Второй шанс-IV (СИ) - Марченко Геннадий Борисович - Страница 23

— Ого, ну и красота, как в музее, — совершенно искренне восхитился я.

— Мои работы, — не без гордости сообщил Ефим Павлович. — На старости лет потянуло к дереву. Я так-то с детства ещё в деревне любил ножичком что-нибудь повырезать, а как на пенсию вышел — так словно с цепи сорвался. Утром встаю — и сразу за работу. Дочь поначалу всё ругалась, что лаком пахнет, а потом привыкла.

Заметив, что мой взгляд задержался на чёрно-белом, слегка пожелтевшем фото в рамке, где были изображены куда как более молодой Калитурин с какой-то миловидной женщиной на фоне пальмы, он пояснил:

— Это мы с моей Натальей, 1936 год, отдыхаем в Ялте, в ведомственном санатории. Она тоже в МУРе работала, делопроизводителем. Семь лет назад её не стало.

А я заодно мысленно прикидываю размеры жилплощади. Пожалуй, метров семьдесят, а то и восемьдесят. Из зала две двери, значит, квартира трёхкомнатная. В зале метров тридцать квадратных, плюс две комнаты метров по пятнадцать-двадцать, плюс кухня метров десять — из коридора видел в дверной проём. Двери на кухню, кстати, как и у нас, нет. По мне — так и не к чему, кухонными запахами атмосферу в доме не испортишь, не сортир, в конце концов.

Потолки высокие, метра четыре в высоту, пол паркетный, паркетины стёрлись, местами виднеются относительно новые дощечки. Обои, судя по всему, клеили давно, в тех местах, куда падает солнечный свет, слегка вылиняли. Мебель преимущественно не новая, но крепкая, как вон тот приземистый, обитый тёмной кожей диван с валиками. Почему-то подумалось, что такой же мог стоять в рабочем кабинете генералиссимуса. Выкурив трубку и выпив стакан крепкого чая из стеклянного стакана в подстаканнике, в редкие минуты отдыха Иосиф Виссарионович мог прилечь, накрывшись шинелью, и немного вздремнуть.

— А внук всё грозится мне персональную выставку устроить, да оно мне как-то и не очень надо, — снова проник в моё сознание голос ветерана. — Эй, Мишка, ты чего с гостем не поздороваешься?

Одна из дверей приоткрылась и в образовавшуюся щель протиснулся худосочный молодой человек в больших очках и с невнятной порослью на лице, которая, вероятно, должна была придавать ему более брутальный вид. Он сделал несколько шагов в моём направлении и протянул руку.

— Здравствуйте!

— Очень приятно!

— Дед, могу я идти дальше кандидатскую писать? — спросил он предка с плохо скрытыми раздражением.

— Иди, иди, профессор, — разрешил тот и, когда дверь за внуком закрылось, пробурчал. — Вот ведь, старший внук по моим стопам пошёл, до заместителя начальника райотдела уже дослужился, — сказал Ефим Павлович, когда дверь за Михаилом закрылась, — а этот в науку пошёл. Мечтает стать светилом в биологии. Лучше бы женился… Тридцать лет почти парню, а всё в холостяках ходит.

— Ой, а сам-то во сколько женился? — донёсся с кухни голос дочери.

— То, Верка, какие годы были? Первым делом мы новое общество строили, а опосля уже о себе думали…

— Опосля… Всю жизнь, считай, в Москве прожил, а всё от своих деревенских словечек не избавишься.

— А ты меня не стыди перед гостями, не матерные чай слова, у нас в Трефиловке так испокон веков говорили…. И говорят. На службе я, сама знаешь, обходился без этаких выражений, а дома могу говорить как хочу. Ишь, стыдить надумала…Ты это, Максим, с дороги голодный небось?

— Да я по пути к вам перекусил…

— В какой-нибудь забегаловке? Это всё баловство, а дочь с утра такой борщ наварила — пальчики оближешь! Верка, ну-ка борщеца подогрей нам.

— Да уже поставила, через две минуты будет кипяток, как ты любишь.

— Вот и молодец! А ты, Максим, ступай руки вымой перед едой, у нас заведено за стол садиться с чистыми руками.

Санузел оказался совмещённым, ванна старой, сантехника тоже помнила, вероятно, лучшие времена, в том числе унитаз со сливным бачком, выкрашенным, как и ведущая от него вниз труба, уже облупившейся зелёной краской. Плитка только на полу, местами выщербленная, но ничего не подтекало, и в общем-то чистенько. А в целом не такая уж и элитная квартира, подумал я, вытирая руки махровым полотенцем. Большая, это да, но тут на одной сантехнике — желательно финской — разоришься. Не говоря уже о прочих ремонтах.

