Ты теперь моя (СИ) - Тодорова Елена - Страница 17

— Вадик весь вечер глаз с тебя не сводит, — наклоняясь, шепчет Рита. — И, похоже, охрана твоя это тоже засекла.

— Да уж… Веселье еще то, — вяло отзываюсь я.

Поймав мой взгляд, Водонаев, будто дождавшись условного знака, направляется в нашу сторону. Изначально я собиралась использовать его в своих интересах, но, едва он оказывается передо мной, понимаю, что целоваться я с ним уже не смогу. Даже на публику.

— Юля…

— Чего тебе надо, Вадик? — на эмоциях, которые к самому парню имеют лишь косвенное отношение, огрызаюсь почти агрессивно.

Допиваю шампанское и тут же берусь за маргариту.

— А ты не понимаешь? — в ответ взрывается Водонаев. — Не могу я без тебя, дура! Не могу!

— Вадик, ты, блин, совсем страх потерял — так со мной разговаривать? Забыл, чья я жена? — голос приглушаю, хотя едва сдерживаюсь от того, чтобы не наброситься на него с кулаками. — Отвали по-хорошему.

— Я его не боюсь.

Меня разбирает такой смех, за живот хватаюсь.

— Вадик… Миленький… Нет, ты ненормальный! Чокнутый камикадзе.

Он не успевает как-либо отреагировать на мое веселье. В разговор ожидаемо и бесцеремонно вклиниваются Саульские амбалы. Встают по обе стороны от Водонаева, взирают вопросительно. На их фоне парень совсем теряется. Худосочный юнец с петушиной прической. Как он мог мне нравиться?

— Проблемы, Юлия Владимировна?

— Все нормально, Семён. Вадик уже уходит. Проводите, чтобы не потерялся. Только аккуратно.

— Будет сделано.

Бывший, конечно, не может не пронзить меня напоследок убийственным взглядом. Картинные обидки — его стезя.

— Ты еще пожалеешь, — говорит тихо.

На самом деле больше догадываюсь, чем слышу.

— Пока-пока, Вадик.

Уход Водонаева никого особо не печалит. На первых же перекатах новой хитовой песни всех из-за стола как ветром сдувает. Остаюсь лишь я, и Савельева из солидарности.

Взглянув на часы, невольно округляю глаза и задерживаю дыхание от удивления. Только полтора часа прошло? Как такое возможно? Я же нахожусь здесь уже так долго! Что за ерунда?

— Хороля, а расскажи мне, как у тебя с Саулем, — просит Ритка, участливо заглядывая мне в лицо. — Очень больно было? — впервые решается на столь откровенный вопрос. Правду говорят, алкоголь раскрепощает. — Как вообще? Приятно? Хоть чуть-чуть?

Не думаю, что кто-либо, кроме Саульского, видел, как я краснею от смущения. Однако в этот момент хватает его незримого присутствия, чтобы я залилась румянцем.

Опускаю взгляд и выдыхаю сиплым шепотом:

— Нормально. Слегка поболело в первый раз… Я немного запаниковала. Но потом боль ушла, и… удалось даже… расслабиться.

— А сейчас? Тебе нравится?

Теряюсь, не определяясь с ответом. Не потому, что не знаю. Как раз потому, что знаю. Озвучить стыдно.

Собираясь с мыслями, оглядываюсь по сторонам. И вновь простреливает сознание это шокирующее желание: незамедлительно отправиться домой. Вскакиваю на ноги, прежде чем обдумываю мотивы.

— Ты куда? — поднимаясь следом, Ритка ловит мою ладонь.

— Прости, мне уже пора домой.

— Так рано?

— Не хочу, чтобы моя карета превратилась в тыкву, а Чарли с Семёном — в мышей, — выдавливаю из себя улыбку. — Надеюсь, ты не обидишься?

— Не обижусь… Просто думала, ты хоть до полуночи посидишь.

— Не могу, — обнимая, целую подругу в щеку. — Еще раз с юбилеем, дорогая! Ни в чем себе не отказывай!

— Постараюсь.

Отстранившись, смотрю Савельевой в глаза. Расстроенной она не выглядит — уже хорошо.

— Ну, всё, мышка. Увидимся в универе. Не провожай. Там холодно, а я в надежных руках, помнишь? — жестом подзываю ребят.

— Помню.

— Веселись, — развернувшись, быстрым шагом направляюсь на выход.

В груди расходится сердце. Рвутся в нем какие-то струны. Дыхание перехватывает.

Не хочу оборачиваться, чтобы не проводить между собой и друзьями последнюю разделительную черту. И так понимаю, что я уже не с ними. Я — другая.

