Час цветения папоротников - Гавура Виктор - Страница 29

Несколько минут постояв, прислушиваясь, Смык отворил незапертую дверь во флигель. В большой пустой комнате с подранными обоями и забитыми фанерой окнами на ящиках сидело трое его подручных, подобранных им по пивным и базарам. Посреди комнаты стоял такой же перевернутый ящик, используемый в качестве стола, накрытый вместо скатерти газетой. На нем лежал хлеб и нарезанная большими кусками, будто порубленная топором колбаса. Украшением стола была трехлитровая банка с солеными помидорами. На полу стояли четыре полные бутылки водки. Пятую, один из них, по кличке Патлява, держал в руках, разливая водку по пластиковым стаканам. Судя по бутылкам, вечеря только началась.

Коротко бросив всем: «Привет», Смык сел на пододвинутый Патлявой ящик. Он снял ботинок и носок, стопа распухла, как подушка. Скрипнув зубами, он выпил протянутый Патлявой стакан. Патлява услужливо налил ему из банки рассола, поставил банку на пол и принялся чесать себе спину, озабоченно о чем-то размышляя. Все насторожено молчали, поглядывая, то на Смыка, то на его, белеющую на полу ногу. Они с трудом терпели друг друга, и ни один из них, не доверял другому, одна лишь выгода заставляла их держаться вместе. В шайке, с меньшим риском можно было грабить. Смык всегда тщательно планировал налет, поровну делил добычу и, к тому же, обеспечивал им безопасное жилье.

Напротив него над ящиком-столом горой возвышался Мачула. Это была его фамилия, звучала она, как кличка. Ему было тридцать лет, но выглядел он на все пятьдесят. Он был не очень быстрого ума, зато необычайно силен и скор на расправу. Мачула был самым крупным в их компании, да и вообще, выделялся среди толпы. Был он атлетического телосложения, ростом за метр восемьдесят с широко растопыренными руками борца. На голове у него была фетровая шляпа-котелок, одет он был в серую войлочную тужурку, наподобие тех, что носят сталевары. От этого он казался еще больше, чем был на самом деле. По сравнению с ним, Смык выглядел жалким ребенком.

В прошлом Мачула был спортсмен, занимался классической борьбой. Но это было в далеком прошлом, до двух судимостей за хулиганство и рэкет. Волосы на голове у него были какого-то неопределенного цвета и своею густотой напоминали свалявшуюся звериную шерсть, из нее торчали деформированные, сломанные уши. У него было отталкивающе, землистое лицо пропойцы и гнилостное дыхание зверя. Да и весь он смердел, как немытое животное.

Мачула никогда не смотрел прямо в глаза, а если и смотрел, то как-то неопределенно, уклончиво. Речь его была невразумительна, словарный запас ограничивался несколькими нецензурными выражениями. Когда же надо было выразиться посложнее, он использовал два десятка клише на воровском жаргоне, сопровождая свои слова жестикуляцией — новомодной «пальцовкой».

Рядом со Смыком сидел его бригадир Патлява. О себе он рассказывал, что «мотал срок» за вооруженный разбой. Но опытный сиделец Смык быстро раскусил, что в тюрьме Патлява не сидел, а если и был там, то недолго. До поры, эту тему Смык раскручивать не стал, Патлява держал в узде двух его бойцов и это его устраивало.

Как-то Смык вместе с Патлявой в пивном баре повстречал его знакомых и от них услышал, что фамилия у Патлявы Бокий. От них же, Смык узнал, что недавно Патлява отдыхал у деда Лукьяна[12]. За какие заслуги его отпустили, предстояло выяснить. Вначале Смык заподозрил в нем подсадную утку, но увидев, как Патлява, не задумываясь, прострелил ногу заерепенившемуся пассажиру, он прикинул, что подсадной так бы не поступил. Пока Смык внимательно за ним наблюдал, решив, что Патлява хоть и не утка, но не нашего пера птица, про себя понизив должность Патлявы с бригадира, до доверенной шестерки.

У Патлявы была безбровая уголовная физиономия и бегающие мутные глаза с красными веками. Вперед выступал острый нос, а по бокам обритой наголо бугристой головы, топорщились уши. Его безгубый рот, похожий на сделанный в коже разрез, все время шевелился, будто он разговаривал сам с собой. Он был хитер и жесток, и вместе с тем, труслив.

