Сны Персефоны (СИ) - Белая Яся - Страница 13

Сначала пришёл Арес: обозвал её «девкой», заломил руки и норовил залезть под юбку. Только появившаяся вовремя Деметра спугнула его. Следующим нарисовался Аполлон: сочинял красивые стихи, где сравнивал её с нежным цветком, а себя — с ярким солнцем, согревающим этот цветок. Кора не оценила столь возвышенных метафор. Мусагет удалился, бормоча, что художник всегда одинок и не понят.

К осени Кора поняла, что сердце её полно тоски по нежным прикосновениям, страстным поцелуям и такой отчаянной любви, что светилась в чёрных глазах.

Когда он вновь поднялся на поверхность, чтобы выслушать волю Зевса — а Деметра собрала целый совет богов, потому что дочери предстояло уходить в Подземный мир, — Кора сама выбежала к нему навстречу из залы, где заседали боги. Каким-то чутьём угадала — придёт! сегодня!

И кинулась вперёд ровно в нужный миг. Выбежала и замерла, увидев. Он осунулся, побледнел, под глазами лежали тёмные круги. Сейчас, освещённый ярким солнцем Олимпа, он выглядел ещё более некрасивым и неуместным здесь. Он и сам это чувствовал — сутулился, словно хотел стать совсем незаметным. Но всё-таки нашёл в себе силы улыбнуться ей. Улыбка удивительно преобразила его: он словно помолодел на несколько лет и стал таким красивым, что яркие олимпийцы меркли на его фоне.

— Я уйду с тобой, — сказала она, протянув ему руку.

Он осторожно взял её ладонь и нежно коснулся губами — перевернул и поцеловал в самый центр.

— Из-за зёрен граната? Или потому, что так решил Зевс?

— Нет, потому что ни с кем больше я не могу чувствовать себя настоящей богиней, — и она шагнула к нему, шатнулась и попала в крепкие объятия, он прижал её к себе, коснулся волос. — Потому что я хочу быть твоей женой, Аид, мой Владыка, мой муж, мой господин.

А потом — они поцеловались. И пролетавшая мимо Ирида раскинула над ними свою радугу.

Так Кора обрела корни — глубокие, крепкие, надежные, и стала Персефоной — его Подземной Весной, умеющей миловать и убивать…

Афина входит почти бесшумно. Осторожно кладёт ключи на тумбочку в прихожей, проходит в комнату, не включая свет.

Я подаю знак:

— Не сплю.

Тогда она подходит и садится рядом на диван, берёт за руку. Она всегда чувствовала ответственность за меня — как за младшую сестру.

— У меня две новости — плохая и очень плохая, — невесело иронизирует, — с какой начинать?

— С менее плохой, — прошу я, понимая, что не готова выслушать нечто страшное.

— Помнишь те камни, что мы нашли в разрушенном блоке Макарии?

Киваю, как же не помнить этого инфернального зелёного свечения. До сих пор не покидает ощущение тревоги.

— Они — не земного происхождения. У смертных просто нет знаний, позволяющих создать подобное. Но и не божественного.

— Какого же тогда? — спрашиваю, замирая.

— Это технологии Звёздного Чертога.

Холодею, с ужасом думая, какая же тогда ещё более плохая новость. Думаю, наверное, слишком громко, но богине, которая родилась из головы Зевса, не нужно слышать вопрос, чтобы ответить на незаданный вопрос:

— Афродита исчезла. Прежде, чем Аид туда добрался. Он шёл по-божественному.

— Значит…

— Только одно… Вернее, только один из нас, олимпийцев, был вхож в Звездный Чертог…

Только теперь доходит — Аид не был олимпийцем. С тех пор, как он вытянул свой мрачный жребий, Подземный мир сделал его своим.

Значит, кто-то должен был представлять и Олимп. Кто-то очень шустрый, успевающий везде, пользующийся иногда шлемом-невидимкой моего мужа, умеющий ходить между мирами…

— Гермес! — ошарашивает меня догадкой.

«Да», — читаю в серых глазах.

— Но зачем ему?