А какая?

Что же творится внутри меня?

Никак не могу определить.

Полноценно вдохнуть получается лишь на улице. Втягиваю в себя холод, а чувствую, как в груди еще жарче становится. Под кожей дрожит это колючее тепло. Плечи стягивает ломким напряжением.

— Юля Владимировна, — окликает Семен, когда я резко торможу, чтобы отдышаться. — Тебе плохо?

— Нет. Нет, — мотаю головой. — Все в порядке. Едем.

Мне зачем-то срочно нужно домой. А зачем? Я не знаю. Мысленно подгоняю Чарли, а он, будто назло, щадит мотор.

Всю дорогу меня бросает то в жар, то в холод. Ощутимо потряхивает. Что это? Тревога или предвкушение?

Не пойму.

Каждое утро, перед выходом из спальни, я думаю о том, как бы избежать встречи с Саульским. Но стоит увидеть его, сердце срывается на бешеный ритм. Волнуюсь настолько, что смотреть в глаза ему не могу. А смотреть хочется. Смазываются все другие ощущения. Мысли в кучу сбиваются, мозг клинит и отключается. Лишь это жгучее желание захватывает все территории. Руководить дыханием, слухом, зрением, нюхом. Все органы восприятия на Саульского настраиваются. Отслеживают, улавливают, безошибочно узнают, вычленяют среди массы других людей.

Немыслимо. Я ведь осознаю, что это не последствия страха, не режим самосохранения. Я уже знаю, что это за ростки пробиваются и упорно прут в высоту к той самой вершине под небом, с которой я свалилась. Мне бы сопротивляться активнее, я ведь его по-прежнему ненавижу, но как-то забываются все приемы, стоит оказаться с Саулем в одном помещении. Неужели он способен настолько подавлять?

Макар глушит мотор, и я будто из транса выплываю, понимая, что мы уже дома. Покидаю машину и, прежде чем успеваю подумать, бреду в сторону мангальной. Сауль сегодня находится там один. Курит и, судя по стакану с янтарной жидкостью, выпивает.

Приблизившись, стараюсь смотреть ему в глаза. Он, сохраняя неподвижность, с меня тоже взгляда не спускает.

Я нарываюсь? Или иду на опережение?

Сердце пускается в безумную скачку. Зашиваясь от волнения, ломится наружу. Но заставить себя остановиться и пойти в обратном направлении не могу. Подхожу совсем близко. Во мне натянут каждый нерв, в то время как Саульский выглядит совершенно расслабленным. Сидит, откинувшись на мягкие подушки плетеного дивана. Поднося к губам сигарету, неторопливо, с очевидным наслаждением глубоко втягивает табачный яд. Я невольно прослеживаю весь процесс этого действа. И, когда так же медленно выдыхает, с безотчетным наслаждением вдыхаю едкую сизую дымку.

Мне привычен этот запах. Он мной уже любим. По коже трепет проносится, когда заглатываю его в себя.

Я в плотном плаще промерзла, а Сауль, кажется, вполне комфортно себя чувствует в одной лишь рубашке. Знаю, если коснусь его, даже через нее, почувствую особый жар его кожи. Он всегда горячий.

Стоит об этом подумать, по телу вторая волна дрожи скатывается. Я прочищаю горло, думая о том, что должна как-то обозначить цель своего вторжения.

Слышу за спиной треск и шорох. Макар и Семен следом притащились. Хочу приказать, чтобы убирались, но вовремя вспоминаю, что так действовать нельзя. Иду на хитрость, подчеркивая главенство Сауля.

— Скажи им, чтобы оставили нас одних.

Он очень долго изучает мое лицо, прежде чем перевести взгляд на охрану. К тому времени, как едва уловимым кивком головы отпускает парней, мое волнение достигает агонизирующего пика. Я уже не могу скрывать, как сильно частит мое дыхание. Не могу контролировать то, что выдают глаза.

И даже когда охрана удаляется, овладеть собой не получается. Разгулялось сердце. Выстукивает не просто в висках, по всему телу резонирует этот сумасшедший ритм.

— Угостишь? — показываю на сигарету.

Говорят же, что курение успокаивает. Возможно, и мне поможет.

Сауль щурится и продолжает молчать. Когда я сама тянусь за сигаретой, он просто отводит руку дальше. Мое сердце, определив, что ребра ему не проломить, устремляется наружу через горло. Клянусь, никогда в жизни я не чувствовала себя настолько взволнованной. Во рту стремительно пересыхает. Пальцы рук разбивает дрожь. От напряжения трясется все мое тело.