Дело одинокой канарейки - Дельвиг Полина Александровна - Страница 3

Отгуляв на работе, девушки двинулись по направлению к Садовому кольцу ловить такси. Мимо них на большой скорости пронеслись три белые «девятки» и с диким визгом затормозили метрах в тридцати. Из машин повыскакивали молодые люди с пистолетами и, размахивая оружием, начали выяснять между собой отношения. Ирка, с недостойным работника искусств воплем: «Сапоги снимут, икру отнимут!», как по сигналу стартового пистолета бросилась прочь с дороги. Даша же, влекомая неведомой силой, подошла к машинам вплотную и доверчиво уставилась на разъяренных мужчин.

Заметив возле себя трогательную рыжеволосую девушку, бандиты разом притихли, недоуменно переглянулись, сели в машины и быстро уехали. На следующий день газеты сообщили, что в районе Медведкова были расстреляны две белые «девятки» и убито три человека.

Итак, Даша повернулась на крик. В первую секунду ей показалось, что это просто галлюцинация, она даже помахала рукой перед глазами. Однако мираж не рассеялся: прямо на нее шел мужчина с пистолетом. Даша как завороженная вглядывалась в лицо приближающегося человека. Внезапно свет померк у нее в глазах. В незнакомце шокированная женщина неожиданно узнала своего старого приятеля Колю Макеева, по прозвищу Кока, которого не встречала лет семь.

– Привет, Коля, как поживаешь? – автоматически спросила она, и волосы зашевелились на ее голове от собственной глупости.

Тот с трудом выдавил улыбку:

– Нормально. А ты как?

В этот момент другой человек, стоящий в проеме дверей, поднял руку и сделал несколько выстрелов в их сторону, после чего бросился бежать вниз по лестнице.

Николай качнулся вперед, словно его толкнули, и со всего маху грудью рухнул на разделяющий их столб. В голубых глазах застыла боль. Продержавшись так несколько секунд, Макеев вдруг обмяк и начал медленно сползать на пол. Из побелевших пальцев с тихим стуком выпал пистолет. Даша вскрикнула и бросилась к раненому. Оживший клерк, словно ящерица, по-пластунски, прошмыгнул под столом и накрыл пистолет своим жирным телом. Круглыми глазками злого поросенка следил он за умирающим.

– Глупо, как глупо, – еле слышно прошептал Николай, и его серые глаза подернулись дымкой. – Ты знаешь… миллион долларов… весит почти восемь килограммов… – Он вдруг открыл глаза и схватил Дашину руку. – Твои дневники… дай мне твои дневники…

– Господи, Кока, какие дневники? – со слезами в глазах переспросила молодая женщина. – Успокойся, тебе нельзя разговаривать, сейчас приедет врач и все будет хорошо…

Но раненый упрямо мотнул головой:

– Послушай, в дневнике… – глаза его начали закатываться, – ты писала там… вспомни… – Он сложил губы трубочкой, словно хотел свистнуть, но внезапно в его груди что-то заклокотало.

– Что писала? – Даша никак не могла понять, бредит он или действительно пытается что-то сказать.

Умирающий приподнялся и из последних сил выдавил:

– Возьми… меньше миллиона не бери… надо продолжить раскопки… возьми…

Дальше слова звучали все менее разборчиво, и Даше пришлось буквально прижаться ухом к его губам, чтобы хоть что-нибудь расслышать.

– Коленька, какая пальма? – в отчаянье переспросила она. – Говори погромче, я ничего не слышу…

Последние слова Макеев почти выдохнул. Невнятная фраза умирающего перешла в хрип, и кровь хлынула у него горлом. Кока забился в судорогах, глаза его закатились, он сделал последнюю попытку приподняться, но тут же рухнул на пол бездыханным.

Николай Макеев, в кругу друзей просто Кока, худой, вечно взъерошенный, с выгоревшими до невозможности волосами и лицом цвета глинозема (то ли от солнца, то ли от намертво въевшейся в поры пыли веков) слыл фанатиком своего дела и среди коллег пользовался непререкаемым авторитетом. Он бы не просто археологом, он был одержим археологией. В этом мог убедиться каждый, кому хоть раз довелось перешагнуть порог его священной обители – некогда весьма приличной квартирки на Ленинском. Вместо привычных глазу обывателя столов и сервантов пятьдесят на шестидесяти квадратных метров были от пола до потолка заставлены полками с разнокалиберными и до невозможности затрепанными книгами, неказистыми стеклянными витринами, в которых в одном ему, Коке, известном порядке размещались загадочные предметы, созданные в те благословенные времена, когда солнце светило в два раза ярче, а в Америку не требовались визы.

