Память, Скорбь и Тёрн - Уильямс Тэд - Страница 13

На Внешнем дворе животные сгрудились на общественном выпасе, сбиваясь в кучу от холода. Их замерзшие пастухи выглядели не намного веселее. Саймон бежал мимо низких домиков, складов и загонов для скота, многие из которых были такими старыми и заросшими по-зимнему обнаженным плющом, что казались просто бородавчатыми наростами на каменных стенах Высокого владения.

Солнце пробивалось через облака, освещая резьбу, покрывавшую халцедоновую поверхность Нирулагских ворот. Саймон замедлил шаг до рыси, разглядывая сложные изображения победы короля Джона над Адривисом — битвы, во время которой были наконец покорены наббанаи. Вдруг он услышал бешеный топот копыт и пронзительный скрип колес мчащегося на него экипажа. Саймон рывком отскочил в сторону и почувствовал дуновение ветра на лице, когда лошадь промчалась мимо. Экипаж дико раскачивался. Он успел заметить кучера, одетого в черный плащ с капюшоном, подбитый фиолетовой тканью. Когда экипаж проезжал мимо, человек, сидевший в нем, пронзил Саймона острым взглядом, глаза его были черными и блестящими и напоминали жестокие глаза-пуговицы акулы. Это длилось всего какие-то мгновения, но Саймон почувствовал, как взгляд незнакомца почти физически обжег его. Он отступил назад, прильнув спиной к каменной стене, и ошеломленно смотрел, как карета в облаке снежной пыли исчезла за поворотом Внешнего двора. Куры кудахтали и хлопали крыльями, приходя в себя, все, кроме тех, которые лежали, раздавленные, в окровавленной грязи.

— Эй, парень, ты в порядке? — спросил один из стражников, оторвав дрожащую руку Саймона от изгиба резьбы, за который он ухватился, и поставив его на ноги.

— Тогда ступай себе!

Мокрый снег кружился в воздухе и прилипал к щекам мальчика, когда он медленно спускался по длинному склону холма в Эрчестер. Монетки в кармане наигрывали теперь только марш дрожащих коленок.

— Священник сумасшедший, — обратился один из стражников к своему компаньону. — Не будь он человеком принца Элиаса…

Трое босоногих ребятишек, окруживших оборванную мать, еле бредущую в гору по грязной глинистой дороге, весело хохотали над забавным выражением побелевшего лица Саймона.

В базарный день над Центральным рядом натягивали тент, сшитый из множества шкур. У каждого перекрестка стояли каменные пирамиды, на которых разжигали огонь. Часть дыма выходила через специальные отверстия, и снег, падавший через эти отверстия, с шипением таял в горячем воздухе. Люди грелись у огня, прохаживались по рядам, разглядывая товары, выставленные на каждой стороне. В этой толпе, тут и там, образуя настоящие водовороты, народ Хейхолта и Эрчестера смешивался с многочисленными чужестранцами, медленно двигаясь по Центральному ряду, который составлял целых две лиги в длину, от самых Нирулагских ворот до площади в дальнем конце города. Стиснутый в оживленной толпе, Саймон почувствовал, что его настроение поднимается. Ну что ему за дело до пьяного священника! В конце концов, сегодня все-таки рыночный день!

К обычной толчее торговцев и громкоголосых разносчиков, провинциалов с широко раскрытыми ртами, шулеров, карманников и музыкантов примешивались солдаты всевозможных посольств, прибывших к умирающему королю. Важный вид и щегольские одеяния риммерсманов, эрнистирийцев и варинстеннеров приводили Саймона в восторг. Он шел за группой одетых в белое с золотом наббанайских легионеров, восхищаясь их статью и выправкой, понимая, даже не зная языка, с какой легкостью они осыпают друг друга оскорблениями. Он придвигался все ближе к ним, стараясь разглядеть короткие шпаги, дремлющие в ножнах, которые они носили высоко на поясе, как вдруг один из них, молодой ясноглазый солдат с тонкими темными усиками, обернулся и увидел его.

— Хеа, братцы, — сказал он с улыбкой, хватая за руку одного из своих товарищей. — Глядите-ка! Юный воришка! Держу пари, что он нацелился на твой карман, Турис.

Мужчины повернулись к Саймону. Грузный бородач, которого звали Турис, мрачно уставился на юношу.

— Если он его трогать, тогда я буду убивать, — прорычал он. Похоже, что он владел вестерлингом несколько хуже первого, и был, кроме того, начисто лишен чувства юмора.

Трое других легионеров присоединились к первым двум. Они подходили очень медленно, так что Саймон в полной мере испытал все ощущения загнанной птицы.

