Дети Исана (СИ) - Кхампхун Бунтхави - Страница 11

— Если так, то пусть отец жениха сходит в магазин китайца У и купит пару-тройку бутылок чего покрепче! — сказал Тит Хат.

— Я уже объяснял, что на весь дом — всего три бата, — громко ответил старик Мек.

— Если китайцы дадут бесплатно, то бери, а если нет, то лучше не связываться! — посоветовал вьетнамец.

— Если дадите денег, то возьмем. Еще и монахов успеем накормить, — сказал Кем.

После того как вьетнамец дал Тит Тюну денег, гости начали расходиться по домам. Кун с сестрами пошел в дом бабушки, где они все вместе разглядывали развешенные по стенам фотографии деда и других родственников. Тут пришел Сэнг, чтобы сообщить, что теленка уже купили. Тит Хат увел всех за собой на окраину деревни, и Яй попросил отца Куна тоже пойти помочь. Мужчина вышел из дома, а Кун, увязавшийся с ним, подумал про себя, что эти вьетнамцы — славные люди. Он уже и забыл вкус говядины!

На окраине собралось около десяти мужчин. Староста деревни с длинными усами сидел на меже[37] рисового поля и разговаривал с мужчиной, который всячески выказывал ему свое уважение. Лицо того мужчины показалось знакомым Куну: он как-то проезжал верхом мимо их дома. Мальчик тогда еще подумал, что тот наверняка навернется с лошади и свернет себе шею. Отец сказал Куну, что этот статный мужчина — гуру молам[38] их округи. Профессия и заработок позволяли ему повсюду передвигаться на лошади. Гуру молам выглядел щегольски: саронг и новая шелковая рубашка белого цвета с округлым вырезом как будто светились на солнце. Когда он улыбался, на зубах поблескивали золотые коронки.

Появился старик Ну — скотобоец деревни. Его старенькая, затертая до дыр набедренная повязка местами просвечивала от ветхости, особенно сзади. Староста деревни сказал, что можно начинать. Ну взял тяжелый пест для обрушения риса размером с дубину и направился к тощему теленку. Тит Хат удерживал веревку, но теленок все равно дергался и мычал. Когда скотобоец замахнулся, теленок так сильно рванулся, что чуть не сломал себе шею. Пьяный Тит Хат, натягивая веревку, подтащил теленка обратно. Пест опустился на голову животного. Раздался громкий треск. Теленок упал сначала на передние лапы, а затем опустился на задние. Старый Ну еще раз размахнулся и со всей силы обрушил свое орудие на животное — теленок испустил дух.

Пока он еще бился в агонии, Ну достал из-за пазухи острый нож. Он вырезал из груди теленка кусок мяса размером с крупный кулак, после чего поплевал на этот кусок и заткнул его за край набедренной повязки.

— Что это за кусок, отец?

— Говяжья вырезка.

— А зачем он плюнул на него?

— Побоялся, что друзья начнут выпрашивать.

— Он хороший мясник. Забирает себе за труды совсем немного, — добавил Кем.

Потом началось освежевание туши теленка, в этом процессе принял участие и отец Куна. Тит Хат принес плошку из кокосовой скорлупы и начал черпать кровь из брюха теленка. Старик Мек закричал: «Хватит-хватит! Дай старшим сначала лап приготовить!» Тит Хат, отец Куна и Сэнг стали нарезать мясо и печень небольшими кусочками и перемешивать все это с кровью. Мать Тит Тюна протянула им маленькую тарелочку с нарезанными травами и приправами.

Тит Хат перемешал руками кусочки сырого мяса и приправы, затем попробовал. Позвали старосту и гуру молам разделить с гостями угощение. Тит Хат засмеялся, обнажив окровавленные зубы.

— Попробуешь, друг? — спросил он у подошедшего вьетнамца.

— Пусть сначала староста отведает, а я уж попробую угощение в доме невесты, — ответил тот.

Кун улыбнулся, когда отец передал ему кусок мяса.

— Возьмем домой. Сейчас я соберу еще крови, желчи и хилуса. Сбегай скажи матери, пусть подготовит приправ к лапу.

Кун взял кусок мяса и, не оглядываясь, побежал домой. Забравшись по лестнице, он сразу передал все матери. Та поджарила тонкие ломтики мяса, а к полудню приготовили кроваво-красный лап. Сестренкам его есть не позволили.

