Мы слишком разные (ЛП) - Хиггинсон Рейчел - Страница 53

В общем, это было похоже на метание бисера перед свиньями.

Когда мы вернулись в офис, Генри собрал нас в конференц-зале для того, чтобы обсудить новую стратегию. Он хотел начать заново. Нам не нужно было выкидывать всю свою графику, всего лишь сто процентов наших инновационных идей.

В общем, проект "Блэк Соул", тот самый проект, который должен был сделать меня звездой офиса, оказался не более успешным, чем мой предыдущий проект для баптистской церкви или для фирмы, предоставляющей услуги по покосу травы. Этот проект никоим образом не продвигал мою карьеру и не укреплял моё положение в "626". Я застряла на той же ступени карьерной лестницы, с которой начала.

И я ненавидела всё это. Мне больше не нравилось делать фоновую работу и быть лёгкой добычей для Генри в его сексуальных домогательствах.

Хотя по проекту "Блэк Соул" оставалось ещё много работы, и, может быть, не всё ещё было потеряно. На встрече нам сообщили, что двое из их маркетинговых экспертов уехали на неделю в Чикаго. Ходили слухи, что отсутствующие эксперты лучше разбирались в новых трендах.

Мне ничего не оставалось, как двигаться дальше, не так ли? В любом случае, было ещё рано всё бросать. Если моя мать чему-то и научила меня в жизни, так это тому, что как бы плохо, мерзко или страшно ни было, ты не должна была бросать начатое, ни при каких обстоятельствах. О, Господи, помоги мне.

Среди других её доводов было: Ты хочешь кончить, как твой отец? Что бы сейчас происходило с миром, если бы все сдались и побросали начатое? О, Господи, ты превращаешься в своего отца. И моё любимое: Начатое бросают только лодыри, Молли. Ты хочешь быть лодырем? Хочешь?

Кхем. Не говоря уже о том, что я могла только представить себе расклад, при котором я бросала этот проект. Я всё-таки не хотела быть лодырем. Я, действительно, не хотела кончить как папа. Или, если уж на то пошло, как мама.

Я продолжу придумывать оригинальные идеи, которые снесут им крышу и заставят их с головой окунуться в омут прекрасной технологической эры. Я продолжу посвящать себя этому проекту, хотя он уже потерял всё своё очарование, а я начала жалеть те группы, что подписали контракты с такой отсталой студией. И я продолжу мириться с Генри, с тем как он молча пялится и случайным образом касается меня. Хотя если его рука снова приземлится где-нибудь в районе моей груди, моё колено совершенно точно найдёт его яйца. В стиле Чака Норриса!

Всё это казалось бессмысленным. Я поняла, что уже слишком поздно передать кому-нибудь этот заказ, но я мечтала об этом каждый божий день. Я так хотела получить его. Я возлагала на этот заказ столько надежд, мечтаний и будущих покупок, но когда до него дошло дело, он просто разрушил иллюзию того, что я любила свою работу.

Потому что я её не любила.

Она не могла сравниться с рисованием. Я больше ни секунду не могла лгать себе. Графический дизайн был антитезой свободному творчеству. Потому что здесь не было выбора. Здесь не было непредвзятого мнения и пространства для новаторства, осмысления и созидания. Дизайн состоял из чётких линий и чужих взглядов. Здесь надо было угождать людям, бездумно говоря им "да, сэр". Это был корпоративный мир, заключенный в холодном офисе с неопределённым дресс-кодом. И я, хоть убей, не могла вспомнить, почему я так хотела работать в этой компании. И не было конца этому сумасшествию. Только нескончаемый безумный поток ублажаемых упрямых клиентов и развратных боссов.

Когда я, в конце концов, зашла в "Бьянку" в субботу утром, чтобы поработать над фреской, я сделала глубокий вдох, как если бы это был мой первый вдох за всю неделю. Эзра встретил меня у центрального входа, непринуждённо улыбаясь мне и смотря на меня сонными глазами. Как же он привлекал меня, и как же нечестно это было. Совсем нечестно.

— Молли, — поприветствовал он меня, вместо того, чтобы произнести стандартное "доброе утро".

— Эзра, — вернула я ему его приветствие, задумавшись о том, не собирается ли он снова меня поцеловать.