— Что случилось, Геллес? — спросил один из новоприбывших приятелей Туриса.

— Фуе фоге? Он что-то украл?

— Нан, нан… — Геллес усмехнулся. — Мы просто шутили с Турисом, этот тощий ничего не сделал.

— У меня есть свой кошелек! — сказал Саймон возмущенно. Он вытащил его из-за кушака и помахал перед носом ухмыляющегося стражника. — Я не вор! Я живу при дворе короля. Вашего короля!

Солдаты дружно захохотали.

— Хеа, послушайте-ка его! — закричал Геллес. — Он имеет нахальство говорить «наш» король!

Саймон понял, что молодой легионер пьян. Некоторая часть очарования, но отнюдь не вся, улетучилась, сменившись отвращением.

— Хеа, ребята, — Геллес нахмурился. — Мульвеизней ценит дренисенд! Не будите спящего льва. — Раздался новый взрыв смеха. Саймон, весь красный, сжимая в руке кошелек, повернулся, чтобы идти.

— Прощай, дворцовая мышка! — крикнул один из солдат. Саймон не стал отвечать и молча поспешил прочь.

Он прошел мимо одного костра и вскоре вышел из-под навеса Центрального ряда, как вдруг кто-то положил руку ему на плечо. Саймон резко обернулся, ожидая увидеть все тех же легионеров, но вместо этого обнаружил маленького плотного человека с красным обветренным лицом. Незнакомец носил серую одежду, на макушке была выбрита тонзура.

— Извините, молодой человек, — в голосе слышалась потрескивающая картавость эрнистирийца, — я только хотел узнать, вполне ли вы благополучны, не причинили ли эти гойрахи вам ущерба?

Он осматривал Саймона, как бы в поисках повреждений. От уголков его глаз с тяжелыми веками расходились лучики морщин, выдающие частую улыбку, но было в них и что-то еще, какая-то глубокая тень, беспокоящая, но не пугающая. Саймон понял, что почти против желания уставился на собеседника, и отвел взгляд.

— Нет, спасибо, отец, — сказал он, в смущении перейдя на официальный язык. — Они лишь шутили со мной. Никакого ущерба.

— Хорошо, это очень хорошо… Ах, простите меня, я не представился. Я брат Кадрах эс-Краннир, Вилдериванского ордена. Я приехал с принцем Гвитином и его людьми. Кем можете вы быть?

— Меня зовут Саймон, я живу в Хейхолте. — Он сделал неопределенный жест в сторону замка.

Монах снова улыбнулся, ничего не говоря, потом повернулся, чтобы посмотреть на проходившего мимо хирку, одетого в яркие пестрые одежды и ведущего на цепи медведя в наморднике. Когда они прошли, он перевел взгляд на Саймона.

— Люди говорят, что хирки знают разговаривать с животными, вы слышали это? И будто бы животные их понимают. — Он насмешливо пожал плечами, как бы давая понять, что божий человек, естественно, не может верить в подобную ерунду.

Саймон молчал. Он, конечно, тоже слышал такие истории о диких хирках.

Шем-конюх клялся, что эти рассказы сущая правда. Хирки часто появлялись на рынке, где они продавали прекрасных лошадей по возмутительным ценам и дурачили селян хитрыми фокусами и загадками. Вспомнив об их неважной репутации, Саймон схватился за свой кошелек, и успокоился, услышав мелодичное позвякивание.

— Спасибо вам за помощь, отец, — наконец проговорил он, хотя и не припоминал никакой помощи со стороны священника. — Я должен идти. Мне надо еще купить специи.

Кадрах внимательно посмотрел на него, как бы стараясь вспомнить что-то, о чем могло напомнить выражение лица Саймона. Наконец он произнес:

— Я, молодой человек, хотел бы попросить вас об одолжении.

— Каком? — подозрительно спросил Саймон.

— Как я уже сказал, я впервые в Эрчестере. Может быть, вы будете так добры, что поможете мне и немного покажете город. А потом вернетесь к своим надобностям, успев сотворить доброе дело.

— О! — Саймон почувствовал некоторое облегчение. Первым его побуждением было отказаться, слишком уж редко выдавался день, который он мог потратить полностью на свои собственные нужды. Но с другой стороны, мальчикам не так уж часто удается побеседовать с эйдонитским монахом из языческого Эрнистира. К тому же, этот брат Кадрах не был похож на человека, который не способен говорить ни о чем, кроме грехов, проклятий и вечных мук. Он еще раз оглядел монаха, но лицо того было непроницаемым.