Принцесса для психолога (СИ) - Матуш Татьяна - Страница 121

— Что это? — страшным шепотом спросил он, — что это такое? Отчего это? Ты что-то сделала со священными регалиями? Признавайся, колдовала!

— У ниомов не рождается колдунов, отец, — тихо и благонравно отозвалась Шекер, — только Слышащие, по одной за раз. И пока не умрет первая — вторая не родится. Я — не Слышащая.

— Тогда почему края короны вдруг стали острыми и изрезали мне пальцы?

— Это загадка для меня, отец.

Сахем рванул вверх ее голову за подбородок, выпачкав лицо кровью:

— Скажи, дочь греха, ты не теряла ребенка? Не лги, ложь я сразу почувствую. А лучше — клянись! Прямо здесь и сейчас клянись.

— Не теряла. Жизнью клянусь, — так же тихо и так же ровно проговорила девушка, глядя прямо в светлые, почти белые глаза жреца.

Острый взгляд ввинтился ей в мозг и не нашел лжи. Потому, что ее там не было.

— Богоподобный, — ряды "лучших людей" расступились и выпустили мужчину, одетого довольно скромно. Если не знать, сколько стоит одна его сабля из айшерской стали и сапоги из кожи вейры.

Выше Шекер взгляда не подняла, но ей было довольно и этого. Мужчина в таких сапогах и с такой саблей будет говорить там, где сочтет нужным и то, что сочтет нужным. И никакие капюшоны ему не указ.

— Вы говорите, что края короны вдруг стали острыми и изрезали вам пальцы? — переспросил он.

— Посмотрите, уважаемые, мои руки разрезаны до кости! — в голосе жреца смешались боль и досада.

— Отец, позвольте мне взять священную корону.

— По какому праву? — огрызнулся Сахем.

— Да хотя бы и по праву слуги, который полирует ее, чтобы сверкала. Все мы — преданные слуги короны, я в том урона своей чести не вижу.

"Змеиные" сапоги приблизились. Мужчина грузным не был, но ступал тяжело, заметно прихрамывая на правую ногу. Похоже, был не молод и ранен в боях. Или в стычке за наследства. А, может, за благосклонность красавицы. Кто знает?

От опасности он, явно, не бегал. Вот и сейчас он протянул руку прямо над головой Шекер.

— Странные дела творятся под рукой Святого Каспера, — услышала девушка. — Не знаю, чем ты мог порезаться, Богоподобный. У короны нет острых краев. Да и откуда бы им взяться? Ведь предполагается, что она будет возложена на голову кесара — что ж, ему без ушей ходить?

На плечо Шекер легла рука. Не просто легла, незнакомец даже оперся немного, видно, старая рана причиняла ему боль и стоять просто так было тяжело. Но рука была сильной и теплой.

— Тебя смотрел менталист, девочка? — спросил ее неожиданный союзник.

— Да, господин мой.

— И он подтвердил, что ты носишь сына от Священного.

— Да, господин мой, — повторила Шекер.

— Что ж, с этой стороны все как будто чисто. Ты ведь тоже не почуял лжи, отец?

— Она не лгала, — вынужденно признал Сахем. Он все еще пытался унять кровь, но, кажется, не слишком успешно.

— Тогда, как мне кажется, все понятно.

— Что тебе понятно, Хромой Анвер? — голос старшего евнуха Шекер признала бы и в аду. — Объяснил бы другим!

— Вы видели, что меня корона не обидела, — по залу прокатился легкий смешок, — а уважаемого жреца изрезала в кровь. Выходит, она просто не хочет, чтобы ее возлагали на эту голову.

— Но почему? Священный мертв, и мы можем короновать его наследника?!

— Спроси у короны, — отозвался Анвер, — а можешь попробовать еще раз. В конце концов, руки можно замотать тряпками или даже полосками кожи… Позвольте девочке подняться и проводите в женское крыло. Ей здесь делать нечего.

— Где я ошибся? — пробормотал про себя Сахем, — мать с ребенком одно целое. Кесар — мертв. Все должно было получиться… Или же корона мужчины не хочет ложиться на женскую голову? Да, скорее всего, так и есть! Но не можем же мы короновать будущего повелителя женской короной?

… - Никогда не пытайся обмануть жреца, — наставляла Юмшан, — это невозможно. Постарайся сделать так, чтобы жрец обманул себя сам. Свою ложь они почему-то не чуют.

До своих комнат Шекер добралась, в аккурат, когда над сторожевой башней погас последний луч заката.

