Днем с огнем (СИ) - Вран Карина - Страница 1

Эту историю давно следовало записать. Сесть, выдохнуть решительно, отбросить неловкость и облечь события той поры в печатную форму. Впрочем, Кошар убежден, что писать обязательно нужно от руки (хорошо хоть не по берестяным листам писалом), но история моя, и только мне решать, как с ней обходиться. Ему вообще нет полной веры: по его заверениям, память моя с той поры должна была сохранить все в целостности, тогда как я нахожу в воспоминаниях прорехи, туманные пятна и порой даже теряю нить событий.

Впрочем, это не важно. Как помню, так и запишу.

Почему я не занялся этим в те дни и почему решил окунуться в прошлое теперь? Тогда я был в основном слишком занят тем, чтобы перейти в новый день без потерь (и речь вовсе не о презренном металле или жалких бумажках), теперь — потому что прошлое, отжитое и отгоревшее, снова постучалось в мои двери.

Пора закруглять вступление, пока скалящийся надо мной Кошар не вывихнул себе челюсть.

Все завертелось в начале двухтысячных, когда…

Нет, не с этого следует начать. Меня зовут Андрей Дмитриевич Бельский, я был тогда и сейчас остаюсь толстяком. А еще я — огнетушитель.

М-да, снова что-то не то… У кое-кого точно треснет челюсть от моих потуг на исповедь.

Мне тогда только-только стукнуло девятнадцать, я учился и работал, раз в месяц выслушивал наставления от ма, питался полуфабрикатами, эпизодически злоупотреблял спиртным, причем, как правило, по утрам. Выпивка утром была следствием ночного графика работы, сменами два через два с двадцати ноль-ноль до восьми ноль-ноль. Бывало, что отпускали пораньше, если зал был пустой. И наоборот, случались овертаймы, если народ массово засиживался. Дневная смена, в которой вполовину меньше людей, "не вывозила" толпу.

Я был твердо убежден в своей взрослости и независимости. Телефонные нотации ма из Парижа только тешили это мое убеждение. В страну романтики и шампанского она укатила из не менее романтичного, пусть и с менее удачным климатом, Санкт-Петербурга аккурат после моего совершеннолетия, спустя год, как преставился па. Я же Питеру верен: в нем родился, вырос, и последний вздох надеюсь испустить в нем.

От родителей мне осталось две квартиры: та, где мы жили втроем до ухода па, и доставшаяся в наследство от каких-то дремучих родственников со стороны ма. Когда я остался один в родных стенах, понял, что жить там не смогу. Сдать жилье — что-то внутри воспротивилось. Не интуиция, думаю, будь она у меня — я бы позже не вляпался…

Вот как-то так я перебрался в непрезентабельную однушку с видом на парк имени Академика Сахарова, где из мебели имелись только древний кухонный гарнитур с провисающими дверцами, скрипучий шкаф да стол с парой потертых стульев.

Итак, я был студент государственного экономического университета. Раздолбай, а не студент, если быть точным: по юношеской наивности мне верилось, что совмещать дневное обучение и работу по ночам для здорового меня — отличная затея. Отмучившись два семестра, с грехом пополам сдав первую сессию и чудом (к чуду прилагались невзрачные конвертики без марок с шуршащим содержимым) не завалив вторую, моей сознательности хватило на перевод на заочное. Мои коллеги-студенты по ночному труду в основном пошли тем же путем, а те, кому самомнение помешало признать очевидное, позже гордо заявляли, что в наши дни никому не нужны эти корочки. Самые упертые вздергивали подбородки: "Меня не исключили. Сам ушел (ушла)!"

А студентов в моей смене был каждый второй, да из каждых первых — половина. Состав у нас был молодой, бойкий. Работали мы, собственно, в казино.

Рулетка, покер (оазис), блэкджек. Не надо шуток про продажных дам, мы, к счастью, уже не застали пору, когда можно было ткнуть пальцем в девочку-дилера и затребовать ее к себе "в номера", эта дикость осталась в махровом прошлом или в самых низкосортных казино. Наше к таковым не относилось, да и номеров в нем не было.

