Песня цветов аконита - Дильдина Светлана - Страница 126

• Предыдущая
• 126/141
• Следующая

— Да перестань, — он с досадой поморщился. — Эти сказки…

— Сказки?! Ты уже наполовину его — и это после всего, что вынес! Почему, Аоки? Что он сделал? Что он сказал, когда ты пришел к нему? Я не хотела… видит Небо, я пыталась тебя предупредить. О! Я боялась, что он просто убьет тебя, но он куда страшней, чем я думала! — Хину всхлипнула, силясь сдержать громкий плач, и побежала прочь.

— Вот дурочка, — Аоки поднялся, начал ходить кругами. Позвал наконец: — Хину!

Молчание.

— Хину! Ну, и демон с тобой, — рассердился он наконец. — Все эти байки… ты меня слышишь, я знаю — прячешься вон за тем камнем. Так вот — это байки для женщин. Я достаточно видел, чтобы смеяться над рассказами о Забирающих душу и прочими побрякушками.

Девушка вышла из-за камня.

— Пообещай, что не будешь думать о нем.

— Опять за свое! Я его человек. Он имеет право призвать меня.

— А ты имеешь право не подчиниться.

— Ну, знаешь! — теперь Аоки не выдержал. — Это здесь, в горах, неведом долг между господином и тем, кто ему служит, а я все же вырос в Столице.

— Ты ли его ненавидел?

— Я и сейчас… не слишком люблю. Но я ему кое-что должен.

— Ты сейчас так говоришь! А раньше — хватался за нож! Что он сделал с тобой?!

— Будешь моей женой? — спросил грубо, решив одним махом прервать неприятный обоим разговор. Хину глотнула воздуха, запнувшись на полуслове.

Кукол найта делают из лучших материалов, наряжают в шелк и парчу. Эти куклы дорого стоят — в бедных домах таких не сыскать. Найта, забавные, яркие, — символ благополучия. На празднике куклу вынимают из сундука и передают из рук в руки по кругу. Веселые добрые найта одарят благополучием каждого прикоснувшегося. Так верят люди и этот обряд исполняют с особенным удовольствием — и дети, и взрослые.

Праздник длится три дня, и полны радости эти дни.

А еще во время праздника сури-ко человек, исполняющий роль Посланника Неба, ходит из дома в дом. Его посещение — радость для хозяев. И невозможно отказаться от приглашения. И чем полнее одарит Посланник, тем удачней будет год.

— Скоро день сури-ко. Я должен участвовать в представлении. — Глаза Айхо блестели, в них плескалось солнце.

— Какова твоя роль?

— Посланника. Готовиться к этому… неделю, не меньше. Обряды, вы помните?

— Помню. Значит, будешь принимать приглашения?

— Иначе нельзя, — растерянно говорит тот.

— Конечно. И отказать в исполнении желаний нельзя, правда? — очень спокойно спрашивает.

— Отказать? Зачем? — растерянно спрашивает актер. — Это же праздник…

— Ты свободный человек. Можешь идти.

Ни разу не слышал такого голоса. Холодный… неживой. Именно такой голос боялся услышать тогда, в самом начале… услышать, а потом увидеть проступающий знак. И сейчас испугался не менее, только иначе.

— А потом… вы позволите мне вернуться? — язык немеет от дерзости произнесенного.

— Зачем? Я не собираюсь делить свои игрушки с другими.

Только охнул, — настолько больно стало, что даже не закричать. Склонил голову, руки упали. На пол опустился — поникший стебель. Ощутил смычок под рукой — словно живое в ладонь толкнулось. Не думая поднял его.

— Раз взял, играй.

— Да, господин, — прошептал. Тихо — чтобы услышать, надо было к губам нагнуться. Не слышал.

Так же тихо запел тоо — смычок словно боялся поранить струны. Айхо сидел на полу, так неудобно играть — но не двигался. Только пальцы и кисть, в которой смычок, порхали над полом. Красная безрукавка казалась большим лепестком мака. А цветы, вышитые на ней, были белыми.

— Я не держу тебя, — голос как всегда ровный, певучий. И равнодушный. — Нельзя запирать искусство. Ты сам согласился и хотел быть здесь.

— Я не знал…

— Теперь знаешь. Ты не нуждаешься в моей защите, я не нуждаюсь в кукле найта. Больше разговоров не будет. Думай сейчас.

