Птицеферма (СИ) - Солодкова Татьяна Владимировна - Страница 71

Качаю головой.

— Я не осуждаю, — говорю правду. — Я ненавижу. Но не тебя.

Рисовка испуганно моргает, смотрит непонимающе. Однако я не собираюсь ничего объяснять.

— Ну, я пойду? — делает неуверенный шажок к двери.

— Иди конечно, — улыбаюсь ей. — Заходи, если что-то понадобится.

— Спасибо, — робко улыбается в ответ и исчезает за дверью.

Моя же улыбка спадает с лица, стоит двери захлопнуться.

Как ни стараюсь, не могу представить, что могла натворить такая, как Рисовка, чтобы заслужить свое заключение здесь. Момот, Ибис, Чиж, Кайра — да. Но Рисовка…

К вечеру снова припускает дождь.

Снимаю не успевшее просохнуть белье уже под мелкими холодными каплями. Места для сушки под крышей нет, приходится развешивать вещи в комнате: что-то — на стул, что-то — на дверцы шкафа.

Только успеваю закончить с «украшением» жилища, как возвращается Ник.

— Привет, — взмахивает рукой.

— Привет, — откликаюсь эхом.

Напарник снова вымок. На ходу сдергивает с себя футболку. Останавливается посреди комнаты, ища взглядом, куда бы ее повесить, но все подходящие места оказываются заняты.

— Давай мне, — протягиваю руку. — Если завтра не будет дождя, постираю.

— Угу, — буркает, отдавая мне вещь.

Отходит к кровати, раздевается дальше. Движения резкие.

— Ник, что-то не так?

Поднимает на меня глаза. Усмехается.

— Лучше попробуй вспомнить, что в этом месте «так», — язвит. — Кинь мне брюки из шкафа, пожалуйста.

Выполняю просьбу; ловит налету.

— Ты злишься, — констатирую.

— Не особо.

— А подробнее? — не отстаю.

Точно чувствую, что что-то не так.

— Эм, — сдергивает шнурок с волос, ерошит их пальцами, чтобы скорее просохли, и, наконец, поворачивается ко мне; жду, — в том-то и дело, что нечего рассказывать. Просто думал сегодня о том, что ты говорила о революции.

— Я это слово не употребляла, — напоминаю.

— Не важно, — отмахивается. — Суть-то одна, — не спорю, только пожимаю плечами, а потом обнимаю себя руками, не зная куда их деть; жду продолжения. — А ещё думал о том, в чем упорно подозревает меня Филин. Ну, и тихонько поспрашивал сегодня, как народ относится к Главе. И знаешь, что?

— Что?

— А ничего, — разводит руками. — Ни-че-го. Боятся. Вот только не его самого, а того, что большинство на его стороне, вот и не выпрыгивают. А появись кто настойчивый, кто пообещает что-нибудь изменить и попробует это сделать, поддержали бы — и только бы этого венценосного Филина и видели бы.

Хмурюсь.

— Погоди, теперь что, ты задумал революцию?

— Эм, я бы ее с радостью устроил, — у Ника даже глаза загораются. — Ни черта тут дел не на годы. Филин уже настроил всех против себя своей чрезмерной жестокостью. Подрубил сук, на котором сидит, надеясь, что в случае чего его снова прикроют наркодилеры и перебьют тут всех недовольных. Только не соображает под дозой, что те далеко, и на помощь их еще нужно успеть позвать. А местные тут, рядом, и их, кроме него, тридцать пять человек.

— Ибис и Ворон всегда на его стороне, — не соглашаюсь.

— И еще найдется парочка верных, — кивает напарник. — А остальные три десятка в глотку бы ему вгрызлись, скажи им кто «фас».

У меня даже дыхание перехватывает. Когда вчера я сама рассуждала на эту тему, то это не казалось таким реальным.

— Ты хочешь быть тем, кто скажет это «фас»? — спрашиваю прямо.

— Янтарная, ты даже не представляешь, как я этого хочу, — пауза. — Но не стану, — с чувством пинает брошенные на полу брюки. Отворачивается от меня, уперев руки в бока и уставившись в потолок.

А меня уже захватила идея. Кто знает, сработает ли официальная жалоба в Альянс о нарушении Конвенции по правам человека. А если сработает, то когда Ассамблея всерьез займется решением проблемы содержания заключенных на Пандоре? Бюрократические проволочки могут дать Филину еще годы царствования. Даже если наркобизнес на планете накроют.

