Ты мое дыхание (СИ) - Яфор Анна - Страница 22

Откуда взялись в моей голове эти дурацкие эпитеты? Я не узнавал сам себя. Я вообще не понимал, что творится, и что эта девчонка сделала со мной.

Уходи. Если ты не сделаешь это прямо сейчас, то потом я уже никуда не отпущу тебя. Убирайся! Спасай себя… и меня, пока еще можно.

— Что вы… делаете? — она будто дотронулась до меня своим хрипловатым шепотом. От чего ее голос хрипел? От испуга? Или от желания? Я должен был узнать это. Убедиться, что она чувствует то же самое. Что сжигающий меня дурман охватил и ее. Убедиться прямо сейчас.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

— У тебя ноги в молоке. И холодно, наверно, босиком стоять, — то, что я и сам в таком же виде, еще и почти сижу в луже, как-то не хотелось принимать во внимание. Как и то, что я который раз за вечер меняю свое обращение к Романовой. Но обращаться к ней на «вы», сейчас, когда все, о чем я думал — так это о том, как поскорее добраться до ее вожделенного тела, было, по крайней мере, нелепо.

— Не холодно… — снова прошептала она, отступая от меня на шаг и почти упираясь спиной в кухонную стенку. Все-таки боится? Что ж, правильно делает, но наверняка не представляет и десятой части того, что творится в моей голове. Знала бы — уже бы точно сбежала.

— Салфетками не получится… Молока много, нужна тряпка и побольше.

Она как будто дразнила меня своим еле различимым шепотом. Прикасалась на короткое мгновенье и тут же отстранялась, не позволяя мне насладиться ее касаниями. Я смотрел, как шевелятся ее губы, и продолжал сходить с ума. Это походило на медленную, мучительно сладкую пытку. Когда ты умираешь, истерзанный желанием, но все на свете готов отдать, чтобы эти минуты не заканчивались.

Сейчас казалось, что ей могу позволить все на свете. Девчонке, которую знал лишь два дня. Разрешить ей сделать со мной все, что она захочет. И как захочет. И исполнить все ее желания. Все до единого.

Прежде единственной женщиной, с которой я был готов на что-то подобное, была Психея. С ней единственной мне хотелось отпустить все свои тормоза. Я был уверен, что она поймет и сможет все это разделить. Как случилось, что ее место занял совершенно чужой человек? Девушка, с которой меня не должно было связывать ничего, кроме работы. Если я сейчас дам волю своим чувствам, как мы завтра появимся в офисе? Как я приведу ее на встречу с Леванесом, если буду думать при этом о том, что делал с ней в постели?

Я всегда внушал своим сотрудникам, что такие отношения недопустимы. Что работать и спать вместе, при этом не ущемляя ни одно, ни другое, невозможно. Обязательно придется делать выбор. И мне придется, если сейчас я не смогу остановиться. Но стоят ли несколько часов пусть даже крышесносного секса того, чтобы ради этого поступиться многолетними планами? Мне нужен был контракт с Костесом и все то, что я мог получить от сотрудничества с ним. И помочь в этом могла только Романова, поэтому я буду совершенным идиотом, если сейчас испорчу то, к чему стремился столько времени.

Я просто изнемог без моей Психé, вот и повелся на прелести этой юной красотки. Но и она сама, наверняка, если и уступит мне сейчас, завтра будет жалеть. Сбежит, чего доброго, и что я тогда стану делать? Где найду нового экскурсовода и как объясню Олегу Евгеньевичу, почему не сработался с его ученицей?

Я выдернул из упаковки все оставшиеся салфетки и швырнул их в молочную лужу. К желанию теперь добавилась злость. На девчонку за то, что торчит здесь в таком виде вместо того, чтобы спать и видеть десятый сон. И на себя самого, что позволил себе все эти фантазии. Она табу для меня. Под запретом во всех отношениях. Мы проведем вместе несколько дней, пока она будет сопровождать группу, а затем расстанемся навсегда. И я забуду об этой ночи, обо всем, что творилось в моей голове и об этой агонии, в которой нахожусь сейчас. Я найду Психé и смогу, наконец, с ней реализовать все, что будоражит сейчас кровь. С той, которой я нужен и которая хочет меня, а не с этой девочкой на одну ночь.

