Ты теперь моя (СИ) - Тодорова Елена - Страница 57

Господи, Боже мой!

Хорошо, что я хоть «р» всегда выговариваю!

Наконец Саульский закрывает дверь и, обойдя внедорожник, занимает водительское кресло. Заводить мотор не спешит.

— Прекрасно выглядишь, — говорит с той самой хрипотцой.

Мы едем к Тоне! Мы едем к Тоне! Мы едем к Тоне!

— Спасибо. Ты тоже.

— Можем ехать?

— Да, конечно!

— Хорошо, — выдыхает и заводит машину.

Первые минуты едем в тишине. Ловлю себя на том, что из-за своего волнения боюсь смотреть на Саульского. Решаю разбавить напряжение, озвучивая вопрос, который, так или иначе, не дает мне покоя:

— Рома… Что ты сделал с Еленой?

— Тебе не нужно этого знать, — абсолютно спокойно отвечает он.

Может, и так… Но я не могу оставаться в неведении.

— Она жива?

Он с силой вжимает челюсти, но отвечает:

— Жива.

— Это… правильно.

— Правильно? — губы Саульского растягивает жесткая усмешка. Смотрит на меня, задерживая взгляд настолько, что я успеваю заволноваться, ведь в этот момент он не следит за дорогой. Однако едва я распахиваю губы, чтобы как-то вернуть его внимание к движению, он сам отворачивается. — Я не ездил к ней. В противном случае на твои вопросы ответить бы не смог. Только поэтому. Семена отправил. Он все решил.

— Как? — выпаливаю, не скрывая переживаний.

Хоть Голубева и не заслуживает сострадания. Все-таки она мать, у нее маленький сын. Да и могу ли я винить ее за то, что она пыталась вернуть любимого человека? Нет, поначалу я злилась. И очень сильно. Но по факту поняла, что смерти ее не хочу.

— Она уехала из города. Больше ты ее никогда не увидишь.

Протяжно вздыхаю.

— Это хорошо. Спасибо. Мне так легче. Ну, зная, что ее здесь больше нет, мне легче.

Как мы ни готовились, Тоня едва по стенке не съезжает при виде меня.

— Матерь Божья… Господи Иисусе Христе… — бросаемся с Саульским, чтобы ее подхватить. — Это ты… Это и правда ты… Жива…

— Я, Тонечка. Я. И у меня все хорошо. Жива, здорова. Сына родила. Красивого. Крепкого. Вы обязательно должны познакомиться! Так что, давай, возьми себе в руки.

— Как же так получилось? — промокает платком катящиеся по щекам слезы.

— Разве это сейчас важно? — обнимаю ее и глажу по спине. — Неважно же. Главное, я здесь.

— Неважно, конечно. А мальца-то хочу увидеть! Вы мне столько ночей снились! Я-то думала, с того света… А ты такая же… Живая… — никак не может поверить. — Румяная. Глаза светятся… А мальчонка на Романа Викторовича похож?

— Похож, Тонечка, — улыбаюсь вовсю, незаметно смахивая непрошенные слезы.

— Ой, дожить бы… да понянчиться…

— А ты к нам переезжай, будешь нянчиться каждый день.

— Да куда к вам? Зачем я вам? Уже старая, помощи никакой…

— Скажешь тоже, Тоня, — восклицаю почти сердито. — Ты мне не для помощи нужна. Я, знаешь, как скучала?!

Няня в очередной раз промокает заплаканные глаза и тяжко вздыхает.

— Господи… Бывает же такое…

— Бывает, Тонечка.

— Я же после того взрыва сама чуть не померла…

— Прости. Прости меня, пожалуйста. Если бы я знала, что так будет, никогда бы не сбежала.

Замечаю, как Рома в лице меняется.

— Может, пройдем в комнату? — резко спрашивает он.

— Проходите, — опомнившись, восклицает няня. — Руки мойте, и за стол.

Неловко толкаемся с Саульским в маленькой ванной. Пользуюсь случаем, чтобы якобы ненароком его коснуться. Жадно вдохнуть насыщенный и терпкий запах.

Когда глаза поднимаю, кажется, что все — отсюда мы не выйдем.

— Юль… Не надо забирать Антонину в свою квартиру.

— Почему?

— Смысл ей тягать чемоданы к тебе, потом к нам.

Казалось бы, вполне резонно, но я все равно злюсь на его самоуверенность.

— Значит, убежден, что будет только по-твоему?

— Ты же меня знаешь, Юля.

— А ты меня!

Круто развернувшись, покидаю ванную.

