Мои двенадцать увольнений (СИ) - Комаров Артем А. "КАА" - Страница 11

Тем словам, что она выдала, могли позавидовать грузчики в порту, но, слава богу, я ее не убил. Она меня, конечно, раздражала, но не на столько, чтобы я убил или покалечил, как работник она для меня была ценна. Интересно, а она от кого сбежала на работу?

Как больно, хорошо хоть не в голову, а то так и без последних мозгов можно остаться. Вид у него был потешный, сам не ожидал, что в меня угодит, хорошо хоть скорую отговорила вызывать. Да только теперь в ресторан придется идти в платье с длинными рукавами. В сумки мазь траксевазиновая должна быть, нужно помазать, заодно и ущерб оценю.

Я прошла к себе и закрыла дверь. Сняла блузку и стала рассматривать ушибленное место в зеркале, плечо было красным и побаливало, мазь слегка остудила кожу. Бумажной салфеткой я убрала излишки мази и осторожно натянула блузку. Замечательно началось утро, запас сладкого пригодится, чай выпью с эклером и запишу в свой список «неприятностей» еще и попадание портфеля со всей дури. И кто его довел до такого состояния, у него и так характер взрывоопасный, а если еще и дров подкинуть, так может разнести все вокруг.

Когда я выплыла из кабинета, под дверью меня ожидал Андрей Владимирович и вид у него был, как у нашкодившего котенка.

— Кости целы? Точно не сломал?

— Не дождетесь.

— Давайте в травмпукт отвезу?

— Все нормально. Синяк будет огромный. И неприятный осадок останется. Никогда не думала, что поливать цветы опасно для жизни. Кофе?

— Сам налью. Не ожидал, что вы так рано будете на работе.

— Так получилось, я не специально. Вы уже высказывали свое неодобрительное мнение по-поводу работы в неурочное время, но я так быстро не могу перестроиться. Хотя еще пара попаданий портфелем и я точно отучусь от этой пагубной привычки.

— Я не хотел.

— Профитроли к кофе будете? Эклеры не дам, я стресс ими заем.

— Буду.

Я поставила все на поднос и отнесла в кабинет, попытки отобрать у меня орудие труда официантов я пресекла, и Ковину пришлось подчиниться. Теперь выходя с террасы, буду громко кричать, что сдаюсь и выхожу с высоко поднятыми руками. Больше ничего неприятного в этот день не произошло. Неделя пролетела незаметно. В беготне, телефонных звонках, поручениях, папка из отдела кадров как-то затерялась в этой рабочей суматохе.

Вот уже и последние часы рабочей пятницы. Я предвкушала праздник, Екатерина потихоньку собиралась домой, и только Петя оставался допоздна, Ковин собирался в командировку и верный оруженосец должен был получить задание на неделю.

Утро воскресенья, хотя какое утро в два часа дня, было хмурым, праздник удался на славу — голова трещала, тело не слушалось, ужасно хотелось пить, а от мысли о еде становилось дурно. После того как ресторан закрылся мы совершили набег на супермаркет и поехали продолжать отмечание к Юрке на дачу. Как мы жарили шашлык, не помнил никто, но съели весь. В девять утра меня как именинницу погрузили в такси и довезли до квартиры, хорошо, что мать на Волге, а то мое состояние очень бы ее огорчило. Как чувствовала, с вечера набила холодильник минералкой, приготовила чай с лимоном. Проведя реанимационные мероприятия, я дотащилась до мобильника, куча СМСок, одинакового содержания «Жива?», я добросовестно ответила на каждое и улеглась спать. Следующее мое пробуждение уже не было таким трудным, я возвращалась в норму, память возвращалась фрагментарно. Погуляли хорошо.

В пять утра зазвонил будильник, вставать не хотелось, я буквально скинула свое непослушное тело с кровати. Зеркало отразило меня в привычном виде, следов загула не осталось. Душ и крепкий чай ненадолго прогнали сон. В маршрутке я сразу уснула и проспала до Щелковского метро.

Понедельник прошел быстро и без накладок, начальства не было и можно было уйти в шесть вечера. Я была у себя в кабинете, когда краем глаза уловила около Екатерины Петрушу с папкой, которую он положил перед Катей. Ну, вот время разборок пришло.

— Екатерина Викторовна, почему вы не собираетесь домой?

— Тут вот Петр Викторович…

— В очередной раз скинул на вас свою работу. Собирайтесь домой, а с Мазиным я сама разберусь.

— Но…

— Никаких но. Или мне каждое утро декламировать вашу должностную инструкцию. Домой, ать-два.

— Слушаюсь, непосредственный начальник.

