Майор и волшебница - Бушков Александр Александрович - Страница 9

Я защелкнул застежки и поставил чемодан на землю рядом с ее невысоким сапожком.

– Ну как, господин майор? – спросила Линда. – Я прошла испытание? Больше не считаюсь подозрительной личностью в расположении войск?

– Не считаешься, – суховато ответил я.

Закурил и в который раз протянул ей пачку «Гитанес» (я тогда не знал, что у французов, в отличие русских и немцев, слова, пишутся совсем не так, как произносятся, и сигареты звались «Житан». И Колька не знал, иначе непременно пустили бы шуточку вроде «Жиган курит «Житан».

Молчание воцарилось определенно неловкое – я понятия не имел, о чем с ней дальше говорить, да и она наверняка тоже. А торчать тут еще предстояло какое-то время: хвост танковой колонны уже виднелся вдали, но один ИС встал у самого въезда на мост, загородив дорогу остальным, и, судя по суете «копченых»[2], что-то у него случилось с двигателем. Даже сюда доносились маты их подбежавшего офицера.

Самым простым выходом было бы встать и уйти, оставив ей сигареты. Но что-то мне сделать это не давало. Сложные у меня были чувства, мне самому не вполне и понятные… Мешанина чувств и мыслей.

С немками я общался не впервые. Если уж откровенно, с двумя даже случились скоротечные военно-полевые романчики – в нарушение известного приказа, но при тех самых обстоятельствах, когда никто не уличил бы. Оба раза на одну колодку: офицер на квартире и хозяйка – молодая симпатичная вдовушка, отнюдь не избегавшая маленьких житейских радостей. Обе не успели завести детей, у одной муж погиб в Африке в сорок втором, у другой вообще в тридцать девятом в Польше…

Здесь было что-то совсем другое. До сих пор немецкие беженцы для меня, как практически и для всех остальных, оставались этакой безликой серой массой, на которую и внимания не обращаешь. И вот я впервые долго поговорил с одной, к тому же молодой и красивой. Но дело не в том даже, что она красивая, – человека в ней увидел. С удивлением, с неудовольствием поймал себя на том, что начинаю ее жалеть.

И еще… Было в ней что-то, чему я и сегодня не в состоянии подобрать точного определения. Какая-то непонятная притягательность, что ли. Не имевшая ничего общего с обычным мужским интересом. Не хотелось думать, что я сейчас уйду и вскоре уеду, а она останется на этой чертовой обочине. Что с ней будет? К бабке не ходи, одно из двух: либо свалится и загнется на дороге от слабости и голодухи (видели мы не раз таких покойников), либо попадет в руки беззастенчивым ухарям, напрочь лишенным обходительности Кольки-Жигана. И в этом случае неизвестно, выживет ли. И корни у нее славянские, и отец против нас не воевал, и притягательность эта странноватая – я не мальчик, но такой раньше ни в одной женщине не видел.

По складу характера я никак не тугодум, да и война давно приучила быстро принимать решения. Вот и сейчас я твердо принял решение, сам себе в глубине души удивляясь. Принял, однако, словно с головой в холодную воду бросился. Авантюра, конечно, и уж безусловно нарушение известного приказа, но на войне, что уж там, многое сходило с рук. Бог не выдаст – свинья не съест. На семь бед один ответ. Можно подобрать еще кучу пословиц и поговорок. А если еще учесть, что я, как жизнь показала, везучий…

– Линда, – сказал я. – Ты когда в последний раз ела?

– Вчера днем, – ничуть не удивившись, просто ответила она. – У меня оставалось последнее колечко, тоненькое, но золотое, с маленьким, но бриллиантиком. Отец подарил на совершеннолетие. Мне попался фермер… – Она горько улыбнулась. – Благородный немецкий фермер… За колечко он мне дал вот такой кусок колбасы (она показала пальцами сантиметров пятнадцать), два вареных яйца и краюшку хлеба. Вообще-то он мне предлагал остаться у него… ну, вы понимаете. Говорил, что я непременно пропаду, если пойду дальше, а он вдовец, обещал хорошо кормить и не утруждать работой… Я отказалась, очень уж противный был тип: лысый брюхан с сальной физиономией. Видимо, я еще не дошла до предела, за которым все безразлично, и в том аду, в который превратилась Германия, многое из прежней жизни приходится отбросить: мораль, гордость…

– Есть предложение, – сказал я. – Поедешь со мной. Иначе ведь пропадешь, как пить дать.