Помогаю Тоне накрыть на стол. А когда подходит время садиться, занимаю место подальше от Саульского.

— Где живете сейчас? Там же? — интересуется няня.

— Мм-м… — подбираю слова. — Рома там же. А я… Мы не вместе, Тоня. Я снимаю квартиру. В Некрасовском переулке.

— Нельзя так, — всплескивает руками. — Не вместе.

Вздыхаю и молчу. А когда я молчу, никто другой забивать тишину не собирается.

— Так получилось, Тонечка. И… — нарочито шумно перевожу дыхание. — В общем, мне бы не хотелось это обсуждать.

— Ох, узнаю упрямицу, — смеется няня.

— Упрямство здесь ни при чем, — натянуто улыбаюсь. — С чем вареники?

— Да с чем могут быть? Как ты любишь.

— С картошкой?

— С картошкой. Я же тебя ждала!

Юля

После встречи с Тоней мне требуется экстренная перезагрузка. Разболтало душу. Разбередило старые раны. Столько всего в жизни своей натворила! Так любила — не только себя покалечила, слишком многих ранила. Слишком многих…

— Можем… Ром, можем не ехать сразу домой? Не сейчас. Мне нужно прийти в себя, — тихо прошу Саульского, не поднимая взгляда от своих нервно сцепленных рук.

Он никак не комментирует мое состояние. Молча включает поворотник и перестраивается в крайний левый ряд.

Спустя какое-то время мы въезжаем на причал с прогулочными катерами.

— Как же красиво, — проговариваю я, с таким восторгом рассматривая горящий золотыми огнями мост и поблескивающий темными водами залив, словно впервые здесь нахожусь. — Нам повезло жить в этом городе. Знаешь… Знаешь, я очень скучала, — рискую встретиться с Саульским взглядами.

Из-за обширной наружной иллюминации в салоне автомобиля, несмотря на поздний вечер, сохраняется хорошая видимость. И то, что я вижу в его глазах, отзывается в моей груди знакомым трепетным томлением.

Сглатываю, пока он вроде как сухо уточняет:

— Скучала по городу?

— Ну… да…

Саульский сдержанно кивает.

— Я покурю, — резко сообщает он после небольшой паузы. — Оставайся в машине.

Я и остаюсь. Крепче сцепляя ослабевшие руки, наблюдаю через ветровое стекло за тем, как он огибает машину и замирает перед капотом. Минуты, взбрыкнув, вдруг начинают тянуться подобно часам. Саульский курит без какой-либо выраженной внешней суеты. А я смотрю на это и четко осознаю, что в душе у него и близко нет этой показной безмятежности.

Сердце ускоряется.

Я словно на что-то решаюсь. Сама еще не знаю, что сделаю, когда он вернется. Меня захлестывают тревога и дичайшее волнение. Когда-то давно я уже проходила через этот разжигающий безумный голод круг. Сама к нему в мангальную бросилась. Как птица к зверю в клетку. Боялась и не понимала, что творю, но все равно влетела.

Вот только сейчас мне гораздо страшнее… Нет больше той смелой и отчаянной девочки-торпеды. Не могу я решиться. Слишком много думаю, анализирую, просчитываю. Не могу.

Нужно дать знак.

А вдруг я потом испугаюсь? Или пожалею? Пострадаю еще сильнее…

Заметно дергаюсь, когда дверь со стороны водителя обратно распахивается, и в салон вместе с запахом Саульского проникают прохлада и никотин.

— Как ты?

— Нормально.

— Лучше?

— Нет, — отвечаю честно.

— Нет? — он несколько удивляется.

— Еще хуже, — и я не преувеличиваю.

Замираем, глядя друг другу в глаза.

Сердце в горле бьется. Аварийным пульсом отбивает частую неровную дробь во всех контрольных уголках моего организма. Я хочу дать ему знак. Заорать как сирена, так громко, чтобы стекла зазвенели.

Но что-то не дает.

— Кстати, я… Я не поздравила тебя с днем рождения… — выхожу на первую попавшуюся скользкую дорожку, просто понимая, что с чего-то должна начать. — Я не поздравила в этом году, потому что должна тебе с прошлого.

Саульский не двигается. Прищуриваясь, смотрит мне в глаза. Без разницы, что он там видит. Мне больше не нужно скрывать свои чувства. Но почему же он не двигается? Мне сейчас физически необходимо ощутить его присутствие, тяжесть и тепло тела. Взял бы хоть за руку… Раньше я бы сделала этот шаг, но сейчас, будто закостеневшая, не в силах пошевелиться.