Лошадиный остров - Диллон Эйлис - Страница 2

• Предыдущая
• 2/34
• Следующая

Пэт говорил об этом спокойно. Они с бабушкой постоянно воевали, и, хотя она порой немало докучала ему, всерьез они никогда не ссорились.

— Ты думаешь, она не скажет отцу? — с сомнением переспросил Пэт.

— Она ведь тоже Майка не любит, — сказал я. — Терпит его только потому, что он ей новости на хвосте приносит.

Майка Коффи мы не любили не только из-за его длинного языка. Он владел большой черной шхуной водоизмещением двадцать тонн, трюм которой представлял собой настоящую плавучую лавку. Чего только там не было: чай, крупа, мука, сахар, мясо, рулоны материи, сбруя. Вместе со своим сыном Энди он объезжал острова вдоль всего побережья от Керри до Донегола и был частым гостем на Инишроне. Энди, длинный рыжий дохляк, в присутствии отца говорил не иначе как шепотом, хотя уже и сам давно мог бы быть отцом. Майк был ростом поменьше и поплотнее, его подернутые сединой волосы вились мелким барашком. Никто никогда не видел его без черной плоской кепки на голове и подленькой ухмылки от уха до уха, открывавшей все его щербатые зубы. Говорили, что ни на одном острове у них нет ни одного настоящего друга; однако они без смущения входили в любой дом, точно всюду были желанные гости. Просто у хозяев не хватало духу их выгнать.

Они шли сразу на кухню. Майк выбирал самое удобное место и садился спиной к свету, чтобы лицо оставалось в тени. Больше всего он любил кресло-качалку. Подождав, пока сядет отец, Энди издавал короткий, похожий на блеяние просительный смешок, неслышно проскальзывал к очагу, садился на лавку и протягивал к огню свои тощие ноги. Не успев толком сообразить, какие гости пожаловали, хозяйка уже заваривала чай и резала сладкий пирог для этой непрошеной парочки. Ночевали они всегда на шхуне. Сейчас она стояла на якоре у причала, и, конечно, в самом лучшем месте — возле сходен. Ни отца, ни сына поблизости не было видно. Пэт сказал, что они, наверное, пошли по домам, понесли чай хозяйкам.

Пэт еще раньше успел погрузить в лодку две бочки для угрей. Мы побросали на дно к бочкам узелки со снедью и прыгнули сами. Было время прилива, и планшир лодки был вровень со стенкой причала. Я оттолкнулся веслом, принайтовленным к планширу. Пэт поднял парус. Минута-другая, и мы заскользили между соседних лодок, устремляясь в открытое море. Обогнули мол, и я увидел отца: он пришел на берег с нашего дальнего поля и махал нам вслед.

Был чудесный ясный, солнечный день. Мелкие тугие волночки легонько били о борт. Парусник не шел, а летел, едва покачиваясь с борта на борт. Мне хотелось петь от восторга. Высоко в небе ветер расчесывал облака, и они тонкими белыми прядями выстилали голубое небо. Когда мы отошли с полмили в сторону прибрежных скал материка, Пэт принайтовил руль и подсел ко мне.

— Надоело мне ходить за угрями в одно и то же место, — сказал он.

— Это уж от нас не зависит.

Я внимательно посмотрел на Пэта: он усмехался, искоса поглядывая на меня, точь-в-точь как мой осел. Помолчав немного, Пэт продолжал:

— Я не очень люблю угрей. Но все равно в том месте, куда мы держим путь, угри наверняка есть.

— В каком месте?

— У Лошадиного острова. Слушай, Дэнни, давай сейчас поплывем туда! Я мечтал об этом всю жизнь. У нас с тобой мешок картошки и много торфа, так что с голоду не умрем. Место для ночлега наверняка найдется. Облазим с тобой весь остров. Заберемся на вершину, оттуда океан виден до самой Америки.

— Но ведь туда никто не плавает, — возразил я, немного подумав. — А вдруг там негде пристать? Говорят, Лошадиный остров — гиблое место.

— Ты ведь знаешь, Дэнни, что лет шестьдесят назад моя семья жила на этом острове. У них были лодки, так что удобная бухта наверняка есть. А гиблым его называют только потому, что больно ленивые стали: не хотят туда ездить. А какие там пастбища! — Пэт схватил мою руку и до боли сжал ее. — Дэнни, неужели тебе не хочется побывать на Лошадином острове? Разве ты не помнишь, бабушка нам рассказывала, как они там чудесно жили. Неужели ты не мечтал о серебряной, о долине диких коней?

