Бедный Павел (СИ) - Голубев Владимир Евгеньевич - Страница 22

— Мама! Тебя просто плохо учили православной вере, и ты слишком близко принимаешь те гадости, что принято говорить о церкви в высшем обществе. Но эти слова чаще всего относятся не к православию, а к протестантизму или даже к католичеству, а у нас эти слова просто переводят на русский и относят на православие. — я улыбнулся, — Мы сами избирали себе служителей церкви, которые ставили свой кошелек значительно выше Бога, а теперь бьем по их кошельку, а они угрожают нам Именем Его. И где же тут православие?

— Интересно ты говоришь, Павел. Признаться, я об этом так не думала.

— Вот, мама, а представь себе, что именно эту религию принимает почти всё наше население. И Православие — единственный метод управления и более того, это — одно из того немногого, что делает их нашим народом — русскими. Отказаться от этого мы не можем! Да и я не хочу, мама! Для меня моя вера — это очень важно, именно она и делает меня мной… Да и ты обращалась к Богу, в те моменты, когда тебе требовалась его помощь, ведь так?

Разговор был для нас тяжелый. Мама формально приняла православие, когда приехала в Россию, но реально не верила. Причем яд неверия был заложен в её сердце ещё на родине, собственно само протестантство изначально и есть продукт продажи бога за деньги. Нет, Лютер, Кальвин — они, скорее всего, верили. Но вот те правители, что поддержали их, — уже, наверняка, нет. Вот этот яд и бродит в сердцах протестантов и его надо выжигать.

Католики — по мне, они ничуть не лучше. Они обменяли единство церкви на власть, то есть на те же деньги. Это было значительно раньше, чем реформация, ещё во время Великого Раскола. Они скрывают этот факт даже от себя. По сути, они даже более лицемерны. М-да…

Мне с трудом, но всё-таки удалось убедить маму поговорить с Платоном. Он начал и её приобщать к Вере и вскоре она согласилась, что с церковью надо что-то делать, что так нельзя жить дальше. Но тут нужен был целый ряд шагов. Самые радикальные персонажи типа митрополита Арсения Мацеевича, который предал маму анафеме[50] за изъятие части имущества у церкви, уже были нейтрализованы, но требовалось сформировать управляемое, преданное идеям очищения церкви, большинство в Синоде, которое и сможет двигать реформы, возвращающие церковь Богу.

В связи с ростом маминой религиозности мне удалось начать продвигать давно владевшую мною идею о снижении расходов двора. Меня не столько раздражало жить в золоте и роскоши, когда вокруг нищета, сколько злили суммы, уходившие на содержание всего этого. Денег в государстве всегда не хватало, и хоть близко к бюджетам меня пока не подпускали, но было очевидно, что на нас уходили очень значительные финансы.

Боже, дай мне сил! Сейчас в России нет почти ничего хорошего. Нет ничего из того, на что можно опереться! Всё было зыбко, ибо никто никогда не хотел смотреть в будущее, все думали только о дне сегодняшнем, все хотели только выжить. Осталась только вера в Тебя! Только на тебя уповаю! Дай мне сил, Господи! Надо пройти этот путь шаг за шагом…

Одним из наиболее обсуждаемых вопросов на тот момент был польский. Польша долгое время была центром интриг европейских стран против России, но мама ещё в начале своего правления хитростью и деньгами добилась избрания королем бывшего своего кавалера — Станислава Понятовского. После чего Польша должна была стать нашим фактическим протекторатом, чтобы стать прочным барьером на западе и крепкой опоре на юге.

Но Польша была огромным змеиным гнездом, где все грызлись друг с другом и все покупались и продавались. На кого ставить, кому верить — эти вопросы постоянно стояли перед нашими дипломатическими агентами. К тому же, новоизбранный король, видимо, всё-таки был слабоумным. Нет, человеком в общении он был весьма приятным, но в управлении государством… Похоже, без поддержки России он не продержался бы и пары дней, но понимать и принимать это он хотел категорически.

