(не) Мой Боно (СИ) - Ельская Ингрид - Страница 30

— Хочу тоже быть таким, как ты, — заявляет он, — когда я выласту, я тоже стану полицейским.

— Как папа? — улыбаюсь, прижимая его к себе.

— Да.

— Не дай бог тебе стать таким полицейским, как твой папа, — цедит сквозь зубы Лиза, но замолкает под моим взглядом.

— Хорошее желание, похвально. Если хочешь, значит, будешь. Но полицейский должен быть здоровым и сильным. А значит, нужно идти спать. Пойдем, я тебе сказку прочитаю, — поднимаю ребенка, чтобы перенести его обратно в кровать, — скоро мы будем вместе. Долго. Поедем на море, и не будет больше долгих разлук. Хочешь?

— Хочу….

Отношу мелкого в комнату, убаюкивая его под сказку. Он покорно выпивает протянутое лекарство и засыпает под мой голос. Убеждаюсь, что сын спит и температура начинает снижаться, затем осторожно выхожу на кухню, сталкиваясь с бешеным взглядом Лизы.

— На море?

— Да, я решил провести время с сыном.

— И с ней? — васильковые глаза темнеют от негодования и вспыхивают огнем.

— Она должна познакомиться с ним, я не могу скрывать его от неё.

— Я не отдам ей его! — девушка сжимает в руках кухонное полотенце, а я понимаю, что еще немного — и у нее начнется истерика.

— Что значит, не отдам? — тихо спрашиваю, чем моментально сглаживаю Лизин пыл. Она прячет глаза, понимая, что сказала лишнее. — Лиз, повтори, я не ослышался?

— Я не хочу, чтобы твоя дама отняла у меня ребенка, — кусая губы, бормочет и отворачивается к раковине.

— Мы поговорим с тобой об этом завтра вечером, — встаю из-за стола, — сейчас вызову врача. Завтра заеду, и мы с тобой всё хорошо обсудим.

Вернвшись, я застаю Люцика уже спящей. Она успела откопать мою рубашку и переоделась в неё. Крошка заснула прямо на стуле на кухне, дожидаясь меня. Убрав ноги под себя, она использует руки вместо подушки на столе и мирно посапывает. Даже во сне мило морщит нос, как обычно делает перед тем, как сказать очередную гадость. Не удивлюсь, если она и сейчас, пока я ее переношу в комнату, чтобы уложить на диван, скажет мне пару ласковых. Но сегодня обходится без стендапа.

Малышка лишь вцепляется в меня своими тонкими пальчиками, когда я пытаюсь отойти.

— Не уходи, — различаю сквозь еле различимое бормотание ее просьбу.

— Не уйду, — обреченно шепчу, целуя ее в теплую щеку и, раздеваясь, ложусь рядом.

За последние четыре года я ни с кем не оставался ночевать. Люцик была первой, с кем нарушил это правило, когда забрал ее после первого привата. Не мог допустить, чтобы она поехала с кем-то в увал вместо меня, так же, как и не смог удержаться от соблазна накостылять её папаше в тот же день, когда он решил сбагрить свою падчерицу в счет долга. Была бы моя воля — удавил бы гада, но не хотелось оставлять Нику сиротой. Какой-никакой, но отец же.

Закапываюсь в ее волосы, пленяясь их ванильным ароматом. Не знаю, что это за шампунь, но иногда мне кажется, что это ее личный запах. Мой Люцифер пахнет ванилью и бергамотом, при затяге которым Морфей нагло забирает меня в свой плен. Из последних сил прижимаю к себе малышку, уже не различая, что она бурчит себе под нос, и проваливаюсь в сон.

Ника

— Вот и я, мама, — присаживаясь рядом с ее могилой на скамейку, грустно произношу, — сегодня у тебя день рождения. Я, как обычно, принесла твои любимые цветы, розы. Оранжевые.

Ей всегда нравились цветы именно такого цвета. Не красные или розовые, а именно оранжевые. Однажды она проболталась, что ей дарила такие розы ее первая любовь. И после этого она любит только эти цветы, как память о нем.

Мне хочется думать, что это мой настоящий папа, имени которого я даже не знаю. Но верю, что придет момент, когда я смогу его найти. Думаю, мы найдем что сказать друг другу.

— Здравствуй, мой хороший, — провожу рукой по второму кресту, — я папу к тебе привела. Ты же ни разу его не видел. А он даже не знал, где ты. Но сегодня вы встретились.