Чистая вода уже стояла на столике, но время было безнадежно упущено.

Шекер чувствовала, как начинает кружится голова и холодеют кончики пальцев. Она сделала все, что хотел от нее Священный. Одна булавка — в рукаве жреца, ловкие пальцы вышивальщицы воткнули ее так, что Сахем просто не сможет разоблачиться, не уколовшись хотя бы раз. Даже с помощью рабов не сможет.

Вторая — в покрывале трона. Любой, кто попробует на него сесть в обход традиции, умрет на закате.

Третья должна была достаться Агару… Но Шекер использовала ее для личной мести. Незачем делать два раза одну и ту же работу. По злому блеску в глазах юной шане, она давно догадалась о том, кто был ее врагом. Значит, и третья порция яда нашла назначенную жертву.

Рассвета им не увидеть. Ни одному из них…

Девушка все же растворила в воде противоядие и выпила его, но сделала это с усмешкой, как тот, кто затевает бесполезное — и не для того, чтобы получить нужное. А просто чтобы никто не упрекнул его в том, что он даже не попытался.

Она совершила все, что обещала Янгу. Настало время позаботиться о себе.

Шекер размотала покрывала — они волной скользнули на ложе. Сняла украшения — все: серьги, кольца, браслеты. Ниомы не считали золото нечистым металлом, как картаэльцы, но были уверены, что желтый — для солнца, белый — для луны.

Серебряных украшений у Шекер не было — Янг не дарил, а свои у нее отняли. Но девушка не расстроилась. Она отрезала нитку от катушки с серебряным шелком и ловко завязала на левой лодыжке.

Вот теперь все по обычаю пустыни. И боги и духи обязательно услышат свою дочь.

Она предала отца — но пустынные духи никогда не требовали от женщин верности. Смысл? Сегодня она принадлежит отцу, завтра он передаст ее мужу, а тот подарит заезжему купцу, чтобы выгадать лучшую цену на козью шерсть.

Верность дочери пустыни не может принадлежать мужчине, кем бы он ни был. Верность Шекер всегда принадлежала только самой Шекер — и никому больше.

Саму себя она бы никогда не предала.

Звуку барабанов или хотя бы тростниковых тарелок здесь взяться было неоткуда. Неважно! Ритм живет в сердце. Сердце ведь стучит — то быстрее, то медленнее, но никогда не останавливается, пока человек жив. Чем не инструмент?

…Этот танец Шекер особенно любила. Он был посвящен матери-ночи, его танцевали, чтобы не дать уйти тому теплу, которое подарило солнце. Иногда бывает так холодно, что даже шерстяные попоны не спасают. Мужчины греются около верблюдов. А женщины — танцуют. Не останавливаться до рассвета — в этом спасение. Мать-ночь возьмет только того, кто позволит себе остановиться и упасть на песок. Тот, кто танцует — обязательно увидит солнце.

Ступни уже немели, но они частенько немели от холода. Шекер привычными движениями быстро растерла их, вытянулась на носках, потянулась вся, за кончиками пальцев, обратив лицо сквозь потолок к черному небу Хаммгана. И с первым ударом ступни в пол ушла в разгон.

Она танцевала не под потолком — под звездами, кружилась то быстрее, то медленнее, не позволяя себе ни на мгновение сбиться с ритма, не давая усталости ни одного шанса уложить ее на шелковые покрывала. Рубашка вымокла от пота, вымокли и косы. Пот тек в глаза, застывая на ресницах кристалликами коричневой соли.

И вместе с потом выходил яд.

Шекер не упала — а рухнула на ковер только тогда, когда край неба окрасился розовым. Как появились в спальне служанки, перепугались мало не насмерть и захлопотали — снимая рубашку, обтирая тело, кутая Шекер в сухое и чистое, спаивая по глотку остатки воды с противоядием — она уже почти не слышала. Сон ее был глубок и спокоен.

Наверное, не проснулась бы Шекер и тогда, когда за ней явились воины, чтобы, по приказу Агара, последнему приказу евнуха, испускающего дух, зашить дрянную девку в мешок. Так и полетела бы с дворцовой стены на колья — сладко спящая.

Вот только мешок пропал зря. Ни шане, ни воины, ни евнухи так и не смогли обнаружить Шекер. А вместе с девушкой из ее комнат исчезли все золотые украшения, подаренные Жемчужине Шариера, золотые бубенчики с ее башмачков и… вся позолота с резной мебели и даже с потолка. Словно языком слизали.