Порошок идеологии (сборник) - Панов Николай Николаевич - Страница 1

Осенним хмурым утром 1904 года, в тот промежуточный час, когда рабочий люд уже давно разошелся по фабрикам и заводам, а фабриканты, помещики и люди тому подобных занятий пьют в постели кофе или досматривают последний сладкий сон, в узкие ворота местного охранного отделения быстро прошел человек не совсем обычного вида. Человек кивнул жандарму, стоявшему у ворот, и, войдя в первый подъезд, стал подыматься по крутой и грязной лестнице.

Во втором этаже у двери с надписью: «Отдел наружного наблюдения» он остановился, взглянул на дверь и не спеша вынул из кармана синий клетчатый платок.

Он был одет в долгополое, потертое пальто и круглую шляпу, слегка сдвинутую на морщинистый лоб. На вид ему было лет пятьдесят. Над впалым ртом топорщились подстриженные бурые усы, проницательные глаза блестели из-под седых бровей. Он был высок и сутул, сгибался все время вперед, будто высматривая что-то. Шел он неслышно, вкрадчивой и быстрой походкой.

Вынув платок и зажав его в левой руке, вошедший слегка отвернулся и, поднеся к носу два пальца, высморкался на пол с трубным пронзительным звуком. Он вытер пальцы о полу пальто, расправил платок и провел им по коричневому носу. Затем он открыл дверь и шагнул в шумный коридор охранки.

В этот коридор с обеих сторон выходили белые облупленные двери. Мимо стройного ряда дверей шныряли юркие человечки в штатском и звенели шпорами блестящие жандармы. Кучка из трех филеров стояла возле первой двери.

Один из них выглядел почтенным господином в мягкой фетровой шляпе, в золотых солидных очках и с тростью с костяным набалдашником. С приятной улыбкой на плоском лице он рассказывал что-то грязному оборванцу. Тот слушал, заложив руки в карманы, с фуражкой, сдвинутой на затылок. Здесь же стоял третий филер – с бородавкой на носу, одетый в новое студенческое пальто.

– Ферапонту Ивановичу почтение! – дружески приветствовал вошедшего первый. Старик подал ему морщинистую руку. Поздоровавшись так же с двумя другими, он двинулся в конец коридора.

– Большого ума человек! – значительно сказал филер в очках, смотря ему вслед. – Голова… В начальники метит!.. Смотрит-то, смотрит как! Видали? Не без того, что новое дело! Значит, готовьте кому-нибудь кандалы, господа тюремное начальство!..

– Он тоже из филеров… из наших?.. – спросил юноша в студенческом пальто. Он был новичок, работал второй день и не знал еще местных знаменитостей.

– Из наших? – собеседник блеснул золотом очков. – Из наших? Эх, вы, молодой человек! Из наших он, да не из наших! Ферапонт Иваныч – это звезда-с! Без Ферапонта Ивановича, может, и охранки не было бы никакой! Одного жалованья ему сто в месяц выходит… Знаете ли вы, что есть Ферапонт Иваныч?

Он поднял палец и строго посмотрел сквозь стекла очков. Молодой человек был смущен. Он покраснел и стал теребить свою бородавку.

– Ферапонт Иванович Филькин, – продолжал оратор, – тридцать лет бессменно на посту борется с революционной крамолой. Проницательность и ум – вот что такое Филькин! Отвага и преданность делу – вот что есть Ферапонт Иванович. Намедни его превосходительство генерал-губернатор, посетив охранное, Ферапонта Ивановича к себе призвал! Да-с! Улыбнуться изволил и при всех ему руку пожал! «Вы, – говорит, – Ферапонт Иванович, наша гордость! В Европе, – говорит, – Шерлок Холмс и Пинкертон, а у нас – вы!» И из собственного портмоне радужную вынули и Ферапонту Ивановичу подарили. Вот, молодой человек, что есть Ферапонт Иванович!..

– Я слышал – еще Архимедов… Тоже хороший сыщик, – нерешительно возразил молодой человек. Господин в очках и оборванец посмотрели на него с изумлением.

– Архимедов – щенок! – крикнул господин в очках. – Архимедов в охранном без году неделю служит. Да разве можно сравнить! Ферапонт Иванович – и Архимедов! – оборванец фыркнул и поднял худые плечи.

