В объятиях дождя - Мартин Чарльз - Страница 9

Индикатор низкого уровня топлива включился в 1:58 ночи, осветив салон моего пикапа «Додж» ровным оранжевым блеском и разрушив мою гипнотическую сосредоточенность на ломаной желтой линии. «Я тебя вижу. Я тебя вижу». Я мог бы проехать еще пятьдесят миль на остатках топлива, но до дома оставалось еще два часа езды. Мысль о кофе выглядела весьма привлекательно.

Я предпочитал ехать в ночное время, но последние три дня я рано вставал и поздно ложился спать. Работа занесла меня в Южную Флориду для фотосессии со старым жилистым охотником на аллигаторов, которая должна была появиться на восьми страницах национального туристического журнала. По какой-то причине журнал «Трэвел Америка» еще не перешел со слайдов на цифровой формат, в то время как я в основном совершил этот переход четыре года назад. Я могу снимать как на пленку, так и на цифру, но если вы пристанете ко мне с вопросами или посмотрите на мою камеру, когда я снимаю для себя, то увидите пленку «Кодахром»[10]. С ней труднее работать, но я фанат слайдовых фотоснимков.

Многочасовая поездка почти доконала меня. Когда я посмотрел в зеркало заднего вида, мои глаза напоминали старую дорожную карту с красной сеткой шоссе и автострад. Свалявшиеся пряди волос, не стриженных уже семь лет, за исключением подровненных концов, доходили до плеч. Свидетельство моего молодежного бунта. В одном из последних случаев, когда я приехал к мисс Элле, она потрепала меня по щеке и сказала: «Детка, в твоем лице слишком много света, чтобы прятать его за волосами. Не прячь свой свет от людей, слышишь?» Возможно, зеркало тоже говорило об этом. Возможно, мой свет потускнел.

Неделю назад мой агент, Док Змеиное Масло[11], позвонил мне и сказал: «Так, это легкое дельце на три дня. Приезжаешь на место, садишься на глиссер к этому парню и снимаешь, как он сражается с парой больших ящериц. Потом вы опрокидываете по кружке холодного пива с хвостом аллигатора на закуску, ты уезжаешь и кладешь пять штук на твой банковский счет». Док помедлил и затянулся сигаретой без фильтра, которую он не вынимал изо рта, разве что во сне. Затяжка была преднамеренной, и он дал словам «пять штук» отпечататься у меня в голове.

Мне нравился его голос, хотя я не говорил ему об этом. Он обладал дивным тональным резонансом сорокалетнего курильщика. Которым он и был на самом деле. Когда он сделал выдох, то добавил: «Это отпуск по сравнению с тем, где ты был в прошлом месяце. Там теплее. И есть шансы продать вторичные права на любые не использованные фотографии, чтобы ты получил двойное освещение этой фотосессии. Кроме того, жителям Флориды нравится, когда туземный бедняга кладет голову в пасть аллигатора».

Это звучало разумно, так что я покинул свой дом в Клоптоне, штат Алабама, и выехал на «Додже» в сторону флоридских болот, где громогласный Уайти Стокер крепко пожал мне руку. У него были бицепсы каменщика, подбородок профессионального бойца и ровным счетом никакого страха, когда речь заходила об аллигаторах… или о контрабандном самогоне, который он продавал ящиками прямо с борта своей лодки. Поздно вечером в тот первый день он посмотрел на меня в прыгающем луче налобного фонаря у него на голове, словно шахтер, обнаруживший золотую жилу, и просто спросил:

– Вы не возражаете?

– Дело ваше, – ответил я. Так оно и вышло.