Я послушал-послушал все эти громкие речи на советах — мама начала меня приглашать на советы, приобщать меня к государственному управлению, — да и высказал маме своё мнение.

— Мама, мы что-то слишком! Я очень опасаюсь, что инициируемые нами изменения в такой стране, которая сто пятьдесят лет назад брала нашу столицу[51], которая всего-то пару десятков лет назад была крупной европейской державой? В их шляхте разбудить память об этом весьма несложно, деньги там решают очень многое, а мы отнюдь не главные денежные мешки в Европе.

Польша — это мало того, что наше слабое место, откуда враг может нанести удар в любом направлении и мы должны будем гадать куда. Так ещё — это самый центр Европы, где слишком многие желают нам всяческих проблем, да ещё и Пруссия и Австрия нам просто завидуют, что отхватили такой кусок. Сложная эта страна сейчас, очень сложная! Передавим чуть — получим такие проблемы, можем остаться без всего!

Вспыхнет Польша, придется воевать и с ней, и с Турцией, и с Австрией, а может быть и с Пруссией. Я бы сейчас не пытался решить всё и сразу, а потихонечку, выбивая фигуры по одной.

— Павел! Ну, что ты, на совете умные же люди, хорошо знают, что там происходит!

— Мама, ну не вижу я этого. Позиция у нас такая — давить, и всё сейчас же в этой авгиевой конюшнеисправить! А если бунтовать начнут? Мы что же с ногами туда полезем? Войска пошлем? И тут же на нас вся Европа напрыгнет! А нам Польша как союзник нужна, пусть и слабенький, но как союзник, что нас прикроет, в первую очередь. А потом ещё и как источник населения, и наш торговый партнер. Может пока на это и давить?

А то можем получить незаживающую язву, через которую к нам вся Европа лезть будет. Мало того, что Турция с цесарцами[52], так и Пруссию французы возбудят.

— Думаешь, аккуратнее надо?

— Конечно аккуратнее, пусть и хочется получить сразу то, что хотим. Давить плавно, медленно, чтобы изменения незаметны были. Тут как России: резко надавишь — всё взорвется. Пусть последствия для нас несравнимы, но зачем нам это? А если медленно давить… Ты знаешь, мам, что будет, если лягушку в кипяток кинуть?

— Господи! Сын мой, откуда у тебя это?

— Так с учеными общаюсь, Ваше Величество! — улыбнулся я. — Так знаешь?

— Нет! — в ответ тоже улыбнулась мама.

— Она выпрыгнет! А вот если её в холодную воду положить, и воду постепенно нагревать — она сварится. А что мы хотим, чтобы Польша выпрыгнула или сварилась?

Наверно, именно этот смешной и странный пример больше всего повлиял на маму. Она теперь повторяла слова о необходимости не бить посуду и варить медленно на каждом совете, где обсуждали польский вопрос. И вообще, она стала задумываться о скорости изменений в сложных вопросах.

Алексей Лобов стоял перед грозными очами директора корпуса, фельдмаршала Христофора Антоновича Миниха, и не впасть в отчаяние ему мешало только присутствие рядом товарищей по учебе, перед которыми надо было держать лицо. Игнатий Марков, лучший дружок по занятиям и играм, был уже смертельно бледен, да и остальные уже были сильно напуганы и смотрели на своего неформального лидера — Лобова.

А Миних орал! Сладострастно смешивая целые куплеты большого петровского загиба с немецкими песнями о плохой погоде. Он так давно не имел возможности отвести душу, а тут и повод! Эти малолетние бездельники вместо лекций устроили игру в чижа[53] во дворе Ораниенбаумского дворца, где разместился корпус.

И подбили глаз уважаемому профессору полковнику Балтазару Карно, немолодому уже французу, специалисту по артиллерии, а именно французскую считал лучшей в мире сам Миних и приложил невероятные усилия, чтобы заполучить такого преподавателя. А они ему в глаз!

Вот и полоскал он их самозабвенно, связывая фразы в замысловатые связки. Если бы мальчики не находились в состоянии прострации, они бы наверняка получили удовольствие от такого уровня владения нецензурным языком, а точнее даже двумя.