— Затем, — печально отвечает моя воительница, — что если соединить Слово, Юность и Любовь может получиться оружие пострашнее, чем всё то, что за последнее время навыдумывали смертные.

Да — бесшумное, мягкое, необычно привлекательное, отрывающее от жизни, уносящее на летние луга, на Элизуим, под мертвые солнца и к траве без корней…

_________________________________________________________________

[1] Божества врачевания.

[2] Область в Подземном мире, страна вечного блаженства, место, куда после смерти, попадают праведники, аналог христианского Рая.

Туман густой, как студень. Хоть режь ножом. Ей приходилось буквально раздвигать туманные хляби, чтобы сделать несколько шагов. Туман пугающ. Он — дыхание Эреба[1].

Туман манил, уводил и насмехался. И юная богиня, которая пыталась найти выход, разорвать густую пелену, выбраться из-под власти наваждения, смешила его. Он знал — у неё ничего не выйдет. Туман слишком плотно обвил её своими щупальцами. Совсем скоро утащит в бездну, где она не сможет дышать. Потому что нельзя дышать, если у тебя вырвано сердце. А он — вырвет, сможет, осталось чуть-чуть…

С маленькой богиней так весело играть.

«Куда ты спешишь, Кора? — будто спрашивал он. — Остановись. Мне есть, что тебе показать»

И дразнил её картинками: то темноволосый мужчина занимался любовью с зеленокожей нимфой; то рыжеволосая девушка отдавалась прекрасному юноше посреди цветочного луга…

Кора не хотела видеть. Она закрывала глаза, мотала головой.

«Нет! Всё это неправда!»

Туман хохотал. Туман подсовывал её новые картины — тьму, воющее отчаяние, невозможность исправить…

Кора не верила. Она убежит, туда, где всё хорошо, туда, где будут тёплые объятия и страстные поцелуи. В свой стабильный Подземный мир. Ещё немного. Она сможет. Там она обретёт силу. Там она станет… «…чудовищем!» — хохоча, подытожил её мысли туман.

И показал новую картину: чудовище нависает над красивым юным богом, его грудь пронзает острый железный шип, тёрн оплетает его совершенное тело колючими ветками, с алых полных губ несчастного капает ихор. Его глаза — молят о пощаде. Только чудовища не ведают этого слова. Чудовища умеют только одно — убивать.

Кора упала на колени и закрыла глаза руками. Она не хочет видеть. Не хочет знать. Туман вокруг неё — неправильный, словно Мом-Кривляка[2] скачет подле со своими ужимками и поддёвками. Только вот Мом, решивший как-то раскритиковать Афродиту, не нашёл в ней ни одного недостатка и лопнул от злости.

Туман ухмыльнулся: «Думаешь бог, дитя Эреба и Нюкты, мог так просто исчезнуть?»

Кора покачала головой: изгнать голос, избавиться от ненавистного собеседника, не слышать…

Но Туман не собирался умолкать:

«Лопнув, Мом стал по-настоящему великим. Теперь он воистину вездесущ. Он может вселиться в любого — смертного или даже бога. И тот сам начнёт играть и насмешничать. Это же весело. Так весело. Вот она истинная власть».

И тогда Кора вскинула глаза и вгляделась в туман: он переливался, менял форму — вот златокудрая красавица кривит идеальные губы в усмешке, вот бог в крылатых сандалиях прикрывает улыбку тонкой ладонью…

Им весело, а её страшно. От насмешек не уйти, не спрятаться, они преследуют тебя, как эринии, и жалят так же больно, как их бичи.

И не стоит молить о пощаде — чудовища не знают такого слова…

В последнюю неделю сны такие, что лучше не спать. Но если я не буду спать, Аид привяжет меня к кровати. Угрожал недавно, поймав на кухне нашего «штаба», где я сидела в кресле, обхватив остывшую чашку какао. Конечно же, утащил меня в постель и лично проследил, чтобы Гипнос не поскупился, когда плескал на меня из своей чашки. И я знаю, что это не пустые угрозы — действительно ведь привяжет.

Только пусть, всё равно сегодня я не смогу уснуть: не хочу вновь и вновь возвращаться в тот кривляющийся туман. К тому же чары Гипносова настоя больше на меня не действуют.