Знамение. Трилогия (СИ) - Ильясов Тимур - Страница 11

Унылое впечатление завершалось аляповатыми металлическими конструкциями детской площадки, нелепо вставленными в серую пыль плешивого двора перед домом, больше для вида, чем для действительных нужд детей.

Ну и, конечно, были бабочки. Они облепили каждый сантиметр чудом выросших в пустынном климате деревьев и кустов перед домом. Они плясали и кружили в своем жутком смертельном танце. И я чувствовал, что они тут неспроста. Что ничего хорошего меня в этом доме не ждет…

Мы втроем некоторое время стояли и смотрели на нависающее на нас здание, смущенные и оглушенные его убогостью, словно библейские праведники на чудовище-левиафана. Я с мрачной иронией оглядел нас, отметив трагикомичность ситуации, кричавший контраст между нами, высокооплачиваемыми, хорошо одетыми, бегло говорящими по-английски офисными служащими, и этим страшным нелепым домом.

Мне сразу стало за нас стыдно. И неловко. За стрелку на своих брюках и спортивные часы, отсчитывающие калории. За тёмно-бежевый костюм — футляр, аккуратно и почти без складок подчеркивающий стройную фигуру на фигуре моей коллеги. За поблескивающие полированной кожей туфли и твердый накрахмаленный воротник с галстуком на белоснежной рубашке у шефа, который держал его голову неудобно прямо, не давая опустить подбородок вниз.

Но хуже всего дела обстояли с супругой шефа. Я, коллега с отдела кадров и шеф (хоть и иностранец, но все же довольно бывалый кадр) были более или менее готовы к тому, что нас ждет. Но этого точно нельзя было сказать про нее.

На ней был нарядный атласный черный брючный костюм, видимо дорогой, хорошо отглаженный приглашенной горничной. Ее длинные, пропитанные бальзамами, масками и маслами черные волосы, блестели на жарком солнце и развевались на ветру, изредка обнажая драгоценный блеск изящных серег на ушах. А на руке сверкало крупным бриллиантом кольцо. От увиденного зрелища ее белоснежное, красивое лицо с обычно самодовольным и дерзким выражением растерянно скривилось (Я восемь лет жила в Москве. Меня называли чуркой, но я всех посылала. Так что у меня диплом по наглости — с бравадой и жаром любила говорить она).

По-видимому, она ожидала совсем другого. Некую торжественную сцену, где она, под руку со своим супругом, чинно пожимает руки вдове и другим родственникам. Все одеты подчеркнуто в черное. Дамы — в широкополых шляпах с вуалью. Мужчины в костюмах. В комнатах прохладно и много цветов. Все разговаривают приглушенно, почти шепотом. На фоне играет красивая классическая музыка.

Но реальность была почти диаметрально противоположной.

Все прошли за мной через густо пахнущий мочой подъезд на второй этаж к нужной квартире. Я уже с улицы догадался куда идти. Прямо к небольшой группе мужчин, деловито толпившихся возле распахнутой настежь двери.

— Похороны тут? — тихо, смущаясь спросил я у них.

Несколько секунд они недоверчиво осматривали нас, словно экзотических зверей в зоопарке.

— Да. Тут, — коротко ответил мне пузатый загорелый мужчина, первый протягивая мне поздороваться руку и прячущий вторую, за спиной, в которой дымилась сигарета.

Я ответил крепким хватом, пытаясь показать этим, что я свой, такой же парень, как и они, просто волею случая оказавшийся выше по пищевой цепи. Следом последовали рукопожатия оставшихся мужчин, таких же крепких, грузных, загорелых, с потными лицами и шершавыми ладонями.

— Мы с компании. С нами первый руководитель. Пришли высказать соболезнования, — мягко, успокаивающим голосом по-казахски сказала коллега, осторожно осматривая мужчин, оценивая уровень их враждебности и, как и я, опасаясь возможной агрессии со стороны родственников за случившуюся смерть их родного человека.

— Понятно, — закивали они, остановившись заинтересованными взглядами на шефе и его спутнице, — проходите в дом.

