Птицеферма (СИ) - Солодкова Татьяна Владимировна - Страница 32

— Это задание — последнее, — огорошивает меня полковник. — Сейчас поздно что-то менять, но будь я проклят, если поставлю вас вместе еще хоть на одно дело.

Смотрю на начальника широко раскрытыми глазами. Я могла ожидать чего угодно, но только не этого. Пальцы крепче сжимают подлокотники.

Слова Старика для меня как удар под дых. С Ником мы напарники с самого выпуска из Академии, уже восемь лет. Коллеги действительно зовут нас «Ник-Ник» — Николс и Николас, — потому что мы не разлей вода. И остаться без Ника — все равно что потерять руку. Правую.

— Валентайн считает, что ты не справишься с «Делом о Пандоре», — продолжает Маккален, немного сбавив обороты — увидел, что я впечатлена, и успокоился.

Неожиданно.

И немного обидно.

Ник так сказал? Ну, я ему устрою…

— Справлюсь, — отрезаю.

Здесь не нужны долгие расшаркивания.

— И я так считаю, — тон ровный, но потом вновь наливается злостью и звенит металлом. — Но это уже не первый раз, когда Валентайн срывается с цепи, стоит тебе оказаться в опасности.

— Мы просто дорожим друг другом, — отвечаю. Пожалуй, сейчас не лучший момент упоминать, что Ника никто не садил на цепь, чтобы он мог с нее срываться. Да он и не собака.

— Вы просто два идиота! — полковник с грохотом опускает ладонь на стол, так, что лежащие на нем пишущие принадлежности взлетают в воздух. — Упертые бараны, — снова ассоциации из животного ряда. — Говори сейчас, пока не поздно. Опасения Валентайна обоснованы? Мне заменить тебя им?

Позволить стереть себе память, отправиться неизвестно куда без прикрытия и поддержки, понадеявшись на то, что подкупленные люди сдержат слово и вколят мне в кровь меньшую дозу слайтекса, чем должны бы были… Да, страшно. Но страх не повод сдавать назад.

Не думаю, что шеф сомневается в моем ответе. Просто ему нужно услышать это от меня ещё раз.

— Я справлюсь, — отвечаю твердо.

Старик переплетает пальцы на столешнице, опирается на нее локтями и подается вперед.

— Тогда не подведи меня, Николс.

— Не подведу, сэр, — киваю.

И думаю о том, что если и вправду справлюсь, то, возможно, шеф сменит гнев на милость и не станет разрушать наш сработавшийся тандем.

Сон-видение рассыпается миллионом серебристых осколков.

Сквозь закрытые веки пробивается яркий солнечный свет. Кажется, я проспала, но все равно не спешу вскакивать с постели.

Николас Валентайн и Эмбер Николс — теперь я знаю имена.

Ким, Мейси, полковник Маккален — Старик…

А еще эмблема — стилистически выполненная буква «П». И пусть я пока не помню большую часть своего прошлого, мне прекрасно известно, чей это знак — Полиция. Серая форма вместо стандартной фиолетовой — какое-то спецподразделение? Голова гудит, но больше не дает ответов.

Значит, мне не показалось вчера — я оказалась на Птицеферме добровольно.

Зачем? Не для того ли, чтобы остановить подпольную деятельность тех, кто появляется по ночам из люка у реки? Вдруг все это связано?

Но два года, бог ты мой, два года!

«Ты все вспомнишь через пару дней…». Как бы не так. Пара дней растянулась на пару лет. Списали ли меня уже со счетов? Знают ли, что я еще жива?

Как я должна была связаться со своими? Какой дать знак? Как? Или у нас было обговорено место встречи?

Сажусь на кровати и стучу ладонью себе по лбу, сильно. Ничего — ответов нет.

Думай, думай. Думай, как тебя учили, когда готовили действовать и принимать решения в критических ситуациях. Думай как Эмбер Николс, а не как Гагара, думай.

Оперативник отправляется работать под прикрытием. Не важно зачем — отправляется и все. А потом не подает условленный знак или не появляется в назначенное время в назначенном месте. Неужели в этом случае нет плана «Б»?

Меня не могли просто взять и бросить. Верю, что попасть сюда не так просто и, возможно, это заняло бы время, но не бросили бы. Ведь правда?

