Между нами море (СИ) - Алешкина Ольга - Страница 33

Гордей встретил у тяжелых ворот. Футболка со следами пота, расстёгнутая кожаная куртка, весь какой-то взъерошенный и уставший. А глаза, напротив, горели нездоровым блеском. Я даже слово подобрать не могла. Привычного поцелуя при встрече не состоялось. Он подошел, просто взял меня за руку.

— Накинь кофту и ничего не бойся, — сказал он, а потом позвал: — Идем.

Несколько каменных ступеней и мы в подвале. Стеллажи и бочки с вином оставили без внимания, тогда зачем мы здесь? Слабая догадка мелькнула в конце коридора. Гордей остановился, развернул меня к себе и выпустил мою руку, чтобы дотронуться обеими до моего лица, а я только тогда обратила внимание на правую ладонь — бинт. Костяшки замотаны эластичным бинтом. Азарт, осенило меня. Вот оно, это слово, именно азартом светятся его глаза.

— Зачем это тебе? — с беспокойством спросила я, указывая одними глазами на бинт. Он притянул мое лицо ближе, заглянул в глубину зрачков и, едва коснувшись губами губ, сказал:

— Всё будет хорошо. Сейчас мы зайдем в эту дверь, ты глянешь, одним глазком, и скажешь он это или не он. А можешь не говорить, просто кивни.

Там, на каменном полу, сидел Васек. Жалкий, беспомощный, замерзший в одной футболке. От скованных рук тянулась веревка под потолок, поверх джинсов ноги смотаны скотчем. Он поднял голову заслышав нас, я его сразу узнала. Поправившегося, изменившегося и узнала. И поняла одно — он меня забыл, стер, как ненужный элемент, пройди я мимо, встреться мы при других обстоятельствах, моё лицо едва ли покажется ему знакомым. Наверняка, даже вопроса: «девушка, мы с вами где-то встречались?», не последует.

Я прикрыла глаза на секунду и повернулась к Гордею. Мне не нужно было говорить или кивать, мы оба знали. Трое.

Все. Трое. Знали.

Знали, что сейчас будет происходит и молчали об этом. Я не выдержала первой, вышла и встала у стенки. Мне показалось справедливым, если Гордей набьет ему бока, но смелости глазеть на это не хватало. Колошматил он его с чувством, глухие удары раздавались друг за другом. Стоны и возгласы душителя. Я затыкала уши, жмурилась, но тогда я слышала свои стоны, те, на пляже, и открывала их вновь.

Гордей орал. Каждый удар сопровождал объяснением за что бьёт. В какой-то момент я услышала его тяжелое дыхание, он больше не мог говорить, но бить не переставал. Я ужаснулась, поняв: это его допинг, его личный трофей и сам Гордей не остановится. Просто не в состоянии.

— Хватит! Хватит! — крикнула я, вбежав. — Прекрати, пожалуйста!

Веревка натянута, Васек стоит, задрав руки вверх, белая футболка в крови. Бровь, губы, нос, отовсюду сочится. Пытаюсь развязать веревку, намотанную на железную скобу в полу, но у меня не получается, и я кричу ещё громче:

— Да, помоги ты мне!

— Тихо, тихо, — подходит ко мне Гордей и прижимает к себе. — Тс… всё в порядке, милая. Давай, я отведу тебя на воздух.

— Отвяжи его, прошу, хватит. — Я вырываюсь, и снова пробую отвязать эту треклятую веревку. — Помоги мне, помоги!

Наконец, Гордей ослабил её, а я держала конец и выпускала потихоньку, не позволяя ему рухнут без сил — больно.

Гордей поднял его за волосы, заставил смотреть на меня и гаркнул в самое ухо:

— Смотри, она тебя жалеет, падаль!

— Прекрати, он тоже мне помог, он тоже меня пожалел, — взмолилась я и обхватила себя за плечи. Гордей оставил его, небрежно отпустив волосы, и повел меня к выходу.

— Сейчас я узнаю у него про остальных и всё закончится.

Я осталась за стеной. Покидать подвал наотрез отказалась, боялась, что Гордей наделает глупостей. Нельзя так с живыми людьми. Говорил Васек охотно, вполне правдиво. Борман не сегодня-завтра сдохнет, и это не мои слова, пленника. Не от передоза, так от разложившихся внутри органов. Ногтя посадили на перо следующей зимой. А Вася… Вася исправился, он ничем таким больше не занимается и дружков подобных стороной обходит.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍— И девчонку, девчонку я пожалел, — суетливо рассказывал он. — И душить её специально, понимаешь, специально вызвался. Потому что, Ноготь не оставил бы живой. Ну, никак не оставил, хоть и мужик тот лишь попортить просил.