— Мы сегодня пойдем на застолье в дом дяди, правда?

— Позже, сейчас самое пекло. А я вернусь уже за полдень, — ответил Куну отец.

— А что ты собираешься делать?

— Пойду в храм. Когда все приготовят, начнется потчевание монахов.

Когда речь зашла про храм, Кун сразу осекся. Совсем скоро ему предстояло пойти в школу, где преподавал монах Кен — любитель помучить детей.

Засуха вкупе с палящим солнцем все еще царила в краях, где жила семья Куна. Иногда мальчику хотелось подпрыгнуть и, сорвав солнце с неба, выбросить его куда-нибудь подальше, потому что каждый новый день, хоть и приносил ветерок и дразнил проплывающими по небу облаками, но ничего не менял. Поздно вечером слышался голос кхэна, а потом все затихало. Мать говорила, что раскаты грома — это предвестники того, что засуха не собирается оставлять их края, но Кун все равно прислушивался: не пойдет ли дождь?

Однажды отец вернулся с сельского совета из дома старосты и сказал, что через два дня юноши призывного возраста из их деревни должны отправиться в окружной сборный пункт. Собраться решили в доме старосты в два часа ночи, чтобы вместе двинуться в путь. Время выбрали раннее, потому что путь предстоял очень долгий, и добраться до места назначения мужчины могли лишь к полудню. Провожающие вдоволь запаслись рисом, узнав, что в округе в ближайшие три дня намечается фестиваль японского кино.

В этом году отобрали восемь кандидатов, но староста особо не переживал: все ребята оказались щуплые и, скорее всего, служба им — в отличие от прошлогодних призывников — не грозила.

— А если ребята станут солдатами, то старосте это не понравится?

— Почему? Просто без последствий обычно не обходится: кто-то служит хорошо, а кто-то дезертирует — и это портит репутацию старосты и нашей деревни.

— А в этом году ребята щуплые и их не возьмут, пап?

— Так говорит староста…

Отец объяснил, что солдаты, которые дезертируют, поступают так вовсе не потому, что им противна служба, просто они переживают за голодающих дома родителей. Когда беглецов ловят, их отправляют в тюрьму независимо от причин. Но если Куну суждено стать солдатом, отец не позволит ему сбежать, — ведь солдат уважают даже больше, чем полицейских.

Через пару дней ближе к вечеру кто-то позвал отца Куна от калитки. Это Тит Хат пришел доложить, что ни один из призывников не прошел отбор. Вьетнамцы по этому поводу угостили парней и старосту деревни выпивкой. Когда староста уже достаточно опьянел, достали кувшины с запрещенной рисовой бражкой. Тит Хат хотел пригласить отца Куна к ним в компанию, но он отказался, сославшись на то, что сильно устал после сегодняшнего покоса слоновой травы.

Мать завела разговор о том, что через несколько дней наступит Новый год[39]. В их деревне все будут праздновать. Отец ответил, что пусть и так, а ему скучать некогда: что ни день, то в лес или на Соколиный холм на поиски пропитания. Для детей тоже готовилось развлечение: в этом году семья собиралась совершать в храме ритуальное омовение буддийской статуи. Кун попросился было пойти с отцом в лес, но тот сказал, что охотники отправятся далеко за холм Большое болото, и Кун просто не выдержит такого долгого похода. На том разговор и закончился.

До праздника оставалось всего три дня. Матери привезли в амбар несколько корзин риса, чтобы та обрушила его про запас, ведь в праздничные дни нельзя работать, все только гуляют или охотятся. По народным поверьям, в эти дни всем следует вставать до рассвета, а иначе голова покроется собачьей шерстью. Кун активно помогал матери: он подпирал ногой крупную ступку для обрушивания риса, меняясь время от времени с отцом, у которого от плетения слоновой травы разболелась поясница. Кун отметил, что мать — мастерица провеивать рис: ни одного зернышка не просыпалось с решета, а во время просеивания она отбирала только цельные зерна. Работая, мать раскачивалась вперед-назад в одном ритме, а ее груди бойко прыгали вверх-вниз. Когда пот стекал с ее лица, она утирала его краешком юбки и продолжала работать.