Бедный Павел (СИ) - Голубев Владимир Евгеньевич - Страница 3

Мне всего два года, я заболел и по тем временам страшно — оспой и меня уже не чаяли видеть в живых. Видимо вот тогда-то и стал я Павлом Петровичем, вместо этого несчастного ребенка. Что ж, карты розданы — извольте играть…

В таком раннем возрасте делать что-то существенное — вообще крайне глупо, с другой стороны у меня немаленький временной лаг есть. Насколько помню, Екатерина правила долго и успешно, а у нас на престоле ещё Елизавета, так что впереди много времени на анализ ситуации и решение. Не любитель я принимать скоропалительные решения без знания обстановки… Так что первая задача выжить и получить хорошие стартовые позиции.

Маму мою ко мне пускали нечасто, чаще я видел тётушку Елизавету Петровну, Алексея Григорьевича и лейб-доктора Кондоиди. Я спрашивал маму, может ли она заходить ко мне почаще, но та плача шептала мне, что Елизавета Петровна против. М-да — дурацкая ситуация и мне она не нравилась, но как-то повлиять на неё я пока не мог.

Болезнь я перенес без внешних радикальных последствий, на лице осталось пару щербин, да и всё. Чувствовал себя пока слабеньким, но, в общем, это к лучшему, ибо объясняло мои изменения в поведении. Оказывается, меня учили говорить сразу и на русском и на французском — мода нынче такая. А вот французского-то в прошлой соей жизни я никогда и не учил. Так что пришлось симулировать проблемы с памятью. Я старался говорить мало, чтобы случайно не блеснуть владением языком родных осин на не характерном для двухлетнего ребенка уровне, и больше слушал.

Ребенок в моей душе очень страдал без матери, а взрослый без информации — не учили меня пока ничему, кроме как говорить на двух языках, видимо, считали, что я слишком мал, да и правильно, наверное. Отец меня тоже посещал, но ощущение от его визитов у меня было скорее отрицательное — он был постоянно нетрезв и от этого слишком весел и игрив. Для ребенка это скорее бы подошло, я ведь хорошо помнил, что моим любимым родственником в детстве был дядя Слава — папин двоюродный брат, работавший на Камчатке боцманов на краболовном траулере — вечно пьяный и веселый мужик. Но вот, повзрослев, я его терпеть не мог, алкоголика тупого.

Да и вообще, люди пропивавшие соображение или активно к этому стремившиеся вызывали у меня стойкую неприязнь. Тут и жизнь бизнесмена, конечно, свою роль сыграла — пить серьезно для крупного дельца — это прямой путь потерять всё. Но всё-таки, превращение моего любимого дядьки Славы, который в связи с тем, что служба отца проходила исключительно на Дальнем Востоке, бывал у нас очень часто, в опустившегося краснорожего упыря, очень сильно на мне отразилась.

Нет, ханжой я никогда не был, выпить любил, но пить хоть сколь-нибудь часто… Да нет, В жизни я всего два раза я крепко пил. Первый раз, когда мои родители погибли в странной автокатастрофе — после этого мы и познакомились с нашими кураторами. Я пил неделю, не мог смириться со смертью любимых людей, ещё очень активных и очень близких — я гордился ими, а они мной…

Пашка тогда пил за упокой моих со мной. У него тоже тогда мать умерла, рак её сожрал всего за две недели, ничего даже сделать не успели. Он сначала держался, а потом, через полтора месяца после похорон его мамы, состоялись похороны моих и он тоже не выдержал, сорвался.

Мы уже приходили в себя, оба уже напились до упора, и хотелось это остановить. Когда пришел седой, как лунь, — разом, за пару дней, поседел после смерти жены — Пашкин отец, Владимир Виленович.

— Напились, парубки? Больше не хотите? — он спросил с каким-то мрачным весельем.

— Напились, дядя Володь!

— Да, пап!

— Ну, хорошо. Тогда давайте приводите себя в порядок, поедем…

— Куда, пап?

— Там узнаете! — и он опять улыбнулся.

И отвез нас, протрезвевших, но мрачных и нездоровых в пригород, в частный дом, очень кстати неплохой для 90х годов в приморье. Там молчаливый человек провел нас троих в беседку, где горел очаг и ждали нас двое мужчин средних лет с незапоминающимися лицами.

— Степан, Игорь. — представил нам их Владимир Владиленович.

Они, похоже, нас знали.

