Блокада. Книга 4 - Чаковский Александр Борисович - Страница 27

• Предыдущая
• 27/82
• Следующая

И тут же мне стало как-то неловко. Зачем я отделалась общей фразой? Разве такого ответа ждал от меня этот старый и умный человек? Разве, идя сюда, я не хотела поделиться с ним своими надеждами?

— Федор Васильевич, — решительно произнесла я, — идут ожесточенные бои на Невском плацдарме. Наши войска и пятьдесят четвертая армия должны со дня на день соединиться.

И без того прямо державшийся Федор Васильевич распрямился еще больше, глаза его оживились, он сделал несколько поспешных шагов ко мне, повторяя:

— Где, вы сказали, где?!

— На левом берегу Невы. Примерно в районе Синявина.

— Синявина? — переспросил он, морща лоб, видимо напряженно стараясь вспомнить, где находится этот населенный пункт.

Но я знала о тех местах только по рассказам раненых.

— Это южнее Ладоги, Федор Васильевич. Наши хотят прорвать кольцо. С одной стороны наступают ленинградцы, с другой — пятьдесят четвертая армия.

— Да, да, понимаю, — точно в забытьи повторил Федор Васильевич. Потом вдруг улыбнулся и воскликнул: — Но ведь это прекрасно! — Задумался на мгновение, сказал: — Подождите! — и почти выбежал из комнаты.

Через минуту он снова вернулся с толстой книгой в руках. Это был том Большой Советской Энциклопедии.

Федор Васильевич присел на край кровати, положил книгу на колени и стал торопливо листать ее, бормоча:

— Эл… эл… Ленинград… Ленинградская область… Тут должна быть карта… Вот, нашел! Смотрите! Ну, смотрите! Ищите, где тут это Синявино!.. Я не могу разобрать проклятый мелкий шрифт!

Я села рядом, взяла на колени книгу и стала вглядываться в карту.

Нервное возбуждение, охватившее Федора Васильевича, передалось и мне. Волнуясь, я читала надписи на карте.

И вдруг неожиданно для самой себя громко воскликнула:

— Синявино! Вот! Нашла!

Федор Васильевич буквально вырвал из моих рук тяжелую книгу.

— Где, где?! — спрашивал он, стараясь разглядеть мелким шрифтом напечатанное название.

— Смотрите, — сказала я, — вот Ладожское озеро. Вот Шлиссельбург. А тут, — я провела ногтем короткую линию от Шлиссельбурга на юг, — Синявино! А еще ниже — Мга. Теперь видите?

— Да, да, теперь я вижу… — кивнул Федор Васильевич, не отрывая глаз от карты. — Значит, здесь…

— А вот тут, к западу от Синявина, почти рядом, на правом берегу Невы — Невская Дубровка. Нашим удалось переправиться на левый берег, занятый немцами. Вот здесь и идут бои.

Федор Васильевич молча следил за движением моего пальца.

Потом захлопнул книгу и спросил дрожащим от волнения голосом:

— И… и все происходит… успешно? Да? Вы точно знаете?..

Что я могла ответить ему? Я знала, что там, на Невском «пятачке», идут очень тяжелые бои. Но, как и все в нашем госпитале, была уверена, что в ближайшие дни блокада будет прорвана.

Поэтому я твердо сказала:

— Да, Федор Васильевич! Нам недолго осталось ждать.

Он молча кивнул, схватил свою энциклопедию и вышел из комнаты.

Однако уже через две-три минуты снова вернулся. На этот раз в руках у него были листки плотной бумаги. Он торопливо разложил их на столе и сказал:

— Подойдите-ка сюда, Верочка.

Это были какие-то рисунки. Приглядевшись, я увидела, что везде изображен один и тот же боец, но, так сказать, в разных видах. На одном листке — в шинели, с винтовкой, на другом — в гимнастерке с расстегнутым воротом, с повязкой на лбу, на третьем — со знаменем в руках.

Федор Васильевич посмотрел на меня, потом перевел взгляд на рисунки и спросил:

— Какого вы мнения об этом, Вера?

Я как-то даже растерялась. Что я могла сказать ему, известному архитектору, о том, в чем ничего не понимала?..

— Мне нравится. Хорошо нарисовано, — произнесла я нерешительно.

— Нарисовано как раз плохо! Мои художества в виде плакатов вы можете встретить кое-где на стенах домов. А это просто наброски. Я вас спрашиваю не о качестве изображения, а по существу.

Я с недоумением посмотрела на него.

