Вопреки судьбе (СИ) - Попова Екатерина - Страница 60

Он ощутил, как шевельнулся змей, буквально стекая с его шеи. Кожу резануло ещё большим холодом, и он против воли сдавленно заскулил, злясь на себя за слабость и одновременно замирая от жалости при мысли о том, что предстоит сделать сейчас Кроули. Но ведь это — не убийство, ведь нет? Ему приходилось погружать в сон раненых рыцарей, которых ему запрещено было спасать… Кроули сейчас делает то же самое. Только вместо ангельской Благодати — змеиный яд.

…Азирафаэль помнил, как корчился и вопил укушенный Кроули демон. И не боялся уже даже новых мучений. Хуже уже быть не может.

…Но вдруг запоздало, на один краткий на миг испугался: закричать, показать свою боль. Нет-нет-нет! Кроули знает, конечно, знает сам, как убивает его яд… Но… неважно. Только не так, это будет подлость, просто подлость — заставить Кроули мучиться виной ещё и за это. Вряд ли будет слишком уж сложно перетерпеть…

Тем более что — с облегчением осознавал он — долго терпеть не придётся.

Он ощутил, как шеи осторожно коснулось что-то твёрдое, прохладное. Короткий едва заметный укол — нет, два укола, слившихся в один. Он вздохнул прерывисто, невольно сжимаясь в ожидании пытки. Попытался улыбнуться, хотя не был уверен, что это получается. Попытался не…

…А потом от места укуса заструилось, стремительно растекаясь по всему телу, спасительное тепло. И там, куда приходила эта мягкая настойчивая волна, выкручивающая нервы агония стремительно гасла, без боя уступая место блаженному чувству покоя и безмятежности. Ангел непроизвольно коротко вздохнул, на миг испуганный неожиданным облегчением больше, чем ожидаемой мукой. Дёрнулся, пытаясь открыть глаза…

Бесполезно. Из него вдруг словно выдернули все кости.

Резко, без предупреждения закружилась голова. Казалось, что растаявшая боль забрала с собой что-то ещё, что-то, что делало его физическую оболочку тяжёлой, болезненно ощущающей давление Ада. Ангела буквально захлестнула волна странной эйфории. Тело конвульсивно задёргалось: мышцы, одеревеневшие от холода, вдруг ожили, беспорядочно сокращаясь и расслабляясь. Он смутно осознал, что должен испытывать боль… Но не чувствовал даже малейшего дискомфорта. Словно со стороны, услышал собственный облегчённый, едва слышный стон. И со слабым удивлением понял, что сведённые судорогой голосовые связки вновь расслабились, освобождаясь от оков цепенящей муки.

Боль вытекла прочь, ушла окончательно вместе с холодом и страхом. Всё ушло, кроме всепоглощающего чувства расслабленной неги и умиротворения. Он ощутил короткий, на удивление глухой укол вины, смешанной с удивлением: Кроули все-таки сумел избавить его от последних страданий. А сам…

…Но он уже ничем не мог помочь своему лучшему — и, если подумать, единственному — другу.

Только — последний раз взмолиться к Создательнице, прося у неё лёгкой смерти для Кроули.

Судороги прекратились так же резко, как и начались. Азирафаэль ощутил, как полностью расслабились все мышцы. На миг ощутил лёгкую дурноту в животе… а потом и она угасла, подчиняясь растекающемуся по каждому атому физического тела жару. И ангел с благодарностью осознал, что Кроули сумел достать до его внутренней сущности тоже: он больше не ощущал Скверны. Не слышал давящего шёпота Преисподней. Их больше не было. Только дурманящее, ласковое ощущение всеобъемлющего покоя и буквально пронизывающих его лучей заботы и любви. Он почти видел их цвет — солнечно-золотой, горячий, но не обжигающий. Свет первых дней Творения, дней, когда ещё не было боли, не создана была гордыня… Свет давно ушедшей эпохи, когда Любовь была их сущностью, воздухом и пищей.

Последний подарок Кроули, не умеющего, не способного быть демоном. Та самая «крупица добра», которая, как Азирафаэль осознавал сейчас, была совсем не крупицей.

Ему казалось, он чувствовал тепло собственных, непроизвольно текущих слёз. Кажется, они больше не замерзали колючими льдинками. Или это он сам уже не замечал их холода.

Сквозь подступающую сонливость ангел почувствовал, как гладкое чешуйчатое тело осторожно обматывается вокруг его шеи, скрывая под собой место укуса. Ощутил, как исчезает ощущение обжигающей тяжести ошейника. И, уже почти проваливаясь в сон, благодарно улыбнулся в последний раз своему демону.

— Прощщщай, ангел… — сквозь гул в ушах услышал он тихий, тоскливый шёпот. — Был… был сссчастлив с тобой общщщаться.