Тот, которого назвали Степаном молча кивнул нам, достал бутылку армянского коньяка, на которой всяких медалей было больше, чем у Брежнева, пять рюмок, разлил и произнес:

— За упокой душ, новопреставленных Виктора Петровича и Светланы Александровны.

Мы выпили. Игорь — тот второй мужчина — сказал тихо:

— Эх, Витек-Витек…

— Вы знали моего папу?

— Да и маму тоже… Вот только вот батя твой слишком уж смелый был и принципиальный… Стыдно ему, похоже, было подойти-поделиться…

— Поделиться? Что? Чем? — вопросы сыпались из меня, как из прохудившегося мешка, но меня никто не останавливал. Степан, разлил еще по одной и убрал опустевшую бутылку. Выпили молча.

— Моих убили?

— Да! Хочешь знать кто?

— Да, хочу!

— И что ты сделаешь, Коля?

Я…Да, а что мог сделать им? Тем, которые убили моих родителей так, что все посчитали их смерть несчастным случаем. Разум и выпитый коньяк заставил меня остановить разгоравшуюся внутреннюю истерику.

— Расскажите мне, пожалуйста, об этой истории…

Мы разговаривали часа два. Явно не простые люди, хорошо знавшие, как оказалось, моих родителей, обстоятельства нашей с Пашкой жизни и работы, вообще так много знавшие, что я не понимал, как же я их не встречал раньше, рассказали мне, наверное, всё…

Как мой батя, смелый и резкий, начал конфликтовать с русско-японской мафией, вывозившей с просторов когда-то великой страны всё, до чего только могли дотянуться, начиная с крабов и заканчивая ядерными технологиями. Как тем это надоело и как его и мою мать просто убили, четко намекнув остальным, что мешать этому бизнесу не стоит…

Я знал своего папу, могучего и громогласного, громовержца и душу компании, ничего и никогда не боявшегося. Любившего Дальний Восток и нас с мамой, всегда отказывавшегося от переводов в Москву… Знал. Он действительно обратился бы за помощью только в самом конце, только от полной безысходности. И на этом сыграли…

— Что ты хочешь? — спросил меня Игорь

— Отомстить, конечно!

— Как отомстить?

Конечно, я хотел рвать их зубами, убить всех, кто причастен к смерти моих… Но разум твердил, что не этого от меня ждут.

— Наказать, чтобы они знали, за что, и чтобы никому потом так поступать неповадно было.

— Хорошо сформулировал, разумно.

— А ты? — это он к Пашке.

— Я как Колька! Я всегда с ним!

После этого мы и начали работать вместе. Та мафия, крышуемая японцами, была публично наказана и ликвидирована. Убийца моих погиб при побеге из колонии, заказчики тоже погибли при разных обстоятельствах, а моим родителям во Владике памятник открыли, хоть и небольшой, но…

М-да… А второй раз напился я тогда с Пашкой, по поводу Маринки. Он тогда больше всего боялся, что дружба наша развалится… Даже Маринка ему тогда не столь важна была, нет — интересна, но…

Эх, воспоминания… Прошедшее и исчезнувшее… Теперь всё это типа сказки, всё изменилось настолько кардинально, что даже и не расскажешь никому, но вот опыт…

Да. Так что, с Петром Федоровичем у меня отношения не сложились. Да и не хотелось: память-то напоминала про Екатерину Великую, а не про мужа её. А вот к матери тянуться меня заставляли и инстинкты ребенка, и разум взрослого. Мальчонке нужна была мама, а взрослый хотел поставить на победителя.

Пока я был очень слаб, то мог только присматриваться к окружающим людям и обстоятельствам. Понял, что я очень важен. Я реальный наследник! То есть Елизавета не рассматривает моего папашу в качестве преемника вообще, пусть он и её родной племянник от любимой сестры Анны. Ну, никак не рассматривает! Его поведение во время моей болезни ещё больше её в этом убедило — он пьянствовал, тискал свою любовницу и игрался в солдатики. Во временном дворце на Мойке, где я лежал он и не появлялся, хотя и должен был, нарушая тем самым даже приказ самой императрицы.

А вот моя мама вызывала у императрицы ревность. Нет, ну реальная ревность пожилой особы к молодой красавице, да еще не глупой очень. Вот и старалась она отбить у нее единственного пока мужчину, который значит для нее много — меня… А вот у самой, на самом-то деле, не времени, ни любви на меня уже не хватает. Младшей дочери Петра Великого исполнилось всего 47 лет, но выглядела она уже лет на 55 — уж выпить и поразвлекаться безо всякой меры она любила с самого юного возраста.