Были: игровые автоматы на первом этаже, мы к ним никакого отношения не имели, у нас даже охранники были разные; два зала: общий (шестнадцать столов) и ВИП (еще шесть столов на первом этаже). Плюс спортбар с большими экранами — он тоже нас никак не касался. И для сотрудников помещения, само собой.

Каким ветром меня туда занесло? Так ма укатила, ни контроля, ни лишних финансов, а мне жизнь паиньки-студента (лекции-библиотека-дом) оказалась пресной на вкус. Где-то мне попалась на глаза рекламка об открытии и предварительных тренингах, так я и угодил в дилеры.

Оказалось, что умение быстро считать там ценилось важнее внешних данных, а закручивать спин и делать шафл можно научить и обезьяну — это я не применительно к себе, а пересказываю Драгана, одного из менеджеров, владеющего великим и могучим далеко не идеально. Драган был из Сербии; у нас вообще среди менеджерского состава русской была только Нина, дама стальной выдержки лет эдак сорока с хвостиком, владевшая пятью иностранными и малой долей в игорном нашем бизнесе.

Тейбл-тест я сдал одним из лучших, и это с учетом того, что мне срезали баллы за шафл: красиво и аккуратно тасовать колоду своими большими руками я научился далеко не сразу, тянул углы карт слишком сильно, слишком резко отпускал. Но ничего, время показало, что лысый черт Драган (лысый — это в прямом смысле, голова у него, как рулеточный шарик, круглая, гладкая и бледная) полностью прав — всему можно научиться.

Насчет внешности: может показаться, что я комплексую. Одно время так оно и было — а излишне пухл я еще с пеленок — затем как-то обвыкся. Ма, тонкая во всех смыслах и эмоциональная натура, разрывалась между желанием не выпускать меня с диеты и: "Ребенок должен нормально питаться".

В конечном итоге па, не выдержав мамулиных переживаний, отвел меня в секцию бокса. Самолично.

Чтобы понять всю масштабность события, надо знать, каким был па: петербургский интеллигент старой закалки, заведующий кафедрой математической лингвистики, чопорный, дотошный и умный. Па носил трость и пенсне, его манжеты и воротничок всегда были кипенно-белы. Я точно знаю, что в гардеробе, помимо костюмов, белья и сорочек, имелись фрак и цилиндр. Он не переносил резких запахов и громких возгласов. Находил поговорку на любое событие (а ма любила сыпать цитатами, так что детство мое можно смело назвать специфичным).

И па за руку привел меня учиться боксировать. В здоровом теле — здоровый вес… то есть дух, так что четыре года я добросовестно отзанимался. Никаких успехов не достиг, чего уж там, зато изрядную часть жира потерял, вместо этого набрал массы мышечной. На весах это были все те же сто двадцать (при метре девяноста роста), что вгоняло в тоску ма.

Как обращались ко мне сверстники: "Андрей — похудей, Андрей — будь храбрей", — так и продолжали, да и в других определениях не стеснялись. Меня воспитали решать конфликты словом, миром, в крайнем случае игнорированием, потому постановка удара не повлияла на мои отношения с одноклассниками. Они считали меня тюфяком и зубрилой, я их — назойливыми мухами.

Что до лица — от родителей мне достался вполне себе "фэйс".

— За что шницелю такие глазищи с ресничищами? — помнится, незадолго до выпуска стенала, тыча в меня пальцем Лена из параллельного. — Тушь-удлинитель, три слоя — а у этого длиньше. И сам-то русый, откуда вот ему это?

Я тогда молчал, представляя, как на "длиньше" поджали бы губы ма и па, синхронно. Наследственность у меня хорошая, оба родителя выделялись породистой, правильной красотой. Как ма хороша на снимках в молодости — любая модель обзавидуется, куда там мослатой Ленке. И густые темные ресницы, и глаза янтарные мне достались от ма. Линия бровей — та от па, высокий лоб и подбородок с ямочкой — от него же. Фамильное сходство исключает подмену в роддоме, а в кого я удался телосложением — загадка. И да, мое к родителям обращение — не от манерности, а настойчивая просьба самих предков. Мне не сложно, им приятно.