Вальс до востребования - Алюшина Татьяна - Страница 1

© Алюшина Т., 2021

© Оформление. ООО «Издательство «Эксмо», 2021

Свечение заполонило собой все вокруг и было столь интенсивным, столь ослепительно ярким, что, казалось, поглотило, растворило в своем сиянии пространство, время, запахи, звуки, саму материальность как таковую, оставив Яну лишь способность ясно, четко мыслить и испытывать-переживать в разы усилившиеся, мощные эмоции и чувства.

Это чудесное, нереальное сияние не слепило, не вызывало страха или болезненных, неприятных ощущений своей небывалой, какой-то неземной насыщенностью – нет, наоборот, от него исходило и накрывало, обволакивая, ощущение чего-то бесконечно теплого, успокаивающего, искристо-радостного, сродни переполняющему чувству восторженного абсолютного счастья, которое своим еще незамутненным сознанием могут испытывать только дети. И что-то еще, что-то еще… давно позабытое, утраченное, но такое родное, такое потрясающе правильное, истинное изливалось на него от этого удивительного свечения.

Вдруг в самом центре светового потока, словно из какого-то дрожащего зыбкого марева, стали проявляться неясные очертания некой смутной фигуры, будто от чего-то огромного, непостижимого и всеобъемлющего отделилась малая толика, обозначившись чуть более плотным, размытым контуром. Фигура не стояла на месте, а плавно приближалась, и чем ближе придвигалась она к Яну, тем отчетливей проявлялись детали ее облика, и он смог рассмотреть, что это зрелый, благообразный, скорее даже величественный мужчина в свободном светлом одеянии до пят с длинными рукавами.

Но, даже оказавшись рядом, он все так же оставался словно в тени – нечеткая, чуть подрагивающая контурами в мареве сияния фигура и неуловимые, размытые черты лица. И лишь удивительные пронзительно-голубые, глубокие, непостижимо мудрые глаза и столь же мудрая, немного печальная улыбка мужчины были видны настолько четко и ясно, что, казалось, этот взгляд и эта улыбка проникают в само сознание…

– Не меняют жизнь наполовину, Ян, – раздался у него в голове тихий, наполненный легкой иронией, светлым сопереживанием и великой мудростью голос. – Ты же не лечишь половину болезни или полраны только потому, что всю сразу исцелять страшно.

– У меня нет страха, – возразил Ян.

– Да, – согласился наставник, улыбаясь бесконечно доброй, понимающей и чуть ироничной улыбкой, – теперь в тебе нет страха смерти, страха боли, страха потери материального. Ты преодолел эти страхи, принял и постиг конечность всего земного и сумел подняться над болью. Осталось преодолеть страх перед жизнью.

И внезапно он приблизился, в один миг, неуловимым рывком. Заглянул в глаза – казалось, в само сознание, в память, в разум, в самую глубину истинной сущности Яна, – и все тем же нечеловечески мудрым, печально-ироничным голосом произнес:

– Жить страшней, чем не жить. Ты принял смерть, прими и жизнь. Пора, Ян. Пора начинать жить.

– Но я же живу, – напомнил Ян, поразившись нелогичности утверждения.

– Да? – усмехнулся наставник.

И все, что являлось в этот момент, в этом странном пространстве, Яном, – его личность, его разум, сознание, его сущность – вдруг затопило ярко-голубым светом, струившимся из глаз высшей сущности учителя…

– А-ах-х-х-х… – выдохнул непроизвольное восклицание, выскочив из сна, Ян, как хрипит тонущий, на пределе последних сил, вырывающийся на поверхность воды из морских пучин.

Резко, рывком сел на постели, втянул с шипением воздух, выдохнул и поделился с миром яркими впечатлениями, все еще находясь в быстро тускнеющем, понемногу отпускающем голубом свечении:

– Охренеть!

Покрутил головой, стараясь отделаться от странного сновидения, передернул плечами, с силой потер ладонями лицо, прогоняя остатки морока, прижал пальцами веки и повторил, подрастеряв первичную экспрессию:

– Охренеть.

