Хрустальная волчица (СИ) - Горенко Галина - Страница 21

Генриха я нашла в библиотеке:

— Надеюсь ты не возражаешь, я рассказал о данаме Роберту, — сказал Бьерн, практически шепча мне на ухо и касаясь теплыми губами, нежной мочки. Мириады мурашек помчались по шее и спине, спускаясь к сосредоточию моего желания, голова приятно закружилась, груди заныли, а колени норовили подогнуться. Этот мужчина действовал на меня как концентрированный афродизьяк, сводя с ума вполне невинными ласками. — Удивительно, но моё присутствие не стало для него сюрпризом.

— Мой зять демонски прозорлив, наверно поэтому так успешен в делах, — улыбнулась я, отступая.

Роберт, со свойственным ему тактом, довольно громко потоптался у входа, давая нам пару мгновений и вошёл, приглашая присоединиться к ужину.

— Мне удалось уговорить её поесть, — поделились я с мужчинами. — Правда, боюсь, этого всё равно мало.

— Ничего, это побочное действие лекарств, завтракает и обедает она нехотя, но полноценно, думает о малышах. — Враз погрустнел Роберт. — Кстати, от души поздравляю тебя, сестренка. Наконец кабала снята, именно поэтому, дабы отпраздновать эти два события, у нас на ужин твоё любимое мясо.

По краю стейка размером с две ладони (идеальный размер для куска мяса) уже сформировалась прожаренная, более темная корочка, а вот в середине разреза стейк был красным, с большим количеством крови, в меру горячий, без соусов и приправ, идеальное сочетание дичи и огня. Лишь сейчас я поняла, как сильно хотела именно мяса, точнее сырого мяса, хотя, конечно, неоднократно читала о белковой тяге после активации данама. А красное вино, коим я пренебрегала ранее, лишь усилило букет, освобождая вкусовые рецепторы.

Ужин прошёл за непринужденной беседой, думаю, без меня Генрих и Роберт успели обсудить общие дела, которые к моему удивлению у них были, и мы просто наслаждались едой и напитками. На десерт был любимый мной тыквенный пирог, но осоловевшая от мяса, я с трудом, чтобы не обидеть кухарку, что старалась специально для меня, впихнула в себя четверть куска.

Уже когда мы перешли к дижестиву, обсуждая планы на завтра, Генрих вдруг дернулся, неловко сжав хрупкий бокал. Хрусталь треснул, полоснув осколками по пальцам, но Бьерн даже не обратил на капающую на белоснежную салфетку кровь. Экономя движения, он вынул из-за пазухи медальон на толстой цепочке и перекинул его на камзол, а затем извинившись, покинул столовую.

Я догнала его у выхода, где слуга уже подал ему плащ:

— Найдешь меня завтра? — спросила я.

— Конечно, милая, — поцеловал меня в губы мужчина, не стесняясь невольного соглядатая.

— Что случилось? — спросила я, хотя понимала, что отвечать он не обязан.

— Пока не знаю, но очень надеюсь, что это ложная тревога.

Я стояла в дверях, провожая взглядом Генриха, нетерпеливо усаживающегося в экипаж. Тишину позднего вечера прорезало три коротких выстрела городской пушки, громкое эхо от звуковой волны гулко расходилось по пустынным улочкам столицы.

Я поймала встревоженный взгляд мужчины, сочувственно кивая.

Не пронесло.

Правящий Стоунхельма, Кёниг Ансёльм Бладъёльтер почил сего дня за несколько минут до полуночи.

*Гарант — бумага о награждении, присвоении статуса или очередного звания. Здесь речь о гаранте на данам.

**Мелитарный лицей — школа для детей с проявившимся зверем. Подготовительный этап перед Академией, что в общем-то не обязательно, если нет данама, в противном случае в течение 5 талей военное обучение является обязательным.

Глава 17.

Смерть предстоит всему: она — закон, а не кара.

Темное, тревожное небо, неравномерно усеянное блёклыми, затухающими звёздами, едва окрасилось на западе бледно-розовой полосой, когда жрецы, облаченные в скорбные одежды, распахнули высокие дубовые двери Хофа*. Их аметистовые рясы скребли гранитный пол, усыпанный омелой и еловыми ветками, аромат курящихся благовоний, бросился в нос, забивая приторной сладостью вонь тлена, выбивая горькие слезы.