Мне так много хочется рассказать двум самым близким людям, которые лежат здесь, в земле. Хочется поделиться всем, что копится на душе: страхом, муками совести, осознанием того, что натворила. Но Боно, который бродит неподалеку и может это услышать, не дает почувствовать уединение. Поэтому я просто молча глажу оградку, шепча слова о том, как мне плохо без них.

— Нам пора идти, — голос Боно прерывает моё общение с сыном и мамой.

— Я не пойду. Оставь меня тут.

— Люцик, нам нужно уходить, — его руки обнимают за плечи, — вставай.

— Уйди, прошу тебя. Только тут я чувствую себя нужной. Я не хочу уходить.

— Ник, нам пора, — он начинает поднимать меня с земли, уговаривая, как маленького раскапризничавшегося ребенка.

Встаю и поворачиваюсь к Боно, изучая его черты. Словно впервые вижу, заново знакомлюсь с ним. Интересно, а наш сын был бы похож на Рому?

— Пошли, — шепчет Боно и собирается сделать шаг, чтобы увести меня к выходу, но замирает от моего быстрого шепота:

— Тут похоронен наш сын. Не хочешь познакомиться?

По тому, как мужчина смотрит на меня, я понимаю: он не в курсе. Рома побледнев, отодвигает меня в сторону, смотря на два могильных креста: один большой и второй поменьше. После этого он снова устремляет взгляд на меня. Я впервые вижу его таким потерянным.

— Что ты сказала? — хрипит он, хаотично блуждая взглядом по моей фигуре, постоянно останавливаясь на животе.

— Тут похоронен наш малыш, ты не ослышался. Он умер, прожив всего два часа. Мне даже его не показали, у меня были тяжелые роды, и я долго отходила от наркоза, операции. Прости, я что-то сделала не так и не смогла уберечь нашего мальчика.

Боно продолжает молчать. Он выглядит потерянно и о чем-то размышляет. А я понимаю, что вся моя жажда мести была абсурдной. Глупой и навязчивой идеей. Боно не виноват в смерти нашего сына, тут вся ответственность только на мне. Мстить уже не хочется. При виде Ромы, такого беспомощного, вся злость уходит. Остается только усталость и боль от того, что я никогда не смогу прижать к себе своего ребенка и никто не назовет меня мамой. Никогда.

— Это глупая шутка? — наконец спрашивает Боно.

— Если бы, — кривлюсь, и слезы снова начинают литься из глаз. Рома моментально прижимает меня к себе, гладя спутанные локоны. А я делюсь сквозь слезы с ним своей болью. Думала все эти годы, что хочу отомстить, а на самом деле мне просто было нужно, чтобы он разделил со мной эту боль, прижал к себе, как сейчас, и был рядом.

— Прости, Люцик, — шепчет Рома, — я не знал. Я тогда сказал, что должен тебя ненавидеть, но я думал, что ты…

— Что я? — пытаюсь сфокусироваться на нем, но слезы не дают этого сделать.

— Я думал, ты отказалась от ребенка, — выдавливает из себя мужчина.

— Я бы никогда этого не сделала, — отрицательно качаю головой и осекаюсь, — ты интересовался нашим сыном? Ром? Ты же знал, что я родила, так?

По тому, как Рома затравленно смотрит на меня и прячет глаза, понимаю, что права.

— Ты интересовался… — протягиваю, — но если ты интересовался, тогда почему ты не знаешь, что Никита умер?

— Никита?

— Я так хотела назвать его. Так почему?

Пытливо смотрю на него, но Боно не торопится с ответом. Я впервые вижу его таким потерянным и напуганным. А меня снова накрывают эмоции. Мне нужен его ответ.

— Почему ты, черт возьми, думал, что я отказалась от ребенка? Ответь же мне! — я пытаюсь его ударить, но Боно снова сгребает меня в охапку, крепко прижимая к себе.

— Я видел, как ты выходила из роддома одна, без конверта. Сделал выводы. Успокойся.

— Ты видел меня? Почему тогда не приходил, если ты решил, что я оставила, почему не стал искать ребенка… Ты же всё всегда проверяешь, всё просчитываешь. Как ты мог не знать, Ром?

— Ник, успокойся, ты не в себе. Мы потом с тобой поговорим обо всем, сейчас нам пора уходить, нас не должны видеть.