Час цветения папоротников - Гавура Виктор - Страница 11

Действительно, спорт не мыслим без соперничества, побед и наград, здесь все на пределе возможностей, все на грани: ты или я. Спортсмен живет не одну, а тысячу жизней. Но для того, чтобы жить жизнью спорта надо, как минимум, желание. У Алексея его не было. Он слишком рано понял, что у него нет самого необходимого и дорого для ребенка — материнской любви.

К тому же он был левша, а левше труднее, чем остальным жить на свете. Ведь мир, в котором мы живем, рассчитан на правшей. Маленький Алеша никак не мог приспособиться к жизни в зеркально измененном мире, где он каждый день оказывался в положении Алисы в Зазеркалье, где абсолютно все было наоборот: от дверных ручек, до клавиш компьютерной мыши. В этом неудобном для него праворуком мире решительно все, от матери, до учителей (о сверстниках и говорить нечего), требовали от него быть, как все, и старались насильственно его переучить, заставляя все делать неудобной для него правой рукой.

По тонкости подходов, действия его наставников по «переучиванию» были равнозначны действиям кувалды. Когда Алексей уже вырос, взгляд на леворуких изменился и умудренные опытом педагоги пришли к выводу, что даже если ребенок левша не умеет делать что-то стандартное, освоенное большинством детей его возраста, он ценен именно своей неповторимостью, ‒ умением делать нечто, отличающее его от других, и обогащающее всех.

Но эти, наукой подтвержденные факты, стали известны тогда, когда леворукость Алексея уже не беспокоила. Он уже прошел через все муки переучивания и свободно владел правой рукой так же, как и левой, и владел ими в совершенстве, молниеносно. В остальном, Алексей тоже демонстрировал рекордные показатели быстроты восприятия и реакции. Он одним взглядом охватывал до страницы печатного текста, вникая в смысл написанного со скоростью взгляда, часто ему достаточно было одного слова, чтобы уловить суть всей фразы.

Уже работая в банке, в одной из научных статей, размещенной на страницах представительного Американского Интернет-портала, специализирующегося на банковском деле, он прочел, что в деловых кругах Запада господствует своеобразный приоритет леворуких. Если выясняется, что один из партнеров по бизнесу левша, к нему изначально относятся, как к неординарной личности. Поскольку уже давно доказано, что люди-левши обладают сильным характером и мощным творческим потенциалом, у них неожиданный взгляд на мир и особый ракурс видения происходящих в нем событий.

Но это на загнивающем Западе, у нас все наоборот. К левшам у нас всегда относились настороженно. В древней Руси им вообще запрещали давать показания в суде. Поскольку бытовало мнение, что левшой был сам дьявол. Даже сейчас, когда мы говорим «правый», то имеем в виду правильный, а когда ‒ «левый», подразумеваем сомнительный. В советских же школах всех маленьких левшей в обязательном порядке переучивали.

Один только тренер Алексея по боксу не видел в его леворукости никакого дефекта и не пытался его переделать. Он знал, что левша неудобный противник, особенно в боксе. Леворукие, по сравнению с праворукими, обладают более быстрой реакцией и исключительной точностью движений. Похоже, с тренером ему повезло.

А Вере всегда не везло.

Вера Петровна Квиточка постоянно впутывалась в плохие истории, как магнит, притягивая к себе несчастья. Она к этому привыкла и думала, что так и надо. Одни люди созданы для счастья, другие, наоборот. К «другим» она относила себя, полагая, что ей на роду так написал кто-то, ‒ с грубыми орфографическими ошибками. При этом она интуитивно понимала, что ничего изменить нельзя. События происходят потому, что не могут не произойти, и все должно идти, как идет, своим чередом. Потому что одно не может быть без другого и, если она попытается изменить что-то одно, изменится все, на этом и закончится ее жизнь. Так она и жила, не теряя веселого нрава и не черствея душой. Мир для нее был чист и светел.