— До завтра.

— До завтра.

Екатерина ушла, а я с папкой наперевес, пошла к Петруше. Мальчик уже собрался домой. Папка плюхнулась на стол.

— Вы забыли свои документы.

— Это должна делать Катя.

— Петр Викторович, Екатерина моя подчиненная, и только я могу ей давать те или иные поручения. Впредь вы свою работу будете делать сами. Я ясно выражаюсь?

— Ясно. Я думаю, Ковину это не очень понравится.

— С Андреем Владимировичем я сама улажу все вопросы. До завтра.

Вторник и среда прошли тихо, но напряжение ощущалось, Петр Викторович не здоровался, но и не пытался больше пригрузить Катю. Вечером в четверг приехал Ковин и загрузил меня по самую макушку.

В пятницу я добралась в офис только к обеду, день был плохим, да еще телефон украли в метро. В приемной сгустились тучи, Катя сидела, чуть ли не вжавшись в кресло.

— Что случилось?

— Андрей Владимирович вас с утра ищет, злой как черт, да и Петр к нему ходил.

— Пойду, узнаю, что хотел.

— А может, пересидите в кабинете. Он остынет, а то он в таком состоянии, что может и уволить.

— Это его проблемы.

Я постучала и прошла в кабинет. Катя была права, Ковин сейчас напоминал раскаленный чайник, только выходящего со свистом пара не хватало. Человек в таком состоянии информацию не воспринимает, что бы я сейчас не сказала, все напрасно. Нужно окончательно вывести его из себя, взорвется, начнет думать нормально, еще Петруша подсуропил.

— Где вы были? — подозрительно спокойно спросил мой директор и непосредственный начальник по совместительству. Но меня такой спокойствие не обманет, слишком хорошо знаю, какое бешенство за ним скрывается.

— Где я была? А вы не знаете? — доводить, так доводить. Хорошего взрыва, Андрей Владимирович.

— Знал бы, не спрашивал. Телефон не отвечает! Где вы, черт возьми, были?!

— В Караганде. Такой ответ устроит?

— Что вы себе позволяете?!

— А что я себе позволяю? — села в кресло, что вопли стоя слушать.

— Мало того, что вы запретили Екатерине давать информацию Петру, вы еще и мне хамите! Вы хоть понимает, что я могу с вами сделать?!

— И что вы мне сделаете? — ну, не спалит же на костре в самом-то деле, остальное не смертельно.

— Уволю!

— Прямо сейчас?

— Да!

— Увольняйте!

— Уволю!

— Делайте!

Ковин набрал номер Фролкиной и приказал подготовить приказ о моем увольнении и трудовую книжку. Пока Софья Васильевна готовила документы, написала заявление. Так быстро меня еще не увольняли, через семь минут я уже была свободна как ветер с трудовой книжкой в кармане.

— Катя, вечером занесите эту папку Андрею Владимировичу и пакетик на стол поставьте, чтобы он, уходя, не забыл.

— Говорила же, не ходите.

— Все нормально, до свидания.

Так мало еще ни на одном рабочем месте не работала, может и к лучшему, но все же обидно, там есть где развернуться моей душе и шилу в одном месте. Не судьба, наивно думала, планируя, куда потратить свободное время. Хлеба и зрелищ, решила я и пошла в зоопарк. И как это тяжелый обжаренный кусок теста, посыпанный пудрой, могут называть пончиком, эх, где же те тонкие, хрустящие, почти полые внутри из моего детства? Хорошо хоть зрелища не подвели.

Гривистый волк, какая же прелесть, рядом женщина пыталась доказать дочке, что это волк, но ребенок упорно кричал лиса. «Оранжевый — значит лиса!» Железобетонный аргумент. И пока малышка сама читать таблички не начнет, мама ее не убедит. А жираф-меланхолик, трескающий морковки, это же символ зоопарка, ох, мне бы у него этого спокойствия набраться и также взирать на всех с легким презрением. Полчаса разглядывала павлина, что вдруг распушил хвост и стал им потрясывать перед самкой, потрясая не столько ее, сколько нас, сбежавшихся зевак. Я уходила от вольера, он все тряс. Горилла смотрела на меня, я на нее, с невозмутимым видом она сосала сушку, как бы говоря «ну, и шо уставилась недокрашенная макака?». Лев недовольно ходил перед стеклом, не стала добавлять ему стресса и побыстрей ушла. А вот белохвостый орлан никого не видел, думал о своем и чхать хотел на остальных, думал о небе, что теперь отрезано сеткой, думал о свободе и знал, что уже никогда не будет воли вольной и попутного ветра.