А мы можем изменить что-то прямо сейчас.

— Почему не станешь? — спрашиваю осторожно, подходя ближе.

Ник бросает на меня укоризненный взгляд через плечо.

— Потому что никакая революция не обходится без кровопролития, — отвечает. — Это сейчас я думаю, что расклад будет тридцать к пяти. А по итогу кто-то передумает, кто-то испугается. Перевес будет, но и крови прольется немало, — поджимаю губы. — Что тебе снилось прошлой ночью? — вдруг спрашивает, разворачиваясь.

Серьезно смотрю на напарника, не понимая такого резкого перехода.

— При чем здесь это? — ухожу от прямого ответа.

Ник хмыкает.

— Ты кричала: «Не надо больше крови. Хватит крови!», — передразнивает, коверкая голос. И уже своим обычным: — Именно поэтому я тебя разбудил. Ты готова устроить тут мясорубку? Я — нет. Одно дело — участвовать во всем этом, собираясь жить здесь и нести ответственность за тех людей, которые мне поверили. И совсем другое — вмешаться в привычный для них уклад жизни и сбежать чуть ли не на следующий день. Я уже и так вмешался с Момотом. Меня и за это Старик по головке не погладит.

— С Момотом была самооборона, — не соглашаюсь.

Ник морщится, смотрит скептически.

— Ой ли? Если уж говорить статьями, то с Момотом было самое что ни на есть превышение самообороны. Мне никто не запрещал отказаться от боя с ним, и тогда моей жизни ничего не угрожало бы, и не пришлось бы «самообороняться».

— Мне угрожало бы.

Ник закатывает глаза к потолку.

— Эм, мы сейчас не о причинах «превышения», а о фактах. Факт есть — убийство. Но если о смерти Момота я в любом случае не жалею, то подставлять еще десяток человек под удар из-за моих субъективных представлений об их благе и справедливости я не буду.

— Я тебя поняла, — бормочу.

Отхожу к окну. Стою и смотрю на заходящее солнце сквозь мелкие, но частые капли дождя, летящие мимо и время от времени оставляющие на стекле капли-дорожки.

Ник прав. Целиком и полностью прав. И ему тоже непросто выбрать невмешательство. Но все равно тошно.

Это даже хуже, чем плыть по течению и не иметь возможности что-либо изменить — иметь возможность, но не воспользоваться ею. И не потому, что страшно (трусость — это в некотором роде оправдание), а потому, что нельзя.

— Янтарная? — окликает меня Ник.

— М-м? — закат за окном оранжевый. Даже странно, что его не скрыли дождевые тучи.

— Я передал тебе свое дурное настроение? — подходит сзади, мягко обнимает. Его руки ложатся поверх моих.

Могу записать себе маленькую победу — не вздрогнула, ожидала.

— Все нормально, — качаю головой; потом невесело усмехаюсь.

— Что? — тут же интересуется напарник.

— Выходит, Филин умнее, чем мы его считали, — говорю. — Он понял, что ты можешь сбросить его с «трона» гораздо раньше, чем это понял ты сам.

— Угу, — буркает Ник. — Еще в пророки его запиши.

Ужин проходит… обычно. Грохот посуды, громкие разговоры, косые взгляды Главы.

Никак не могу отделаться от мысли, что его власть здесь гораздо более шаткая, чем мне казалось долгое время. Карточный домик: толкни — и развалится. Только «короли» при падении обнажат мечи и постругают в компост и друг друга, и «дам», и «валетов».

— Пересмешник. Подойди на пару слов! — громко зовет Ника Филин, когда все начинают расходиться. Тут же напрягаюсь.

— Иди, — напарник успокоительно сжимает под столом мою ладонь. — Догоню, — и громко: — Да, Глава, иду!

Ник уверен, что Филин не станет ничего предпринимать против него, пока не получит повод для активных действий. Опыт проведенных здесь лет говорит мне о том же: Глава всегда осторожен и находит своим убийствам и прочим «наказаниям» якобы веские причины — для отвода глаз. Однако мне все равно неспокойно.

Люди тянутся из столовой длинной очередью. Не спешу, стараясь оказаться в конце. Тайком бросаю взгляд на стол, за которым остался Филин: Ник подходит, мужчины перекидываются парой слов, затем мой напарник садится.