Приснится же такое! Впрочем…

Он не столько удивлялся яркому, мощному по ощущениям, необычному сну, сколько поразился тому, с чего бы ему вообще привиделось и приснилось нечто подобное? Да еще настолько явственно, с невероятно четким ощущением полного присутствия и погружения в ту сновидческую реальность. Нет, бывали у него, конечно, разные сны, как и у каждого человека, но таких вот видений он как-то не наблюдал и не переживал ранее, если не считать…

Но то самое мы как раз считать не будем. Это история отдельная.

Хрен его знает, что такое, может, к перемене погоды? Сделав это успокаивающе-простое предположение, Ян посмотрел в окно. За окном, ничем не удивив и не порадовав, наблюдался все тот же тоскливый, безрадостный пейзаж поздней осени, навевающий ассоциации о бесприютной, стылой жизни, о холодеющих пальцах и насморочном ознобе, о собаках, которых добрый хозяин в эту промозглость ни в жизнь не выгонит на улицу.

Депрессивное межсезонье, которое, как говорится, ни два ни полтора: яркая осень отшумела, отблистав рыжей гривой, малиновыми губами, багряными нарядами в рябиновых бусах, а дивная зима со снегами и морозами подзадержалась. Время, в которое русскому человеку по чести пристало бы сидеть у камина или печки и предаваться философским размышлениям о смысле жизни и бытия, в частности бытия российского народа, его вкладе в историю человечества и истинном пути развития, и о том, каково это – телепаться-то народу по тому самому пути, когда такая вот погода превалирует во всей его жизни.

– М-м-м-да, – с тем самым философским сарказмом прокомментировал свои настроения Ян, поделившись с пространством недоумением: – Приснится же…

Ладно. Что приснилось, то приснилось, к перемене ли погоды, или еще неизвестно к чему, или вообще ни к чему – бог с ним. Он отодвинул от себя утихающие эмоции, окончательно освобождаясь от сонных переживаний.

– М-м-м, – промурлыкал заспанный голосок рядом. – Ты чего подскочил? – не очень-то нуждаясь в ответе, просто так, спросонок ленясь, спросила ночная подруга.

– Хм, – хмыкнул довольно Ян.

Откинул край одеяла, с удовольствием обозрел аппетитную, кругленькую девичью попку.

«Значит, говоришь, пора жить? – продолжил он мысленно диалог со светящимся фантомом из своего сна, оппонируя тому: – А я что, по-твоему, делаю? Живу, да по полной!»

И, в подтверждение своему заявлению, от ощущения той самой наполненности и правильности жизни с удовольствием, но легонько хлопнул по упругим ягодицам подружки.

– Ой, ты чего? – делано игриво возмутилась та.

И, повернувшись на бочок, подперев голову рукой, посмотрела со значением и явным приглашением, предоставляя его взору прекрасную грудь, гладенький животик и маленький темный треугольничек фигурно выбритых волос на лобке, «в прическе», как, посмеиваясь, называл этот парикмахерский изыск Ян.

– Пора вставать, – усмехнулся Стаховский.

С особым эстетским чувством окинул взглядом сию красоту, размышляя, не воспользоваться ли откровенным предложением-призывом дамы, но вспомнил о недоделанной срочной работе, от которой, кстати сказать, она его вчера оторвала своим внезапным появлением. Заснули они только под утро, отчего, видимо, и привиделся ему этот странный сон. И, не удержавшись от разочарованного вздоха, Ян подавил желание в зародыше, не поддавшись искушению, лишь наклонился и поцеловал коротко в капризно надутые губки подружки, по выражению его лица уже понявшей, что утренних любовных утех не предвидится. И повторил распоряжение:

– Подъем. Позавтракай сама, а потом Михаил тебя отвезет.

– Как обычно, – вздохнула девушка, преувеличенно наигранно изображая недовольство.

– Как обычно, – подтвердил Ян.

И, ухватившись за металлический стержень турника над кроватью, «потарзанил» в сторону ванной комнаты, ловко цепляясь за перекладины, устроенные по этому маршруту, по ходу подтягиваясь по нескольку раз и делая легкие упражнения на некоторых из снарядов.