— Да… — уже не чувствуя губ, выдохнул он. — Я тоже…

Он не слышал себя. И не был уверен, что Кроули слышит его. Но всё-таки…

— Спасибо тебе, дорогой мой… — говорить становилось всё труднее. Казалось, вместе с болью уходит и способность владеть собственной плотью. Он вдруг испугался, что не так сказал… что Кроули не так поймёт… Не… — Это были… чуд… чудесные шесть т… т…

— Шшшесссть тысяч лет, — донеслось до него горький шёпот Кроули, эхом, сочувственной поддержкой. Он облегчённо улыбнулся. Да. Чудесные. Жаль, что теперь, когда можно больше не скрывать свою дружбу…

Он прерывисто вздохнул. Точнее, вздохнуло его тело, без его воли: ему показалось, он чувствует, как коротким спазмом сокращаются лёгкие, набирая так много ледяного воздуха, что рёбра почти хрустят о сковавшую их ледяную корку. Внутри прокатилась ещё одна короткая, безболезненная волна крупной дрожи…

А потом глухая монотонная пульсация в ушах запнулась… И сменилась ровным, постепенно затихающим гулом.

— Ссспи, ангел, — погружаясь в тёплые безмятежные воды, успел услышать он тоскливое. — Ссспи, всссё уже закончилосссь…

И мягкие лиловые волны сомкнулись над ним.

Кроули казалось, что он умирает. Уже умер. Разлагается, рассыпается в прах, в холодную прОклятую пыль. Исчезает вместе с погружающимся в последний сон Азирафаэлем. Перестаёт быть.

Но нет. Он был всё ещё жив.

К собственному сожалению.

…И никогда ещё он так мучительно не желал прекращения этого бессмысленного нелепого существования. Поздно. Теперь — точно поздно для всего. Даже для пустого, бесполезного «Прости, ангел, что подбил тебя на эту авантюру…». Всё закончилось — и теперь уже навсегда.

Почти закончилось.

Впрочем, это уже не играло никакой роли.

Кроули с беззвучным стоном прижался макушкой к безвольно отвисшему подбородку Азирафаэля. Змеи не умеют стонать, только шипеть, но ему сейчас казалось — глухой звериный вой рвётся из неприспособленной для этого глотки, раздирая на мелкие клочки плоть, через которую проходит. Ему невыносимо хотелось забыться, не чувствовать ничего, не осознавать… Не ощущать всем своим существом, как затихает прокатившаяся по телу Азирафаэля угасающая дрожь. Не видеть, как слабо трепещет обречённый, стремительно тающий огонь божественного света, бывший сутью ангела.

Нельзя. Не сейчас, пока Азирафаэля ещё можно вернуть к жизни. Не тогда, когда ублюдочные демоны только что не визжат от предвкушения поразвлечься с попавшим им в руки ангелом.

Жаль, что даже его яд не способен убивать мгновенно…

Кроули в муке скрутился, чувствуя, как режущая боль буквально выжигает сердце. Ещё не поздно. Он ещё может всё исправить. Не беда, что сердце Азирафаэля уже остановилось. Он запросто может запустить его вновь. Сможет — даже если для этого придётся спалить все свои силы до угольков.

…Только вот что это им даст? Ещё несколько часов агонии для Азирафаэля? Сейчас он уже не страдает… По крайней мере, подарить лёгкую безмятежную смерть он в силах. В отличие от настоящего спасения.

Кроули очень хотелось сдохнуть. Прямо сейчас. Пока где-то в глубине остывающего тела Азирафаэля есть ещё капля жизни, и можно тешить себя глупой бессмысленной надеждой, что, быть может… в самый последний момент… случится чудо? Что, возможно, если сбивающего с пути света демона больше не будет рядом…

…Не видеть, как гаснет окончательно последняя искра в истинной сущности ангела.

Он тихо, бессильно зашипел. И в муке обвился ещё плотнее вокруг шеи Азирафаэля, отчётливо понимая: никакого чуда не будет. Никакие грёбаные ангелы не явятся, чтобы спасти своего брата. Никаких врат из Ада не откроется — благостный чудак Иешуа такого шороху навёл в прошлый раз, что теперь и Сверху, и Снизу особо следят за всякими сумасшедшими пророками, чтобы не чудили, где не просят. Никто не придёт. И хорошо, что уже почти поздно. Что с каждым мигом Азирафаэль погружается всё глубже в смертное забытье. Никто больше не сможет причинить ему боль. Даже если Вельз со своей злобной сворой заявится прямо сейчас. Хотя бы это он смог сделать для своего ангела. Даже если Азирафаэля сейчас начнут резать на куски, он будет только блаженно улыбаться сквозь сон.