя работать с пленником. К тому же мне нужна женская кровь — это я понял после первых же проб, ведь мне придётся тестировать её на себе…

Если я собираюсь продолжать свои исследования.

А я уже не был уверен хочу ли их теперь продолжать.

Какими бы честолюбивыми и долгосрочными ни были мои планы, эти двое для них, увы, не подошли. И с младшим и так всё понятно, но со старшим в ближайшее время тоже надо что-то решать. Но что? Этого так просто в Семью не отправишь. И не отпустишь…

Дьявол! Это становилось проблемой.

Погружённый в свои мысли, что уже унесли меня далеко от этой комнаты, я взялся за ручку двери, когда меня остановил неожиданный вопрос Блондина.    

— А Ника? — выкрикнул он.

— Ника?! — застыл я как вкопанный и медленно развернулся.

— С ней всё в порядке?

Я открыл было рот от возмущения: у него хватало наглости спрашивать, как дела у Ники? Но сдержался.

— У Ники всё в порядке.

— Она ещё здесь, в вашем доме? Или вы её отпустили?

В этом театре абсурда, похоже, всё смешалось, как в небезызвестном доме Облонских. И теперь я злодей, что держу девчонку насильно, а он прямо благородный рыцарь, озабоченный благополучием дамы.

— А это важно для тебя?

— Просто, когда она приходила... — он вдруг снова сник.

Что?! Она приходила? Да, я помнил: она знает, что оба урода здесь, но я думал, что она всего лишь видела записи с камер, когда была в моём кабинете.

— Вы отпустили её домой, да?

И я неожиданно понял причину его истерики: она приходила, они о чём-то говорили, и он ждал. Ждал, что она придёт снова. Но она не пришла. А ещё он спросил меня: я могу вернуться? Неужели надеялся, что Ника поможет ему сбежать?

— Что ты ей сказал? — нахмурился я.

— Ничего, — испуганно подскочил он. — Ничего такого.

— Какого такого? — зло, холодно звенел мой голос, отражаясь от стен. — Что ты сказал ей про меня? Что я кровосос?

— Ну, да, — ответил он почти беззвучно.

— Когда? — подошёл я вплотную к стеклу. — Когда она приходила?

Засранец отпрянул, словно стекло могло треснуть от моего взгляда.

— Я… я не знаю… может, два, а может, три дня назад, — заикался и частил он. — Но она всё равно мне не поверила. Она сказала, что вы учёный и что всё это ерунда.

Может, и не поверила. Но, чёрт побери, она знала! Знала. И если её это не остановило, не озадачило, не насторожило, не заставило задать мне кучу вопросов, то она или полная дура, или…

Я заткнул слабую надежду, что, я ей и правда дорог. Любой. Такой какой есть. И укол совести, что зря я не рассказал правду сразу, отозвался болью в груди.

Но что проку изводить себя сейчас, когда я дал ей время подумать.

А когда покинул комнату, меня уже волновал совсем другой вопрос: если этот ушлёпок ждал Нику и злился, что она не пришла, значит, она ему обещала?

Но спасибо ему за то, что к «Пит-Стопу» я подъехал в правильном настроении.

Злой, раздражённый и бессердечный. Впрочем, как всегда.

По крайней мере Кристина, что подошла к единственному посетителю, кем был я, занявший угловой столик, ни капельки не удивилась, увидев мою злою рожу.

— Сядь! — показал я на стул напротив.

На лице чёртовой Кристины было написано «Да пошёл ты!». И она демонстративно развернулась с меню в руках. Но вряд ли меня можно было напугать недовольным выражением смазливого личика и гордо задранным подбородком. Тем более со мной эта фам фаталь всегда вела себя так. Наша неприязнь была взаимна.

— Кристина, я сказал: сядь!

Она замерла, но потом резко развернулась и бухнулась напротив меня на стул, припечатав к столу картонку меню:

— Чо надо?

— Спасибо за цветы, — смерил я её ледяным взглядом.

Сегодня я первый раз проехал мимо места гибели жены.

Ехал медленно и ждал душащего приступа боли, а почувствовал... обиду. Гнев. Раздражение. Злость. Всё, что угодно, но только не скорбь и отчаяние, что душили меня эти два года, не давая вздохнуть. И для них у меня были причины.  

Прежде чем приехать, я посмотрел запись разговора Ники с Блондинчиком. И будь моя жена жива, наверное, я придушил бы её собственными руками. Ведь с его слов выходило: я кровопийца, тиран, урод, что держал жену в плену и лакал литрами её кровь, даже не в переносном смысле слова. И, может, слова Киры и были на два раза перевраны: сначала Кристиной, потом для пущего эффекта Блондинчиком, но я был зол, что она вообще сказала обо мне этой чужой девчонке то, чего не следовало говорить. Ещё и шрамы показала. И эта коза тоже не сочла нужным держать язык за зубами.

Тоже бы голову ей за это оторвать. Тем более она мне никогда не нравилась.

Я ревновал жену, что она проводила с девчонкой времени больше, чем со мной. Ревновал, конечно, не по-настоящему, я всё же взрослый мужик, а не озабоченный подросток. Своей неприязнью и скепсисом я просто пытался защитить Киру от разочарований. Слишком уж привязалась она к этой Крис. Слишком была щедра и добра. Я боялся, что Кристина просто этим пользовалась.

Для меня же в этой сопливой девчонке неприятие вызывало всё: и симпатичная мордашка, и складная фигурка, и пухлые губки. Здоровый румянец на смуглой коже, густые тёмные волосы, упругая задница, тонкая талия — всё это я, конечно, замечал. Не мог не заметить. Особенно её схожесть с Кирой, из-за чего я и решил, что она её родная дочь. Но именно это в ней и бесило: что она есть, а Киры нет. Ещё и смотрит на меня с укором.

И этот вызов, и укор всё ещё хотелось стереть с её лица. Правда сегодня уже не хорошей оплеухой или хотя бы плевком, а просто внушением. Сегодня я вдруг посмотрел на неё по-новому. И увидел обиду. Её обиду на меня за смерть Киры.

— Спасибо за цветы, что ты посадила у дороги, — уточнил я.   

— Они не ради тебя, — хмыкнула она.

Входная дверь скрипнула. Девушка обернулась. Но в помещении мы по-прежнему остались одни — сквозняк.

— Ради меня посадишь на моей могиле, — хмыкнул я в ответ.

— С удовольствием, — огрызнулась она.