Одет Патлява был лучше остальных, на нем была черная кожаная куртка, оранжевый шарф, широкие спортивные шаровары и белые кроссовки. Типичный наряд киевского бандита, бери и сажай его без суда и следствия. Ни один путевый вор так бы не оделся. Даже когда он молчал, он доводил Смыка до тихого бешенства своей привычкой чесаться.

Третьим был Шара. В их компанию его подтянул Патлява. Они на пару шакалили, отбирая мелочь и мобильные телефоны у школьников. Шара тоже был в коже, джинсах и в грязных белых носках, которые виднелись из лакированных туфлей с открытым верхом. Он недавно их снял у заснувшего на лавке пьяного пижона. Следуя бандитской моде, он тоже был наголо обрит, из-за густых черных волос его голова казалась синей.

У него было не по годам преждевременно измятое лицо и дегтярно-черные раскосые глаза, всегда прикрытые складками масленно-оливковых век, лишь изредка из-под них поблескивал острый, как жало, не сулящий ничего хорошего взгляд. К двадцати пяти годам за его спиной было три судимости: за грабеж, распространение и сбыт наркотиков, и квартирные кражи.

Шара давно и плотно сидел на игле. Он и хотел бы, да не мог забыть ту дряхлую, похожую на смерть старуху, которая работала вольнонаемным врачом в ИТК под Винницей, где он отбывал последний срок. Она под расписку поставила его в известность, что он ВИЧ-инфицированный. Свой смертельный недуг он скрывал от всех, в том числе и от подельников.

На зоне Шара «омолодился», наркотики там были дорогим удовольствием, и ему поневоле приходилось обходиться меньшей, а то и никакой, дозой. Игла входила в «шахту» (незаживающую рану у него в паху), как сережка в дырку уха. Другие вены «не фурычили», проросли рубцовой тканью. На дозу он пока «зарабатывал», но наркотики на молекулярном уровне вошли в обмен веществ его организма. И каждая его клетка постоянно требовала увеличивать дозу. И ему ее уже не хватало, как воздуха на тонущей подводной лодке. Он больше остальных торопил Смыка провернуть крупное дело.

Ни на одного из своих подручных Смык положиться не мог, но Шара был самым ненадежный из них. За дозу, он не моргнув, продал бы мать родную. Впрочем, сделать это было бы не просто: его с детства воспитывали в цыганском таборе, и о своей матери он ничего не знал. Шара был весь на изменах, всегда готовый урвать от общей добычи неучтенный кусок. Этой осенью он упорол какой-то косяк, за который его разыскивали родные, местные цыгане и пришлые, бессарабские, и те и другие приговорили поставить его на нож. Смык постоянно ждал от него подлянок, и давно бы от него избавился, но заменить его было не кем. Шара лучше других умел отследить жирного пассажира или отыскать упакованную квартиру, а главное, ‒ ему всегда перло. Смык никогда не встречал более удачливого вора.

— Есть хорошие новости, — прервал затянувшееся молчание Смык.

Двинув словесного коня, Смык надолго умолк. Он понял, что напрасно поспешил осматривать при них травмированную ногу. Его бандиты начали мандражировать и не долго думая, могли разбежаться. Без них, осуществить задуманное было сложно. Поздно включать задний, теперь нужно все отрихтовать.

‒ Во́ как! И, насколько, хорошие?

Льстиво осклабился Патлява, обнажив синие десна. Верхняя губа у него задиралась выше, чем нужно. Остальные, выжидающе смотрели на Смыка, желая понять, как себя вести. Смык помолчал, чтобы смысл его слов дошел до каждого, потом внушительным тоном ответил, тщательно взвешивая каждое слово.

— Куш не меньше, чем ювелирный магазин ломануть. А главное, без никакого риска.

Он не сомневался, что Дина сказала ему правду. Но дело было не в том, что она не лгала. Воровская чуйка подсказывала ему, что впереди его ожидает самый большой в его жизни фарт. Такой фарт, который выпадает одному на миллион. К этому все шло, роковое невезение последних лет и даже сегодняшняя перестрелка, абсолютно все свидетельствовало об этом. Расклад прост, проще не придумаешь. И никакого риска. После того, как в него стреляли на поражение, у него пропало желание рисковать. Охоту на него открыли всерьез, и это золото было как нельзя кстати.