В столь ранний леор людей, чающих отдать последние почести ушедшему за Грань Кёнигу, было немного, поэтому череда страждущих продвигалась спешно, но без излишней, соответственно случаю, суеты. Роберт сам предложил сопроводить меня, но ощутимо нервничал, не желая оставлять Лейни в одиночестве даже на краткий миг вынужденных обязательств. Настояв — пропустила его вперед, наказав не ждать меня, после, я намеревалась отправиться в библиотеку, там мне необходимо было свериться с некоторыми первоисточниками, и в Особый Отдел, где мне поставят Знак**.

Спустя пару томительных мгновений, следом за Робом, я вошла в темный, узкий коридор каменного лабиринта. Ритуальные чаши красной бронзы, тянущиеся вдоль высоких стен, придавали мертвому каменному пламени скорбный лиловый оттенок, голубое на багряном. Древний как Твердыня Хоф был возведен еще во времена Исконных и застал уход каждого Кёнига в новейшей истории Стоунхельма.

Стены, грубо обработанного, рябого камня, давили непомерной тяжестью, мельтешащие блики скользящих вдоль коридора шустрых теней, как-будто поторапливая, указывали путь к саркофагу, обитому лиловым бархатом и водруженного на хёрг***. Круг камней, расположенный строго в центре древнего капища, крепко держал в своих объятиях остывшее тело последнего Правящего.

С двух сторон от прохода к алтарю, в последний раз сопровождали своего отца взрослые сыновья, признанные наследники Правящего, отпрыски Асёльма Бладъёльтера: старший и законный — Клаус, младший и бастард — Генрих, коленопреклонные, в традиционных одеждах цветов своих кланов, с опущенными в скорби головами и могучими плечами.

Острые грани необработанных минералов до крови ранили незащищенную тканью плоть ладоней и колен: знакомый с моего совершеннолетия ритуал прощания со старшим родственником претерпел некоторые изменения для членов Правящего рода.

Прозрачные кристаллы сейчас более напоминали дикие рубины, вбирая цвет у кровавых лужиц, остро пахнущих медью и медленно заполняющих алмазную крошку, к концу уна их колени и ладони будут напоминать отбивную изощренного мясника, а кровавыми камнями будет устлана дорога Кёнига за Грань.

Опущенные плечи, закаменевшая спина, застывший взгляд: скорбь и горе сгорбили мощную фигуру любимого, и словно в пику ему, расслабленное тело Клауса, переминающегося в неудобной позе. Они были словно две противоположности одного целого, разные стороны единой медали, похожие внешне, но не содержанием, не основой.

Клаус был в отца — красив, до смазливости. Длинные, пепельно-белые волосы, льдисто-голубые глаза, правильные, слегка капризные черты лица и мягкие, полные губы, высокий и гибкий, он был не воином — скорее стратегом, но внешняя хрупкость была обманчива, а несколько выигранных ритуальных боёв-дуэлей лишь подтверждали, что полагаться лишь на грубую силу с ним непростительная глупость, которая может стоить противнику жизни.

Осторожно ступая по россыпи камней, царапающих матовый пол, всего на мгновение я остановилась у ног Генриха, воровато оглядываясь едва сжала лёгким касанием пальцев застывшие плечи, давая понять, что он не один в своем горе. Спина его чуть расслабилась, принимая скорбь и сочувствие, а затем вновь закаменела.

Я подошла к телу, убранному сухими травами и укрытому прозрачным саваном, низко опустив голову. Красивое лицо бывшего правителя было спокойным и умиротворённым: едва заметные морщины у носа и лба, опущенные уголки бледных губ, веер длинных ресниц, бросающих черные тени на впалые щеки. Кениг слыл жёстким, бескомпромиссным, но справедливым правителем, а еще он был крупным, мощнымдо болезни.

Слухи о том, что Кёниг не здоров, тревожили высший свет Стоунхельма уже давно, правитель некоторое время не появлялся на важных государственных мероприятиях, доверяя их проведение либо сыновьям, либо доверенным лицам, а оказалось, что болезнь не сплетня, а суровая, горькая реальность. Еще не старый мужчина, едва перешагнувший середину отмеренного ему сента сейчас сгорбленный, сморщенный, будто жухлая листва, старик, мертв, внезапно и скоропостижно.