— Какой ещё мужик?! — влепил затрещину Гордей, судя по звуку.

— Который деньги нам за неё заплатил.

— Что за мужик, как он выглядел?! Мне из тебя клещами тянуть?

— Да не видел я его, не видел, сукой буду. С ним Ноготь дела имел, он из этих краев, тутошний. Мы сидели вместе, понимаешь, я откинулся, подался сюда, думал деньжат заработать, туристы, то да се, и Бормана с собой прихватил. А потом ноги уносить пришлось.

— Ты мне на жизнь жаловаться будешь, или про мужика рассказывать? — замахнулся Гордей. Этот замах я видела воочию, потому что стояла уже в дверном проеме. Васек сжался, прикрываясь руками и затараторил:

— Имени не скажу, рожи не опишу, не видел, говорю же. Знаю только, что встречаться с ним он на коне приехал, Ноготь ржал ещё над ним, Будённым называл.

Гордей резко повернулся. Понять слышала ли я. Не ожидал увидеть меня в дверях и вздрогнул.

Мне казалось — я упаду. Секунда, вторая и подкосятся ноги. Противный шум в голове нарастал, я развернулась и побежала. Вбежала по ступеням, щурясь на солнце, и, прежде чем Гордей успел меня догнать, повернулась и погрозила ему пальцем:

— Не ходи за мной. Не ходи.

— Ася, прошу! — услышала вслед.

— Не надо, не смей! — крикнула я, торопясь к склону.

Дальше бежала не разбирая дороги. Не помню, как очутилась в винограднике, плакала лежа на земле, пока не сообразила — должно быть их. Казак ещё садил, или дед. Топтала лозу, дергала молодые листья и выла.

С закатом спустилась к морю, скинула прилипшую к телу кофту и прямо в платье ступила в воду. Вошла по пояс и окунулась с головой. А потом легла на спину и наблюдала за темнеющим небом, за отблесками солнца уходящего за горизонт, уносящего с собой чье-то счастье, чей-то покой, а может даже жизнь.

Удивительно спокойное море сегодня. Меня знобит, но я качаюсь на волнах, пока не понимаю — в воде гораздо теплее.

— Ну, здравствуй, море.

Гордей

Я боялся пойти к ней. Боялся заглянуть в глаза и увидеть в них ненависть. Она имела полное право на это. Ненавидеть всю нашу семью. Что я мог сказать ей — извини? Какие слова я должен подобрать, если одного «прости» не достаточно? Существуют ли они, эти слова…

Думал принесу ей "голову" этих подонков, отомщу, а принёс лишь боль. Догони я её тогда, не позволь ей уйти и, возможно, нам удалось бы поговорить, может даже поплакали вместе, черт с ним, я готов показать свою боль через слезы! Я видел, они текли у неё по щекам, видел обиду и не смел. Не смел даже коснуться кровавыми руками. Они перепачканы кровью этого недомерка, но мне чудилось будто её. Асина кровь на моих руках, передалась мне по наследству, вместе с этим чертовым подвалом. Вдобавок, за спиной ждал пленник, с которым нужно было что-то решать.

Я его отпустил. Отвез в офис, запихнул в душ, нашел ему чистую одежду. Вытащил аптечку, в которой наверняка найдется перекись. «Латай себя сам», — сказал ему. Тот лил перекись на все что мог, клеил пластырем бровь, но помалкивал. Я дал ему денег: на гостиницу, на обратную дорогу, с лихвой, зачем-то сунул в обе руки обещанный портвейн и вывез. Остановил машину в центре города и коротко бросил:

— Выметайся.

Мне было насрать, если он прямым ходом отправится в полицию. Значит, так тому и быть. По мозгам долбила единственная мысль — отец заказчик чудовищного приказа.

Образ сильного мужика, личности рушился на глазах и падая, подобно домино, цеплял меня, маму. Хотя её участие в этой грязи, даже косвенное, исключено, не посвящал он никогда в свои дела. За образом отца рушился и старательно возводимый им тыл, а стены «крепости» превращались в крепостные. Разве в этом сила?