Я пропустил всех вперед. Не из вежливости, а больше из ребячливого желания внимательно рассмотреть, как шеф с его женой будут первыми вступать в этот незнакомый, совершенно чуждый для них мир. Мы сняли обувь в пыльном коридоре на щербатом полу, заваленном десятком пар стоптанной обуви людей, уже находящихся внутри (жена шефа сняла свои туфли на высоком каблуке и, скрючив стопу, брезгливо касалась пола только кончиками пальцев и пяткой).

Потом мы прошли в первую душную комнату, совершенно без мебели, по всем краям застеленную яркими матрасами на которых в ряд сидели женщины, немедленно, словно по команде, принявшимися громко причитать и плакать по усопшему. Мы опускались к их скрученным в гримасах плача лицам, неловко обнимали за плечи и негромко говорили скомканные слова, которые, как нам казалось, было принято говорить в таких случаях. А потом мы стояли и смущенно топтались на середине комнаты, не зная, что делать дальше.

В центре ряда сидела женщина, которая причитала громче всех. Еще она выделялась от остальных тем, что она не выглядела как оставившая все притязания на привлекательность тетя. У нее была приятная полноватость тела в тесно посаженном, не совсем тут уместном, выставляющим напоказ пышные формы платье с цветами. Круглое миловидное лицо было украшено полными губами в помаде и густо очерченными татуажем бровями.

Я догадался, что это именно она — вторая жена умершего, то ли законная, то ли гражданская, и сразу отметил не замеченное поначалу напряжение между ею и остальными женщинами. По чуть большему расстоянию между ней и сидящими рядом. По мимолетным презрительным взглядам. И по ней самой — с платьем, помадой и татуажем, одной на враждебной территории в попытке заявить о своих правах.

Видимо своим неожиданным визитом мы прервали течение их давным-давно начавшейся семейной драмы. И чтобы не выносить сор из избы и сохранить лицо, они все пытались спрятать от нас свои скелеты по шкафам. Но если присмотреться, то тут и там виднелись предательские косточки, грозящие в любой момент с грохотом вывалиться на самую середину комнаты.

Я не выдержал неловкости и первый вышел обратно в коридор.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

— А он кто? — односложно спросил меня в коридоре по-казахски коренастый парень, и по голосу я узнал в нем старшего сына умершего, с которым мы разговаривали по телефону этим утром.

— Кто? — спросил я по-русски, не поняв вопрос.

— Ваш шеф…, - опять по-казахски слегка раздраженно уточнил он, как человек, не привыкший иметь дело с людьми, разговаривающими на другом языке. Взгляд его темных, обрамленных сеткой преждевременных морщин глаз, неприятно скользнул по мне и обдал плохо скрываемым пренебрежением.

— Канадец, — догадался о смысле вопроса я.

— Ааа, — протянул он уважительно. И тут настала моя очередь сдерживать свое раздражение на то, с каким примитивным благовением простые люди относились к западным иностранцам.

— А жена его? — осторожно кивнул он в сторону выходящей из комнаты супруги шефа.

— Азербайджанка, — ответил я, задержавшись взглядом на его смуглом лице и с интересом наблюдая за реакцией.

По стремительно сменяющимся теням в его глазах, я понял, что он был обескуражен, а потом все же сумел пристроить эту информацию в некую нужную мозговую ячейку. Он еле заметно кивнул сам себе, улыбнулся краем рта и скрылся в недрах второй комнаты, куда позвал и нас.

Во второй комнате, за длинным низким столом, сидели только мужчины. Лица у них у всех были твердые, угловатые и все еще подозрительные. Но после благополучного прохождения через комнату плакальщиц я был уже спокоен за то, что нас не разорвут на части, обвиняя в смерти родственника. И что причина зависшего напряжения была в интриге о сумме денег, которую мы пообещаем заплатить по случаю трагического происшествия.

Мы уселись на уложенные на полу вокруг стола матрасы, тесно бок о бок, беззащитные, растерянные, подавленные бедностью квартиры и перенесенным плачем женщин (который прекратился сразу, как мы вышли из их комнаты, словно выключили звук в колонке).