Оберег от нечистой силы (СИ) - Цветкова Алёна - Страница 47

Пусть она пока только в один лист будет и пусть цену я установлю максимально низкую, накинув к себестоимости всего лишь несколько пен, но зато я смогу там рекламу свою печатать, а для интереса новости, да сплетни буду добавлять. Меня ими те же мальчишки каждый вечер снабжают. Они же везде шныряют и все видят. Иногда такое рассказывают, что рот закрытым удержать невозможно, так хочется со всеми поделиться.

Купцы по большей части грамотные, без грамоты в нашем деле никак, так что, думаю, успех гарантирован. А там можно будет и на книгопечатание перейти. Книги-то ого-го сколько стоят. Даже если за половину нынешней цены печатную книгу продавать, озолотиться можно.

Из школьных уроков истории я помнила, что первые печатные книги делали с помощью деревянных дощечек, на которых вырезали буквы. Обмакнули в краску, напечатали лист, обмакнули, напечатали… Вот только мне этот способ не подходил. Пока резчик вырежет текст, новость уже устареет. Нет, мне нужно, чтобы все было моментально.

И я решила немного ускорить прогресс и перейти сразу к наборному тексту. Заказала у столяра две доски с тонкими планками-строчками. Одну в размер стандартного листа, вторую большую, для хранения литер. Скорее всего потом, по мере накопления опыта придется переделывать, но пока пойдет.

Сами литеры решила сразу делать металлическими. Взялся за такую работу ювелир — дальний родственник тетки Арешки. Правда, пришлось мне помучиться, чтобы буквы зеркально отобразить. Но я справилась. Гласных заказала побольше, более употребляемых согласных тоже заказала много, и даже редкие буквы сделала по несколько штук. Пусть лучше останутся, чем не хватит. А еще я заказала литеры без букв — пробелы. Можно, конечно, было бы и без них обойтись, как и в старину, но так сложнее выкладывать текст и печатать. Слова могли подвинуться и смешаться. Да и привыкла я уже, что между словами пробел ставить надо.

Печать я планировала делать прокатным способом. То есть укладываются на доску литеры, по ним прокатывается валик с чернилами, сверху кладется лист бумаги и прокатывается сухим валиком. Бумага с оттисками букв снимается и отправвляется на просушку. Легко и быстро. Чтобы напечатать тираж в сотню-другую экземпляров от набора букв и до выдачи листков мальчишкам, пройдет не больше нескольких часов. Правда, придется работать ночами, чтобы утром купцы получали самые свежие новости, но ведь это того стоит.

Правда, пришлось переделать доски, подогнав размеры под литер, немного напортачила я с размерами. На стандартный лист у меня получилось шестьдесят знаков в строке и сорок строк. Еще одно изменение касалось размера самого прокатного стана. Газеты я решила печатать с двух сторон, поэтому типографский станок сделали из двух листов, на одном из которых в шапке намертво закрепленными, крупными буквами было набрано «Купеческий вестник»

К возвращению дядьки Никамора все оборудование было готово к печати. И я нетерпением ждала, когда можно будет заработать на газетах.

А купец задерживался. Зима в этом году выдалась студеная, холода стояли такие, что деревья трещали, лопаясь от мороза. Мы с теткой Арешкой, каждый вечер выходили на крылечко и вглядывались в темноту: едут не едут? Тетка Арешка сильно тревожилась, и невольно ее тревога передалась мне. Я уже не думала о бумаге, я уже просто ждала дядьку Никамора, который помог мне в трудную минуту и стал очень близок.

Приехал он как водится поздно вечером, когда мы уже ложились спать. Я услышала шум во дворе и выглянула из спальни в одной ночной сорочке, и увидела только спину тетки Арешки, которая бежала к выходу, накинув шаль прямо поверх ночнушки.

— Приехали! — крикнула она, не оборачиваясь, и шмыгнула носом, — приехали!

Я подхватила свою шаль, огромную, если развернуть, то мне три раза с ног до головы обернуться хватит с моими-то габаритами, накинула на плечи, прикрывая спину, и помчалась вслед за теткой Арешкой.