С чистыми руками я наконец добрался до кухни. Здесь его дочь уже накладывала в плетёную корзинку куски бородинского хлеба и нарезного батона. Следом на столе появились две крупные миски с дымящимся борщом, в которые Вера шлёпнула по столовой ложке сметаны.

— Лучку, — негромко скомандовал Ефим Павлович.

Вера послушно откромсала перья зелёного лука, произраставшего из посаженных в ящичке с землёй на подоконнике луковиц. Часть была мелко порезана на разделочной доске с узорным орнаментом, и отправлена в тарелки, остальное предлагалось есть вприкуску.

— Тоже моя работа, — показал Ефим Павлович глазами на разделочную доску. — Я их дочке три штуки сделал, вон две ещё на стене висят.

— Водочку из холодильника достать? — спросила Вера у отца и тут же смущённо улыбнулась. — Поняла, гость ещё возрастом не вышел.

— О, у меня же для вас пензенский сувенир! — вспоминаю я и мчусь в прихожую, где оставил сумку.

Вскоре возвращаюсь с очередной бутылкой «Золотого петушка».

— Никогда такую не пробовал, — бормочет Калитурин, разглядывая этикетку. — Пожалуй, спрячу пока, а как гости придут — так и распробуем. А тебе и правда рано ещё спиртное употреблять, хотя им выглядишь поздоровее иного взрослого.

Борщ и впрямь кипяток, но я ведь тоже такой люблю, по мне, горячие блюда должны быть действительно горячими, а уж если прохладительные — то лёд. Такой вот я бескомпромиссный, хе-хе.

Немного поперчил — это я люблю, а лук хрумкал без соли, так как старался себя в сладком и солёном слегка ограничивать. Запаха лука изо рта я не боялся, на подобные случаи у меня всегда при себе жвачка. Да и перед кем стесняться того запаху? Дед вон тоже лучок наворачивает за милую душу, а больше вроде как ни с кем встречаться не собираюсь.

Ели молча, оно и правильно, никакие разговоры не должны мешать приёму пищи. Дед предложил добавки, но я вежливо отказался, представив, что ещё предстоит пить чай из огромных кружек, уже приготовленных к чаепитию, и закусывать, судя по всему, сегодня же испечёнными пирожками, горка которых высилась на огромной тарелке. Не иначе к приезду дорого гостя подготовились, хотя, может, у них так заведено, по выходным пирожки печь.

Ефим Павлович чай заваривал лично, насыпав в заварочный чайник индийского из пачки со слоном, и бросив туда же ещё по щепотке какой-то травы из двух бумажных пакетиков. Похоже, как и Сергей Борисович, любитель нестандартных подходов в этом вопросе. Пока заваривался, хозяин понемногу начал выспрашивать, что я такое затеял, ради чего он мне понадобился.

— Хочу, — говорю, — книгу написать о Московском уголовном розыске в годы его становления. А главным героем решил сделать молодого парня, выходца из деревни, который воевал за красных, а затем стал ловить в столице преступников.

— Это, считай, про меня и будешь писать, — довольно хмыкнул Ефим Павлович. — Я как раз деревенский, из Трофимовки, что в Башкирии. Слышал про нашу Трофимовку? Нет? Ну и ладно, твой-то герой из какой деревеньки будет? Из Пензенской губернии? Не бывал я в ваших краях, а вот одного бандита — твоего земляка — ловить приходилось. Не слышал про такого Макара Соловьёва по кличке Соловей? А в своё время в 37-м в Москве здорово шалил, сколотил банду из трёх человек, грабили магазины. Я тогда уже капитаном был, возглавлял опергруппу по его поимке. Я его пристрелил при задержании, а то шустрый был мерзавец, акробат, одно слово, едва через забор не перемахнул. Мне тогда директор милиции Леонид Давыдович Вуль лично вручил орден «Знак почёта».

— Директор милиции?

— Что, непривычное звание? До войны много чего было по-другому, и в званиях в том числе.

— Долго у вас Вуль начальником был?

— При мне всего ничего, — почему-то неохотно ответил собеседник, не глядя мне в глаза. — Его буквально месяц спустя арестовали и в 38-м к стенке поставили как врага народа. Я уж, если честно, ждал, что и за мной могут прийти, раз уж он мне орден вручил. Обошлось… Чистку тогда нам хорошую устроили.