Too замирает на миг — и снова плачет безнадежно и тихо. Он не возразит. А что тут скажешь? Нельзя плыть по двум рекам сразу. Айхо вернется — вернутся и те, другие. Разве иное возможно? Он — всего лишь игрушка, из тех, которыми восхищаются на празднике кукол. Да… и после укуса змеи спасали всего лишь игрушку. А разве он — настоящий? Актер, носящий чужие лица. Чужие…

Сказать, что отныне никому не позволит коснуться? Да разве поверит? И если без защиты своей оставит, рано или поздно придется у других защиты искать. Так уж заведено для таких, как Айхо.

Сцена… Темнота зала — и светильники, бросающие призрачные круги на деревянный настил подмостков. Неслышное дыхание зала… Когда Айхо стоит на шершавых досках, слышит биение сердца героя, который отдал ему все, лишь бы на короткое время стать живым. А сам он — кто? Неужто всего лишь красивая кукла? Но как неживое может дать жизнь?

— Кто я, мой господин? — шепотом произносит, не опуская смычка.

— Ты — это ты. А вот какой ты, реши сам.

Это звучит сухо и безразлично. И неподвижно лицо, и взгляд свысока — так всадник смотрит на лужу, по которой его породистый конь проскакал.

И не выдерживает Айхо этого взгляда — зазвенел тоо, выпущенный из рук.

— За что?! — простирается на полу. Так падает раненый, знающий, что умрет, чья рука тщетно пытается зажать рану, не пустить кровь наружу. Не плачем, кровью захлебывается, позабыв про должное обращение: — Кем ты меня считаешь — куклой без души, без привязанностей? Найта и только?! Если я ничего не значу, вели убить сейчас! Делай, что хочешь — лишь благодарность услышишь! Только не так, безразлично! Я же поверил тебе!

Приподнялся на локте, к шелку ханны Йири щекой прижался — фиолетовая прохлада, горные сумерки. А циновка, на которую упал, узор свой на коже оставит надолго.

— Ты — сердце мое, сцена — воздух. И без тебя не могу, и без театра, где вырос… А остальное… Я же не виноват, что другого узнать не успел! Убей… прикажи, это сделаю сам, если слугам не хочешь доверить… не могу больше…

— Иди.

Равнодушные сумерки, легкие. И голос им под стать.

— Не навсегда?! Нет?!

— Иди.

…Теперь плачет — капли большие, тяжелые. Не напоказ, давно уже не напоказ — а сейчас и вовсе — один. Никого больше в комнате нет. Дорога пуста.

Подмостки ждут Айхо Инорэ, сад зовет свой алый цветок. Свободен. Один.

Два дня спустя был праздник сури-ко, радостный день.

…Куклы танцуют, в их руках — игрушечные музыкальные инструменты. Только почему-то в центре он постоянно видит себя с такой же игрушечной кисточкой — и печатью. Кукольный хоровод вертится вокруг него, и на искусно раскрашенных лицах — радость.

«Я пытался получить что-то иное. И дать иное. Смешно…»

Единственный был — живым. Но он ушел — и правильно. Живому не место здесь. Правильно…

Вспомнил, как Асахи сломал футляр и швырнул в угол. У Йири не хватит сил сжать футляр так, чтобы сломать. А бросить — смешная выходка. Нелепая.

«Я схожу с ума…»

В доме главного судьи ему всегда были рады. Еще когда хозяин считал молодого человека, прибывшего из Столицы, чтобы занять самый высокий пост, тихим и безобидным.

Совсем юная девушка с лентой принесла поздние цветы — огромные, белые. Склонилась при входе, выпрямилась, положила цветы в нишу. Так, без вазы — словно в саду.

Красивая игрушка. Взгляд остановился на отточенных движениях ее рук, на гематитовых браслетах. Заметив интерес на лице гостя, господин Исуру едва заметным жестом дал девочке понять — замри на месте. Пусть он смотрит на тебя.

Он и вправду смотрел. Разглядывал такое знакомое.

«Я пытался забыть про вас. Но я — такой же, как вы. Вы должны быть моей свитой, и только вы… Но так не получится — значит, вы должны быть в моем доме. Так — правильно».

Исуру понял, что гость не станет возражать против подарка.

• Предыдущая
• 126/141
• Следующая