– Ферапонт Иванович образованный семьянин! Семью в страхе божием держит, – густым голосом сказал оборванец.

– И верующий, церковь посещает в табельные дни! – поддержал очкастый с жаром.

– А чтобы выпить – ни-ни! Иеромонах! – с искренним сожалением докончил оборванец.

Между тем, тот, к кому относились все эти лестные похвалы, миновал коридор и открыл крайнюю дверь с надписью: «Архив». Он вошел в комнату, плотна уставленную шкапами. Шкапы тянулись вдоль стен, их ровные полки были заполнены рядом тяжелых альбомов.

«Партия социалистов-революционеров (террор)», – чернела надпись над одним шкапом. «Партия анархистов», – гласила надпись рядом. «Партия социал-демократов (большевиков)». «Партия»… «партия»… «партия»… Надписи тянулись вокруг всей комнаты, обозначая каждый вместительный шкап.

Около окна, за широким столом, возле длинных ящиков с разноцветными табличками сидел, согнувшись, и писал горбатый человек в круглых железных очках. Он поднял голову и взглянул на Филькина.

Ферапонт Иванович кивнул ему головой и, с минуту поколебавшись, направился к шкапу с надписью: «большевики»…

Теперь, на втором десятилетии советской власти, у нас уже есть слова, которые утратили живой смысл, служат лишь напоминанием о навсегда ушедших днях. Таких слов много, все они относятся к мрачным временам самодержавного режима. Среди этих слов есть слова: охранник, филер, провокатор.

Во времена царской власти в каждом большом городе обязательно существовало таинственное учреждение – охранное отделение, орган борьбы с революционной опасностью. В нем работали и военные – жандармы, и штатские лица. Охранка состояла из двух основных отделов – отдела внутреннего и наружного наблюдения.

Работа «Отдела внутреннего наблюдения» до сих пор покрыта густой завесой таинственности.

Здесь служили провокаторы – тайные агенты, невидимые уши охранки. Какой-нибудь человек – рабочий, служащий, член революционного кружка – из нужды или под влиянием угроз в один прекрасный день продавал охранке свою честь и совесть. С виду он оставался прежним человеком, продолжал работать по-прежнему, но окружающие его, сами того не зная, становились жертвами этого шпиона.

Бывали случаи, что пять-шесть рабочих сойдутся наедине поругать тяжелую жизнь, прочесть революционную листовку. На следующий день все шестеро выбрасывались с завода. Пятеро выбрасывались навсегда, зато шестой сейчас же снова принимался на работу. Этот-то шестой и был провокатором, Иудой, секретным служащим «Отдела внутреннего наблюдения»…

«Отдел наружного наблюдения» был больше похож на настоящее заправское учреждение.

В нем работали шпики-филеры, сыщики политической полиции. Эти русские Пинкертоны должны были гоняться за революционерами, раскрывать тайные организации, арестовывать борцов за свободу. Они переодевались в разные костюмы, проникали в закрытые собрания, их узнавали, били, они встряхивались и работали снова. Это был жалкий и трусливый народ, в большинстве неудачники в жизни. Они получали гроши, работали кое-как, и только и мечтали перейти на более спокойную работу.

Но изредка встречались сыщики, по-другому смотрящие на дело. Они ненавидели революционеров, всерьез боролись с ними, они всю свою жизнь отдавали работе ищеек. Начальство любило их и выделяло. Именно к таким филерам принадлежал Ферапонт Иванович Филькин…

Подойдя к шкапу, Ферапонт Иванович вынул один альбом. Перелистав его, поставил на место. Подумал, вынул другой. Он быстро перекидывал ею картонные страницы.

Тысяча фотографических снимков и записей примет были собраны в этих альбомах. Каждый революционер, арестованный хоть раз, оставлял о себе память на этих твердых листах. Он фотографировался, измерялся, ею личность навсегда запечатлевалась в архиве охранного отделения…

Ферапонт Иванович просматривал уже третий альбом. Была тишина. Только шуршали страницы и скрипело перо горбуна, сидящею за столом. Вдруг Филькин вздрогнул. Он нашел нужный ему портрет.