У Веры не было особых талантов, никаких ярко выраженных черт характера или своеобразных вкусов, благодаря которым она бы выделялась среди остальных. Она была тиха и беспорывна, никогда не сердилась, не прекословила, в ней было что-то от бесхитростной чистоты родника. Те, кто мало ее знал, считали, что она ко всему равнодушна и ей ни до чего нет дела, что она совершенно лишена индивидуальности. Но они ошибались.

Вера была необыкновенно сердечна. В ней теплилась искра и, несмотря на все невзгоды и испытания, она не угасала. Самоуважение, заложенное в природе каждого человека, заставляло ее идти вперед, не сгибая головы. Чувство собственного достоинства было ее чудотворным источником, давало ей силы, питая надежду на лучшее. При этом она не знала, что несчастья обладают тайным состраданием: тот, кто не жалуется и встречает их с улыбкой, к тому они менее жестоки.

Вера не была красивой в обычном понимании о женской красоте, но она была жизнерадостна и обаятельна. От этого ее миловидность странным образом приумножалась и граничила с редкостной в наше время хрупкой красотой. Она вся дышала какой-то милой, чарующей прелестью. У нее было акварельно-тонкое, очаровательной белизны лицо, нежно подчеркнутое свежим румянцем и полные сочные губы.

Ее серебристо-серые глаза, словно крылья экзотических бабочек, оттеняли черные веера ресниц, а тонко обрисованные брови придавали ее лицу особую ясность. Она была невысокого роста, но казалась высокой, так строен и гибок был ее стан. Ей шел уже двадцать седьмой год, но ее красота от этого не убывала, и казалось, не зависела от прожитых лет. Ее кожа была бела и бархатиста, а на лице не было ни одной морщины, кроме тех, что бывают даже у юных девушек.

Ее коротко подстриженные каштановые волосы летом выгорали и приобретали цвет спелой ржи. Сколько она их не причесывала, на макушке они всегда торчали вихром. Она с детства носила длинные волосы, в школе — две вечно расплетающиеся косы, а поступив в экономический институт, позволила себе сделать взрослую прическу с рассыпанными по плечам, не держащими формы волосами. После того как ее изнасиловали, выйдя из милиции, где ей объяснили, что во всем виновата она сама, перед ее глазами оказалась вывеска парикмахерской. Она не помнила, как очутилась в кресле.

— Зачем вам эти волосы? — спросила ее маленькая и толстая, как бочонок парикмахерша, и не дожидаясь ответа, прибавила, — Короткая стрижка освобождает женщину.

— От чего? — машинально спросила Вера.

— От всего. Прежде всего, от ее прошлого… — до загадочности странно понизив голос, ответил «бочонок», позвякивая над ее головой ножницами.

Подробности надругательства над ней были неотвязны, но Вера научилась не давать им долгой власти над своей памятью, скрывая, даже от себя, свою боль и весь свой ужас. И хотя в последующем ее жизнь шла гладко, она часто ставила себе двойку в шкале жизненных успехов. Ей казалось, что она недостаточно хороша и что она не может жить, как все. Она была неуверенна в себе, подсознательно испытывая состояние скрытого стыда. Того, самого сильного стыда, который, она знала, останется с ней до самой ее смерти.

Как это ни парадоксально, но посещение безнадежного умирающего больного быстро помогает избавиться от переживания скрытого стыда за свою мнимую неполноценность и человек начинает жить, не чувствуя себя обиженным или обделенным судьбой. Все познается в сравнении, и житейские несчастья видятся ничтожными пред безмерностью великих страданий. Так она и жила, кроткая трепетная душа.

Вера работала в государственном банке, с которым проводил операции коммерческий банк, где работал Алексей. Там они и познакомились. У Алексея была неотразимая улыбка, и Вере немедленно захотелось улыбнуться в ответ. Она как-то помогла Алексею ускорить прохождение документации при проведении одной сложной банковской операции. В знак благодарности Алексей пригласил ее в ресторан. Вечер пролетел на удивление быстро. Никогда еще ни один человек не разговаривал с Алексеем так душевно. Ни разу в жизни никто не смотрел на него таким ясным простодушным взглядом. Потом он проводил ее домой и поцеловал на прощание в подъезде.