— Впрочем, я же вам ничего не объяснил. Видите ли, еще до того, как меня послали на Кировский завод, я от безделья стал набрасывать эти эскизы. Мне казалось, что старая Триумфальная арка у Нарвской заставы могла бы быть… не снесена, нет, но дополнена новым символом… Или следует установить другую арку где-то в ином месте… После войны, разумеется. Может быть, там, где кончается Международный проспект, перед Пулковской высотой. Ну, нечто вроде арки Победы или просто монумента…

— Это было бы замечательно! — воскликнула я. — Мне особенно нравится…

— Подождите, — нетерпеливо буркнул Федор Васильевич, — я уже сказал, что рисовал просто для себя. Но в это время ко мне зашел Васнецов.

— Васнецов? К вам? — удивленно переспросила я.

— Да, да, именно Васнецов, секретарь горкома! — с гордостью повторил Федор Васильевич, как-то по-петушиному вскинув голову. — Не вижу тут ничего удивительного. Я ему понадобился, и он пришел. Рисунки лежали на моем столе. Он увидел… вот этот! — Валицкий взял листок, на котором был изображен боец со знаменем в руках, и помахал им в воздухе. — Васнецов сказал, что идея создать новую Триумфальную арку ему нравится. А наутро я поехал на Кировский и забыл об этой… пробе пера. А сейчас вот вспомнил…

Он положил листок на стол, пристально поглядел на меня и неуверенно произнес:

— Вы понимаете почему?

— Да, — тихо сказала я. — Понимаю.

— Так, может быть, сейчас своевременно… поработать? А?.. Ведь теперь уже скоро!..

Он вдруг притянул меня к себе и поцеловал в лоб. Потом сдавленным голосом произнес:

— Спите. Спокойной ночи!

Сгреб рисунки со стола и вышел.

Спать уже не хотелось. Весь этот разговор с Федором Васильевичем взбудоражил меня.

«Теперь уже скоро!..» — мысленно повторяла я.

Вынула Толино письмо и снова стала его перечитывать.

Неожиданно в голову пришла страшная мысль: «А может быть, он там, на Невском „пятачке“? Там, где почти каждого ждет ранение или смерть?»

Мне стало нестерпимо страшно. Неужели Толя может погибнуть?!

Я встала, бесцельно прошлась по комнате, снова села и какими-то другими глазами осмотрелась вокруг. Ведь это была его комната, вот за этим старинным столом он сидел, еще будучи школьником. Здесь, справа, следы пролитых чернил, а вот вырезанные, наверное, перочинным ножиком, полустершиеся уже инициалы «А.В.». Все-все в этой комнате дышало им!..

Я никогда не была здесь раньше. Толя не приглашал меня к себе домой. Говорил, что стесняется отца, что отец — выдающийся архитектор, но самовлюбленный, резкий, эгоистичный человек. Как он был не прав! Как мог сын настолько не понимать отца? Или это война изменила Федора Васильевича и он стал таким, каким я его знаю теперь?..

Слева от двери, в простенке, стоял платяной шкаф. Я приоткрыла дверцу и увидела несколько Толиных костюмов. Стала перебирать их — мне казалось, что материя еще хранит его тепло.

И вдруг меня охватила дрожь. Я держала в руках полу того самого пиджака, в едва приметную красную полоску, в котором Толя был тогда в Белокаменске…

Я сняла пиджак с вешалки. На нем были заметны следы пятен, которые, очевидно, пыталась вывести мать Толи, когда он вернулся в Ленинград.

Брюк от костюма не оказалось. Наверное, их уже невозможно было привести в порядок…

И снова все, все вдруг встало передо мной: тот страшный чердак, слепящий луч электрического фонаря, вопль Анатолия, которого немцы тащили к лестнице, и потом, потом… тьма, горячее, тошнотворное дыхание на моем лице…

«Нет! Нет!» — не слыша своего голоса, крикнула я.

И вдруг услышала голос:

— Вера! Веронька! Что с вами, голубушка?

В дверях стоял Федор Васильевич в пижаме.

— Вам нехорошо? Вам стало плохо? — взволнованно спрашивал он.

И я поняла, что кричала…

Стараясь прийти в себя, я провела рукой по лицу и наконец пробормотала:

— Нет, Федор Васильевич, что вы! Я… я уже собралась спать…

Только сейчас сообразила, что держу, прижимая к груди, Толин пиджак. Лицо мое загорелось, я резко отвернулась.

• Предыдущая
• 27/82
• Следующая