За три дня мы – вернее, Уайти – изловили семь аллигаторов, самый крупный из которых достигал двенадцати футов и восьми дюймов в длину. И это еще не все. Мы продали двенадцать ящиков с немаркированными стеклянными банками под винтовые крышки всем желающим – от юрких парней с четырехдневной щетиной и бегающими глазами, которые управляли двенадцатифутовыми каноэ с помощью шестов, до пузатых карьеристов и позеров, носивших капитанские фуражки и золотые часы и управлявших вычурными яхтами за двести тысяч долларов. Уайти отлично играл роль невежественного туземца из Флориды. Нет, он довел ее до совершенства. На самом деле он организовал процветающий рынок и, будучи единственным перегонщиком и распределителем, монополизировал и оградил этот рынок. На первый взгляд Уитни зарабатывал на жизнь, ликвидируя надоедливых аллигаторов на полях для гольфа за виллами богатых пенсионеров, прежде чем эти твари успевали сожрать комнатную собачку хозяина, присевшую возле лагуны, но он зарабатывал на собственную пенсию, торгуя самогоном. Однажды, пропустив несколько стаканчиков, он выразил готовность поговорить об этом.

– Да, я могу окучить до тысячи баксов в неделю, – сообщил он. – И так было с конца 1980-х.

В какой-то извращенной форме Уитни был фанатом здорового образа жизни. Его завтрак состоял из чашки густого черного кофе, процеженного через фильтр из чулка, натянутого на вешалку и сдобренного порцией «кофемейта»[12]. Ленч состоял из куска болонской колбасы между двумя ломтиками зернового хлеба, намазанного горчицей, за которым следовала диетическая кола и печенье с зефирной начинкой. Обед был художественным произведением; верный себе, он приберегал лучшее под конец. Каждый вечер Уайти, который не носил рубашки и не пользовался репеллентом, разжигал сильно поношенный и редко очищаемый «мангал», занимавший центральное место на его заднем крыльце. После многих лет неограниченного использования крыльцо, по его выражению, было «скользким, как сопли».

Уайти воспользовался паяльной лампой, чтобы срезать крышку пивного бочонка, и приварил его к каркасу из железных прутьев с вмонтированной горелкой, подключенному к двухсотгаллоновому пропановому резервуару, который стоял возле дома. Он указал на свой агрегат и сказал:

– Эта штука так дребезжала и ерзала, что я прикрутил ее к полу.

Устройство больше напоминало реактивный двигатель, чем барбекю на заднем дворе. И впрямь, когда он первый раз разжег эту махину, звук был похож на низко летящий реактивный самолет. Каждый вечер Уайти разжигал горелку, нагревал бочонок, наполовину заполненный топленым жиром, а потом бросал туда несколько фунтов рубленого хвоста аллигатора, который весь день отмокал в молочной пахте, пиве и луизианском остром соусе с четырьмя горстями черного перца. Несмотря на любовь Уайти к уединению, пожилой плут расстелил передо мной красную ковровую дорожку, пусть даже изрядно засаленную. Смесь холодного пива, москитов и жареного аллигатора, кваканье лягушек-быков и звуки спаривающихся аллигаторов, увенчанные шестидесятимильной прогулкой под луной по заболоченным каналам флоридской низменности, – все это было желанным освобождением для меня.

Я свернул с западного шоссе I-10 на первом же боковом повороте, притормозил и стал внимательнее смотреть по сторонам. На соседнем сиденье стоял пакет из коричневой бумаги с жирными пятнами, наполненный еще тремя фунтами жареного аллигатора. За сиденьем стояли две молочные бутылки с лучшим зельем Уайти.

– Вот, – сказал он с церемонностью немецкой официантки, подающей пивные кружки на Октоберфесте[13]. – Это исцелит твои недуги.

Он снабдил бутылки этикетками «Осторожно! Горючая жидкость!». Я не особый любитель выпивки, но мне не хватило мужества сказать ему об этом. Поэтому я уехал на север и перевез нелегальную выпивку через границу штата.

Я также никогда не был особым фанатом здорового образа жизни. Три моих любимых блюда – это бобы в фермерском стиле, кукурузный хлеб и сардины. Большинство мужчин во время поездок останавливаются у хорошего ресторана и заказывают стейк либо берут еду навынос в заведениях фастфуда. Поймите меня правильно. Мне нравится и то и другое, но немногие вещи могут сравниться с настоящими бобами по-фермерски с кукурузным хлебом для сбора подливки или банкой сардин под острым луизианским соусом с пачкой рыбных крекеров. Я даже ел их холодными, если не мог найти микроволновки или обычной плиты. Понимаю, это звучит грубо, но мне нравятся простые радости, и, если не считать высокого содержания натрия, это почти здоровая пища.