Он взял мою нелепую холщовую сумку, наполненную красками и другими принадлежностями, которые я принесла с собой. Я явно взяла больше кистей, чем надо было, и ещё дополнительных кистей — всех видов, размеров и форм, которые имелись в моём арсенале. Я принесла их все. Хотя у меня была одна любимая кисть для рисования, и она была лучшим выбором для той идеи, которую я задумала. Но, по правде говоря, я никогда не рисовала ранее фрески, поэтому я не очень понимала, что мне нужно. В этом случае лучше всего было перестраховаться.

Поставив мои вещи на застеленный скатертью стол, приготовленный специально для меня, он уставился в мою сумку.

— Здесь так много кистей, — он посмотрел на меня. — Я не знал, что есть такой большой выбор.

Я пожала плечами, наслаждаясь волнительным ощущением, вызванным его интересом.

— У каждой из них своя цель.

Казалось, что он сомневается.

— Как скажешь.

— Сколько видов вилок существует? А ложек? А сервировочных ложек или лопаток, а ещё венчиков, сковородок, блюд? Ножей? — я указала на свои кисти.— Здесь то же самое.

Его улыбка растянулась.

— Тебе, видимо, уже приходилось это объяснять.

— Раз или два. Я могу привести похожее сравнение с запчастями для велосипеда, автомобильными колёсами и инструментами, если желаешь.

Сделав шаг ко мне, он обнял меня за талию.

— Нет необходимости.

Я подняла на него глаза, потрясённая тем, что он инициировал физический контакт. Мы обменивались письмами по работе и смешными текстовыми сообщениями, но не было ничего, что давало бы понять, был ли наш поцелуй ошибкой или началом чего-то.

Я попыталась сосредоточиться на работе вместо того, чтобы сходить с ума думать о том, что это было. Но будем реалистами. Разумеется, я была всего лишь человеком. И, разумеется, Эзра был больше, чем человек. Хотя я и не могла сказать точно, кем он был. Я была уверена, что он был чем-то из серии греческих богов или супергероев, или сверкающих на солнце вампиров. Это не имело особого значения, потому что я не была ни одной из тех вещей, и мне было сложно поверить, что наш поцелуй что-то для него значил.

У него, вероятно, всё время случались эпичные поцелуи. И он, наверное, уже устал, что его поцелуи доводят всех до оргазма, и уже готов был сказать что-то типа: Фу, прекратите уже меня целовать, прекрасные женщины.

Что же до меня, последний раз, когда меня так основательно целовали, чтобы в глазах помутнело, а ноги дрожали, был... э... Хорошо-хорошо, я не могу вспомнить, чтобы меня когда-нибудь так целовали. И сейчас мне пришлось бы жить с реальной возможностью того, что меня, вероятно, никто никогда так не поцелует. Никогда вообще. И это была огромная, мерзкая, горькая пилюля, которую мне надо было проглотить.

Когда я уже решила, что не могу больше сходить с ума из-за одного лишь поцелуя, выражение лица Эзры резко стало бесстрастным, и он спросил:

— Когда ты сказала про запчасти для велосипедов, ты имела в виду брата Веры?

— Угу. Ванн.

Он качнулся назад на пятках, но не убрал руку с моего бедра.

— Мне, вероятно, следовало убедиться в том, что ты ни с кем не встречаешься, прежде чем целовать тебя.

— Ты имеешь в виду Ванна? — я не смогла сдержать смех. — Нет, нет, нет. Нет. Прости, но нет. Мы просто друзья. Он мне как старший брат. Я знаю его всю мою жизнь.

Казалось, что я его не убедила.

— Между вами ничего нет?

— Ты бы стал встречаться с Диллон?

Он задумался и его лицо поморщилось.

— Нет. Никогда. Но она на самом деле моя сестра. По крови.

— Может у нас с Ванном и нет общей ДНК, но он мой брат во всех смыслах этого слова. Он очень опекает меня и одновременно раздражает, но он также чудесный. Между нами никогда-никогда-никогда ничего не будет. Никогда.

Он подумал над моим ответом и повысил ставки.

— А что насчёт Уайетта? Между вами что-нибудь есть?