– Пожалуй… – сказала она без всяких эмоций. – Мне и самой это все чаще приходит в голову… – Пытливо, открыто посмотрела мне в лицо, и в ее больших серых глазах была та самая непонятная притягательность, что раньше мне у женщин никогда не встречалась. – Вы хотите сказать, что теперь я – ваш военный трофей? Знаете, я согласна… Я же только что говорила: слишком многое из прежней жизни приходится отбросить. Лучше уж так, чем и дальше брести в неизвестность – без единой ценной вещички, которую можно променять на еду, без всякой надежды добраться до тети, с нешуточным риском попасть в руки гораздо более худших людей, чем ваши солдаты… Мне почему-то верится, что вы не будете обращаться со мной скверно и грубо… Всё. Я дошла до предела. Могло быть гораздо хуже…

Я запустил про себя длиннющую тираду в тридцать три загиба и сказал:

– Крепко ошибаешься, Линда. У меня и в мыслях не было делать тебя «военным трофеем», никогда в жизни безвыходным положением женщины не пользовался и не собираюсь. Такой уж характер дурной, и поздно меня переделывать… Я просто-напросто собираюсь тебя устроить в безопасное место. Вот и все.

– Вы хотите сказать, что в этом аду еще остались безопасные места? – спросила она не то чтобы недоверчиво, но безусловно с той же горькой иронией.

– Представь себе, – сказал я. – Веришь ты или нет, но остались, хоть и мало. Честное слово.

Она смотрела мне в глаза очень долго, пытливо. Сказала наконец:

– Почему-то я вам верю, господин майор, хоть сама себе удивляюсь…

– Вот и отлично, – сказал я, подхватывая ее нетяжелый чемоданчик. – Пошли в машину.

Она молча пошла рядом. Поравнявшись с ординарцем, я сказал:

– Вася, это Линда. Едет с нами.

– Как прикажете, товарищ майор, – как ни в чем не бывало ответил Вася и пошел следом.

Некоторое удивление он скрыть не смог, но в общем и целом оставался бесстрастным, словно куперовский индеец – непростым парнем был Вася Тычко, прекрасно знал, что жизнь – штука сложная и в ней может приключиться что угодно. И эмоциям выход давал крайне редко. Я давно уже понял: мне с ним очень повезло…

Линде я нисколечко не соврал: как ни удивительно, безопасные места здесь все же имелись, пусть и не так уж много. Женские монастыри. Мы шли по католическим областям, и они нам попадались. Нацисты были форменным образом повернуты на культе древних германских языческих богов, но христианство не искореняли под корень, у них и капелланы в армии имелись, и женские монастыри в католических областях на юге Германии (мужских, правда, не было, вернее, были, но их по пальцам можно пересчитать, и оставались там совсем уж пожилые – годных по возрасту для службы они в монахи не допускали).

Благо имелся, что называется, живой пример. Две недели назад ребята из разведвзвода моего батальона катили по Германии и узрели на обочине култыхавшую неведомо куда в совершеннейшем одиночестве немецкую девчоночку лет шести, зареванную, обсиканную. Душа и не повернулась оставить ребенка – остановились, взяли в машину, накормили, дали конфет, кое-как в конце концов разговорили. Оказалось, она шла с мамой и другими людьми, с неба налетело что-то грохочущее и громко стрекочущее, все разбежались, а мама и еще двое уснули и никак не просыпались. Сидела она, сидела возле них, проголодалась и пошла, сама не зная куда.

(Я так подозреваю, это снова повеселились наши доблестные союзнички – плохо верится, чтобы наш истребитель стал стрелять по беженцам, не слыхивал о таких случаях.)

Ну вот, а потом они задумались: что же с ней делать и куда прикажете девать? А вскоре им попался женский монастырь, их и осенило. Монахини (сразу видно, перепугавшиеся не на шутку) ребенка приняли.

Вот и с Линдой я рассчитывал проделать то же самое, когда в пределах досягаемости окажется другой монастырь. Задача, конечно, посложнее: взрослая девушка – это как-никак не дите малое, кто их знает, монахинь, они, конечно, служительницы Божьи, но и не святые, в конце концов. Ну, придется извертеться, обаяние включить, поискать у себя дипломатические способности, наконец, сыграть на образе «этих страшных русских». Туманно намекнуть: советское командование заинтересовано в том, чтобы девушка нашла на какое-то время приют в монастыре, и упускать ее из виду не будет. Продуктов им оставить, керосину – они тоже живые люди, а со снабжением у них сейчас не ахти. Ребята, когда пристраивали ребенка, как раз монахиням кое-каких трофейных продуктов оставили. Так что ничего нереального или утопического в моей задумке нет – при грамотной постановке дела вполне может выгореть, посложнее задачи решали на пятерку с плюсом…