Она уже была на крыльце, обнимала огромного в своем толстом тулупе дядьку Никамора и ревела в голос. У меня тоже на глазах слезы выступили. Не пропали, не сгинули, вернулись…

— Василиса, — тихий голос недомужа прозвучал как гром среди ясного неба, — Василисушка, родная, прости меня…

Я резко повернулась туда, откуда шел голос, но поворачивалась почему-то медленно-медленно. Как будто бы мое собственное время ускорилось со страшной силой, отчего очень быстро заколотилось сердце, выскакивая из груди, а горячая волна промчалась по телу, согревая меня в такой мороз. Мне стало жарко, как в хорошо протопленной бане.

— Василиса, — недомуж стоял у крыльца и смотрел на меня с виноватой улыбкой, — прости меня, дурака…

У меня перед глазами все поплыло, ноги подкосились, и я впервые в жизни, как в самой глупой мелодраме свалилась в обморок. И хорошо. А то бы пришлось отвечать. Но я не знаю, что ему сказать. С одной стороны, я не готова простить его так просто. А с другой… мы, я и моя женщина, были бесконечно рады его видеть.

Я падала, но не упала. Златослав успел подхватить меня, и, придя в себя, я увидела его глаза. С пушистыми ресницами, теплым, любящим взглядом, черные, как самая темная ночь, и… любимые.

— Василиса, прости, любимая, — говорили они, а у меня почему-то резко высохли губы.

— Давайте в дом, святоша, — прогудел рядом дядька Никамор, разбивая стеклянную перегородку, отделившую нас от мира, — а то Васька вон сомлела, как бы не замерзла-то. Мороз-то, сам видел, какой. Лед на реке дыбом встает.

Я попыталась встать, но Златослав не дал. Он так и нес меня на руках, не отрывая взгляда от меня. И как только не споткнулся. А то бы шлепнулись вдвоем, дядьке Никамору полы продавили бы. Я вдруг представила, как со Златославом лежим в этом проломе… очень глубоком проломе… вдвоем… и больше никого… Только где-то далеко в яму заглядывают крошечные с булавочное ушко головы дядьки Никамора и тетки Арешки. Златослав обнимает меня крепко-крепко, а это так хорошо, что даже вылезать оттуда не хочется. Хотя я его еще не простила.

— Васька, — снова вмешался в мои мысли дядька Никамор, — хватит валяться! Мужик в дом пришел, устал с дороги, проголодался. Иди тетке Арешке помоги на кухне хлопотать. Потом миловаться будете.

Что за шовинистские замашки? Но с другой стороны, они же с дороги… устали… А с! третьей, я Златослава еще не простила, и может и не прощу вовсе! С четвертой — а может и прощу, но не сразу. С пятой, если бы это был не недомуж, а просто какой-нибудь гость дядьки Никамора, я бы помогла тетке Арешке без вопросов. С шестой…

Мысли заметались, это не ромашка даже, а кубик игральный. Как ни кидай, а семь шагов до финиша одним ходом не пройти.

— Пойду я, — сползла с рук недомужа, — помогу тетке Арешке. Вы же с дороги устали.

На кубике выпала двойка.

Мы с теткой Арешкой суетились на кухне, я нарезала хлеб и сыр, но думала все о том, что мне теперь делать? Как поступить? Больше всего я хотела разреветься и повиснуть на шее недомужа, как тетка Арешка на дядьке Никаморе. И чтобы Златослав обнимал меня крепко-крепко. А потом бы сидел за столом, жевал треклятую кашу и смотрел, не отрывая глаз. Он ведь всегда так делал, кроме того, последнего вечера. А потом бы обнял меня и поцеловал на пути к нашей спальне. Сладко и горячо. Нам с ним всегда было жарко вместе, даже утром зимой в доме с остывшей печкой.

Но если я его прощу сразу, он будет думать, что сможет снова поступить со мной так. Снова сказать, что собрался жениться на леди Элеоноре. А вдруг он уже женился?! Мысль пронеслась холодной волной от макушки до пяток, вымораживая все нутро. Я выронила нож и застыла.

— Васька? — встрепенулась тетка Арешка, — чего это с тобой? Ты чего истуканом замерла?

— Тетка Арешка, — я чуть не плача смотрела на нее, — что мне делать?

Я ничего не объясняла, но она все поняла. Оставила свою кашу, и обняла меня.

— Ты, дочка сердце свое слушай, но и головой думать не забывай. Любовь да обида в сердце живут, легко его обмануть речами сладкими, или наветом чужим. Да только на одной любви долго не проживешь. Потухнет огонек и всю жизнь маяться с чужим человеком будешь.