Та, что меня спасла (СИ) - Ночь Ева - Страница 39

Художник смеётся снова. У него там, вероятно, мешок внутри со смехом порвался – ха-ха да ха-ха.

– Вы пока беседуйте, – выныривает Тая с «уловом». Щёки у неё порозовели, глаза блестят, – а я пока приготовлю обед. Самое время. К тому же, ни инопланетяне, ни коренные жители не должны умирать с голоду. Это противозаконно.

Лицо у меня, наверное, потеряно для общества. К Альберту подключается и Тая. За столом прикрывает лицо руками Лада. Плечи у неё трясутся. Хохочут. Вот как. Ну, ладно.

– Ты не обращай внимания, Гинц. Тайна нынче в космическую фантастику играет. Особенно после блокбастеров в сети с твоим участием.

Чёрт. Тая старательно прячет взгляд. И смех у неё на губах замирает. Но с этим мы разберёмся позже. Наедине. А пока не мешает весь расклад узнать, чтобы было и куда дальше идти, и кому морду бить. Образно выражаясь.

Я увожу его сразу, как только умолкает разговор. Как только тарелки у всех оказываются пусты. Даже Лада ела с аппетитом, хотя я думала, что не притронется к еде, как не прикоснулась к чашке с чаем.

С Эдгаром она говорит по-другому. Сухо. Факты. Эмоции, что выплеснулись в беседе с Алем, спрятались в ней под толстую броню. Кажется, эта женщина умеет повелевать. И руководить – тоже. Не беспомощная и сейчас – не совсем женственная. В ней есть нечто, что роднит её с Эдгаром: тот же цепкий взгляд, умение говорить жёстко и по существу. Как будто две разные женщины.

Я вижу, как поглядывает на неё Аль: с затаённой тоской во взгляде, что пропитан иронией, сарказмом и не понятно, чем ещё – улыбка бродит у него на губах. Кривая и немного циничная. Сейчас он тоже не похож на того страстного и сумасшедшее прекрасного мужчину, что целовал Ладу так жарко, что, казалось, плавится воздух и стены.

Дистанцировался. Не остыл, нет. Спрятался в «домик» своих чувств. Интересно, надолго его хватит? И кто из них сломается первым?..

Я чувствую, как от сытой еды ведёт Эдгара: он с трудом удерживает глаза открытыми. Черты лица – каменные. Сколько он не спал? Что пришлось ему пережить за то время, что мы не виделись?

Сердце сжимается от боли и тревоги. Мой несгибаемый муж. Мой Железный Дровосек, у которого появилось сердце. Я так хочу думать и верить. Потому что, наверное, всё так и есть. Он пришёл. Появился. Не бросил меня, а я… придумывала глупости.

Когда он удерживается только неимоверной силой воли, чтобы не рухнуть и не уснуть тут же, за столом, я беру его за руку и веду по лестнице вверх. Пристальный и чуть насмешливый взгляд Аля провожает нас. Я показываю ему язык и грожу кулаком: только посмей что-то сказать, брякнуть какую-нибудь скабрезность! Но Аль молчит.

Он чуткий. А я на него наговариваю. Жду подвоха. Давно уже мне следовало понять: он друг. Аль… очень близкий и неравнодушный человек. И помогать мне взялся не потому, что ему скучно, а потому что я – это я, а он – это он.

Эдгар идёт за мной послушно, почти покорно, как ребёнок. Я чувствую его ладонь в своей – крепкую, надёжную, желанную. Но сейчас я ему жизненно необходима. Чтобы подняться по лестнице. Чтобы не споткнуться, не уснуть на ходу.

Он ещё пытается поцеловать меня, как только мы оказываемся наедине. Тыкается губами слепо, щупает пальцами моё лицо. Дышит тяжело и рвано. Поправляю волосы, что упали ему на лоб. Обожаю запускать пятерню в его чуб. Эдгар тянется за моей рукой.

– Ты сейчас ляжешь и выспишься, Эдгар Гинц, – приказываю самым строгим голосом, какой только смогла исторгнуть из себя. На самом деле, мне хочется стать похожей на курицу. Квохтать вокруг. Взбивать воздух крыльями. Быть глупой и податливой. И гладить, гладить его бесконечно. И в этот миг снова меня пронзает раскалённая стрела непонятной и незнакомой ярости: он мой. Не отдам. Ни за что. Надо будет – ударю или лицо расцарапаю любой, кто посмеет к нему приблизиться.

Он не слушается меня, конечно же. Я вижу его взгляд. Жёсткий и тяжёлый. Смотрит на монитор ноутбука. Там – фотографии с приёма.