Или я просто очень хочу в это верить?

Однако, если меня сочли погибшей, полиция не стала бы тратить ресурсы на то, чтобы вернуть мое тело…

А что если?..

Мое сердце вдруг начинает стучать с бешеной скоростью.

Пересмешник так похож на Ника. Сразу обратил на меня внимание по прибытии. С первого дня стал что-то вынюхивать. Потом спас меня, выгородил перед Филином, возился со мной после порки. Позвал «в разведку».

«Как ты меня назвала?» — спросил он, резко включив фонарь, чтобы увидеть мое лицо, когда я назвала его Ником.

А что если это не просто сходство? Вдруг это правда? Спустя два года мой друг и напарник пришел за мной?

Одна часть моего сознания безумно верит в это и хватается за эту идею мертвой хваткой. Другая моя часть хочет дать подзатыльник первой. Потому что так не бывает, чудес не случается.

Но, бог ты мой, как хочется верить…

В столовой появляюсь в числе последних. Еще чуть-чуть — и опоздала бы. А Филин не любит опозданий.

Цепляюсь взглядом за Главу, сидящего рядом со своим цепным псом Момотом; последний уже вооружился ложкой. Не могу отделаться от мысли о том, что Филину известно, что происходит у нас под носом: о людях в черном и о люке у реки.

Приходится спешно отвернуться, потому что мой взгляд перехватывает Момот. Уголок его узких губ едва заметно приподнимается, но не сомневаюсь: мне не показалось.

Ищу глазами свободное место за столом. В последнее время Пересмешник всегда перехватывал меня в дверях и место тоже обеспечивал он. Сегодня, естественно, не дождался… Или нет — вот он, машет мне рукой.

Направляюсь к нему, еле сдерживая улыбку.

На самом деле внутри меня все поет. Я два года варилась в болоте безнадежности, искренне считая, что все это заслужила. А оказалось, что на Пандору меня отправили на задание. И наверняка собирались отсюда забрать. Значит, из этой тюрьмы есть выход, есть!

Прохожу к нужному столу, переступаю через скамью и сажусь на оставленное мне место. Пересмешник улыбается мне, тоже чуть кривовато, но его улыбка не идет ни в какое сравнение с улыбкой Момота. От нее не возникает желания помыться — на нее хочется ответить своей.

— Привет опоздавшим, — тихо, только для меня.

— Врешь, — огрызаюсь, почти что весело. — Я успела.

Пересмешник тут же замечает перемену в моем вечно хмуром настроении, приподнимает бровь, без слов спрашивая, что произошло. Но я только пожимаю плечом — не сейчас, не здесь. А если он не тот, на кого я думаю, то никогда.

Мне передают тарелку с похлебкой. Она неаппетитна ни на вид, ни на запах, но мои мысли слишком далеко, чтобы я обращала на это внимание. И я немедленно зачерпываю полную ложку. Впрочем, и вкуса толком не чувствую.

Пытаюсь вспомнить все свои видения. Вызываю перед мысленным взором все «кадры», «сцены» с Ником, Николасом Валентайном — как же здорово знать имена. Пересмешник похож на него: тот же рост, то же телосложение. А самое главное — при его прикосновениях у меня возникают схожие ощущения.

Или я просто вижу то, что хочу видеть?

И тут вспоминаю…

Откладываю ложку.

— Дай мне руку, — прошу шепотом.

Неловкое движение головой — и прядь светлых волос падает на лицо; мужчина быстро и привычно заправляет ее за ухо. В глазах Пересмешника — непонимание. Тем не менее вопросов мужчина не задает, молча протягивает мне правую руку ладонью вверх. Впиваюсь в нее взглядом.

Шрамов нет.

Я хорошо помню ожог на руке из первых видений. У Ника должен был остаться шрам на мизинце и безымянном пальце. У Пересмешника — ничего.

Может, я перепутала руки? Вывод уже очевиден, но я все еще хватаюсь за призрачную надежду.

— А вторую? — выдавливаю из себя подобие улыбки, хотя скулы сводит от напряжения.

Взгляд Пересмешника из удивленного становится заинтересованным — предмету моих исследований любопытно.

— Ты хиромантией увлекаешься? — усмехается.