Я хотел ее ничуть не меньше, но кажется, мне удалось взять себя в руки, чтобы хотя бы не накинуться на нее. И каким бы сильным ни было искушение, я слишком хорошо понимал, какую цену придется заплатить в том случае, если я поддамся ему. А платить был не готов.

Поднялся, сгребая с пола вымокшую бумагу, и, открыв дверцу под раковиной, швырнул всю эту кучу в мусорное ведро. Вряд ли уборку можно было считать завершенной: на полу осталось еще довольно много жидкости, но сейчас мне на это было плевать.

— Оставьте все, как есть, домработница уберет утром, — я снова перешел на «вы», но это позволило хоть немного дистанцироваться. — И ложитесь уже, наконец!

Мои слова звучали резко и почти зло, и глаза девушки распахнулись с изумлением обидой. К болезненной тяжести в паху добавилась жгучая горечь, комом вставшая в груди. Сожаление. Я не должен был грубить и винить Романову в том, что случилось. Но и по-другому вести себя не мог, почти ненавидя ее сейчас за те чувства, которые ей удалось вызвать и пробудить во мне.

Я так и не уснула до самого утра. Вообще не смогла сомкнуть глаз. Пыталась… да только о каком сне могла идти речь, когда все, что я видела, все, о чем думала — это он? Ольшанский был везде. Перед моими глазами, в голове, в каждой мысли, которые не хотели заканчиваться, но вертелись и крутились возле него. В сумасшедших, абсолютно немыслимых фантазиях. Таких, от которых я сама краснела, одновременно мучаясь, что невозможно их реализовать. На кончиках пальцев, которые зудели от так и не реализованного желания дотронуться. Тягучей ноющей болью внизу живота и саднящей тяжестью в груди от потребности ощутить его прикосновения. Потребности, которая никак не проходила.

Он был мне нужен. Так сильно, что это пугало. Я не должна была чувствовать ничего подобного. Не должна хотеть до такой степени, чтобы это желание пересиливало все остальное. Не этого человека.

Я ведь вообще никогда прежде не испытывала ничего подобного в жизни. Только в письмах, когда общалась с Амуром. Как раз с ним я могла и хотела быть такой. Распущенной и открытой. Соблазнять, восхищать, сводить с ума. Вызывать такие чувства, от которых он перестал бы себя контролировать. В письмах. А в действительности даже одно предложение о реальной встрече лишило меня душевного равновесия. Что я могла предложить мужчине, который наверняка знал все женские секреты и так хорошо умел их угадывать?

Что я могла предложить своему начальнику, кроме умения поддерживать беседу с приезжими туристами, отвечая на их вопросы и делясь знаниями из вузовской программы по искусствоведению?

Начальнику? Мне вдруг стало смешно. О том, что этот шикарный мужчина, сидящий на полу перед моими голыми ногами, — мой шеф, я в тот момент думала в последнюю очередь. Да и потом тоже, когда, стараясь не дышать, прокралась неслышно по коридору и выскользнула из квартиры, чтобы успеть улизнуть до того момента, пока он проснется. Я не хотела думать о работе. О том, что она продлится совсем недолго, а потом все закончится. И его больше не будет в моей жизни.

Я хотела остаться. В его квартире и в его постели. Попробовать все то, что обещали его глаза, когда он пожирал меня ими. Хотела продолжение после той ласки, что длилась всего мгновенье, но оставила на моем теле след сродни ожогу. Непроходящую боль, угасить которую только этот мужчина и мог.

Ежась от утреннего холода, я добралась до ближайшей кофейни, надеясь, что от чашечки горячего напитка немного прояснится в голове. Мне надо было понять, что делать дальше. С Ольшанским и со своей не поддающейся логике реакции на него. А еще с Амуром и с тем, что он написал в последнем письме.

Я вытащила телефон и перечитала это письмо снова. И, несмотря на обжигающий кофе в руках, почувствовала, как по телу прошла дрожь. Как это было похоже… Наша выдуманная страсть — с тем огнем, что полыхал в глазах Матвея. Я вздрогнула, внезапно осознавая, что впервые позволила себе так его назвать. Не по фамилии, не используя отчество, а лишь одним именем. А ведь он даже мне «ты» говорил, и из его уст это звучало потрясающе интимно.