– Ты поверила? – снега Килиманджаро сейчас в грозовых тучах и, кажется, не такие холодные, как раньше.

Я закрываю глаза и коротко выдыхаю, бессловесно каясь в своём прегрешении.

– Никогда и никому не верь, слышишь? – он сжимает мои плечи руками – яростно и жёстко, непримиримо и агрессивно, но в то же время не делая мне больно. – Я люблю тебя, слышишь? Мне никто не нужен, кроме тебя. И пусть хоть миллион фотографий кто-то сделает. Всего лишь снимки. На них нет ни чувств, ни эмоций. Нет ничего – фигуры на шахматной доске.

Он запинается. Уходит в себя. Резкие черты лица заостряются. Он медленно выпускает воздух из лёгких, расслабляется. Я чувствую, как теплеют его мышцы у меня под руками.

– Я знаю, – бормочет он, проводя ладонью по моим волосам, – доверие заслужить – тяжело. Поверить сложно, особенно, когда слишком много сделано не так. Я бы хотел, чтобы мы уже прошли этот путь, смогли верить друг другу безоговорочно.

– Зато я теперь знаю, каково это – видеть чужого человека рядом с тем, кому я отдала своё сердце, – признаюсь, уткнувшись носом мужу в грудь. – Попадись она мне под горячую руку – я бы посчитала её жалкие волосёнки.

Эдгар хмыкает, почти весело.

– Выдирала бы по одному волоску, чтобы продлить мучения?

– Вырывала бы пучками, – я предельно честна сейчас, – чтобы по одному выдирать, нужно хоть подобие хладнокровия сохранить.

– Сева советовал мне купить каску и бронежилет, – Эдгар отстраняется и задумчиво разглядывает меня, словно я экспонат в музее. Решает, видимо, нравится ему то, что он видит, или нет. Оценивает. Взвешивает взглядом. – Считал, что ты сковородкой меня или скалкой огреешь.

– Чтобы тебя с ног свалить, достаточно пальцем ткнуть, – я толкаю его легонько ладонью к дивану. – Спать, Эдгар Гинц. И если не будешь слушаться меня, я достану и сковородку, и скалку, и пестик мраморный – у Аля на кухне есть такой. Крепкий и тяжёлый. Я им специи разминаю.

– Только с тобой, – сопротивляется он, но уже вяло. Я стягиваю с него пиджак, расстёгиваю рубашку. Брюки он снимает сам, замирая и судорожно вздыхая, потому что смотрит, как раздеваюсь я.

– Никаких глупостей, – хмурю я брови.

– Я помню, Тая Гинц: до свадьбы – ни-ни.

Он обнимает меня, сплетается со мной руками и ногами и засыпает, кажется, мгновенно, как только голова его оказывается на подушке, а я – прочно прикована к нему всеми частями тела.

– Люблю тебя, – шепчу, целуя в небритую щёку. И проваливаюсь в сон сама. В спокойный благодатный сон без тревоги. Потому что он – рядом. Потому что я – его часть. Наверное, это неправильно – настолько зависеть от другого человека, но в тот миг я не хотела ничего иного. Не важно, что я личность, и у меня есть собственные глаза и уши. Есть сердце и ум.

Наверное, я могу существовать без Эдгара Гинца. И, конечно же, не пропала бы, окажись вдруг на улице без рубля в кармане. Но что думать об этом сейчас, когда сердце моё бьётся в унисон с его? Когда этот мужчина необходим мне. Может, это не так уж и страшно – быть чьим-то продолжением или дыханием?..

Я просыпаюсь от того, что пальцы Эдгара почти невесомо рисуют узоры на моём лице. Я открываю глаза и вижу его взгляд – сосредоточенный и задумчивый. Он похож на Аля – художника, что гладит руками холодный мрамор – кусок камня, из которого изваяет свою Галатею.

Но я уже есть – живая и горячая. Из меня ничего не нужно лепить. Я сама могу измениться – пожелай он этого. Захоти он чего-то. Ему нужно только попросить.

– Как ты смотришь на то, чтобы… – он запинается, чертыхается сквозь зубы, сжимает руку в кулак. – Не думал, что это так тяжело сказать.

– Приказывать легче? – толкаю я его в пропасть, из которой он должен выбраться сам.

– Да, – в глазах его мелькает сумрачное упрямство, а затем черты лица смягчаются, словно он увидел что-то очень красивое. – Ладно, я сделаю это. Как ты смотришь на то, чтобы избавиться от противозачаточных таблеток?