Недостаток у Макеева был всего один, однако для нормального человека просто убийственный. В любых обстоятельствах, хоть на похоронах, хоть за праздничным столом, без всякого перехода, к месту и не к месту, Макеев заводил разговор о раскопках, ибо был свято уверен, что эта тема никого не может оставить равнодушным.

Выглядело это приблизительно так. Кока вставал и вместо традиционных поздравлений и пожелания многих лет жизни заявлял, что живи именинник на пару тысячелетий раньше, то и вовсе бы не дожил до такого преклонного возраста, но вот зато его могила могла бы стать ценным источником информации.

Особо сильное впечатление рассуждения Макеева производили на людей, недавно похоронивших близких. Убитые горем родственники моментально переставали плакать и с оцепенением выслушивали рассказ о чудненьких, прекрасно сохранившихся костях, которые прошлым летом удалось откопать дружному отряду студентов-археологов. Явно не замечая произведенного эффекта, Кока плавно переходил на более ранние времена, и комната постепенно начинала наполняться жутковатыми тенями всего того, что некогда жило и шевелилось на нашей планете. Особо впечатлительные уверяли, что даже чувствуют запахи.

По счастью, случались такие инциденты не часто, так как основную часть своей беспокойной жизни Макеев проводил либо в экспедициях, либо в кропотливом изучении добытого. Кроме того, ему не давала покоя проблема происхождения жизни на Земле. Он не спал ночами, внимательно исследовал каждую окаменелую пакость, до которой ему удавалось добраться, и, к вящему ужасу фундаментальной науки, выдвигал теорию одну безумнее другой. Спорить или дискутировать с Макеевым было бесполезно, да, по правде говоря, ответная реакция ему не требовалась – на темы происхождения земной цивилизации Кока мог беседовать вполне автономно. Когда же его собеседник вдруг начинал безмолвно сползать со стула, теряя терпение или сознание, Кока радовался как ребенок и, нависая над несчастным, тыкал костлявым пальцем:

– Молчишь? Это потому, что тебе нечего возразить…

– Нет! – взрывался полуобморочный. – Это потому, что возражать нечему! Если вся эта нечисть и жила на белом свете, то, слава Богу, что от нее даже следов не осталось!

Это была самая большая ошибка, которую мог допустить спорящий. Археолог бледнел и немедленно извлекал из кармана черную пластмассовую коробочку. Как правило, все опасающиеся болезни фараонов или малярии в этот момент немедленно исчезали, оставшиеся с недоумением разглядывали нечто бесформенное, окаменелое и нормальному человеку абсолютно ничего не доказывающее.

Макеев подносил corpus delicti* под нос осмелившемуся усомниться и громовым голосом вопрошал:

– Да? А это что, по-твоему?!

Вечер оказывался безнадежно испорченным.

_______________

*Cd – доказательства (лат.)

Как-то раз, промучившись с очередной находкой, не влезающих ни в одну из общепринятых классификаций, Макеев не выдержал и выдвинул собственную оригинальную теорию о существовании в прошлом могущественной сверхцивилизации. И хотя в первого взгляда теория выглядела эклектично, так как объединяла в себе наиболее радикальные теории о происхождении человека на Земле, многие, выслушав страстные аргументы автора, охотно соглашались – «а почему бы и нет?» – ибо энтузиазм Коки и его увлеченность передавались окружающим, словно вирусная инфекция.

Вкратце гипотеза выглядела следующим образом. Когда-то давным-давно, приблизительно пару миллионов лет назад, в Африке проистекала бурная тектоническая деятельность. Через разломы, образовавшиеся в земной коре, произошел мощный выброс радиоактивных веществ, и стада обезьян, уныло бродивших вдоль расщелины, получив тридцать три чернобыльские дозы облучения, начали мутировать. За последующие несколько сотен тысяч лет облученные приматы заметно подросли, распрямились, но – что печально – физически ослабели. Такие средства борьбы за выживание, как когти и зубы, уже не служили им верной защитой. Вместе с тем значительно увеличился мозг приматов, так как по непонятной причине мутации в основном затронули именно его. Мозг постепенно превращается в новое оружие – более мощное и более совершенное, чем самые острые зубы, – возникает то, что мы сейчас называем разумом.