Как часто, сколько я себя помню, мы с Пэтом, сидя в кухне Конроев при свете горящего торфа, слушали рассказы бабушки о Лошадином острове! Она родилась на нем и выросла. Конрои последними покинули остров. Они расстались с ним после необыкновенно суровой зимы: с домов срывало кровли, старики все умерли, пало много скота, лодки ураганом были разбиты в щепки, так что они оказались отрезанными от всего мира. Когда весной первые лодки инишронцев приплыли на Лошадиный остров, они нашли там горстку дрожащих, умирающих голоду людей, которые умоляли поскорее увезти их оттуда. Обратно никто из них так и не вернулся.

Бабушке Пэта было в то время двадцать лет. Она была смуглая красавица, похожая на испанку. На Инишроне она вышла замуж за деда Пэта. И жизнь ее на новом месте вполне устроилась. Но она часто сердила соседей восторженными рассказами о былых днях на Лошадином острове. Она говорила, что колокольчики там были синее, а гвоздика краснее, что на всем свете не сыщешь певцов и танцоров, чем были на Лошадином острове. С этим, правда, никто не спорил. Люди помнили, что когда в молодости бабушка Пэта запевала, все птицы и звери умолкали, внимая ее пению. Но когда она состарилась и не могла больше петь, никто не хотел слушать ее рассказы, кроме маленьких мальчишек, которым все ее рассказы были в диковинку.

И мне вдруг, как Пэту, загорелось немедленно ехать на Лошадиный остров. Сейчас это было выполнимо. Есть лодка, много еды и товарищ, лучше которого нельзя и желать.

— Конечно, плывем, — сказал я. — Как это мы раньше не догадались там побывать?

Было приятно ощущать, как свежий морской ветер сдувает с нас уныние, которому мы предавались последний месяц. У нас был один замечательный план, на который мы возлагали такие большие надежды, но он провалился самым прискорбным образом, поставив нас к тому же в глупое положение. И мы с Пэтом совсем было повесили носы. Вот как все это произошло.

Как я уже сказал, у Пэта был старший брат Джон. Лучшего парня не было тогда на Инишроне. Ему шел двадцать четвертый год, был он шести футов росту, смугл и черноволос, как Пэт. Он был самый старший в семье, и для Пэта с сестрами, Норой и Мэри, солнце, луна и звезды были ничто по сравнению с Джоном. Я рос один, но понимал, что родные так могут любить только очень хорошего человека. Где бы ни появлялся Джон, затевались игры, веселье, песни и танцы. Он играл на мелодионе, знал все на свете песни, мог за два дня сплести из ивняка лодку и обтянуть ее кожей. Если он участвовал в состязании гребцов, никто из его соперников не мог и мечтать о победе. Он приносил с ловли столько омаров, что люди говорили: он их привораживает, не иначе. У него всегда находилось доброе слово для человека, попавшего в беду, и он никогда никому не отказывал в помощи.

Стоит ли говорить, что такому парню нетрудно было найти девушку, которая согласилась бы стать его женой. Выбор его пал на Барбару Костеллоу. Отец Барбары был хозяином большого магазина в Росморе. Конечно, инишронцам пришлось бы больше по душе, выбери Джон местную девушку, но и против Барбары они ничего не имели и радовались ее счастью. Все мы хорошо ее знали и были готовы как можно лучше встретить на нашем острове. Говорили, что она очень походит на мать, добрую, сердечную женщину родом из Килмэрвея на Аранах.

Но зато отец Барбары был маленьким, желтым, скрюченным человечком, злобным и жадным. Про него говорили, что он рад бы брать деньги с прохожих, идущих мимо его окон. В окрестностях Росмора у него была ферма, расположенная на плодородной земле, что в тех местах редкость. Не брезговал он и тем, что ссужал соседей деньгами под большой процент на свадьбу, похороны или в неурожайный год для уплаты аренды.

Старик был, разумеется, против помолвки дочери с Джоном. Он говорил, что у Конроев своих четверо детей и в их доме Барбаре будет тесно. Он хотел выдать Барбару замуж за старого ростовщика, живущего неподалеку от Клифдена. «Вот это человек надежный», — говорил он.

• Предыдущая
• 2/34
• Следующая