Няня по контракту (СИ) - Ночь Ева - Страница 25

— Пойдём уже! — дёрнула мальчишку за руку крашеная мегера. — Хватит, нагулялись! Лучше бы деньги взяли и давно ушли!

— Спасибо! — помахал Аньке пухлой ладошкой мальчик.

Я видел, как в её глазах сверкнули слёзы. А потом она села на землю и прижала ноги к груди.

— Всё, Бобик сдох, — сказала она и кудрявой башкой в колени — бух!

— Какой Бобик? — испуганно спросил Ромка.

— Никакой, — успокоил его я, улыбаясь. Главное — спокойствие, всё остальное — потом. — Это Аня шутит так.

А затем я взял Аньку на руки, прижал к себе покрепче и скомандовал своей шумной орде:

— Ну что, по машинам? Пиццерия, как и обещал. Ира, поможешь? Надо бабулю с Селеной Исаевной подбросить.

Ирка смотрела на меня снизу вверх и обратно. Мерила взглядом, прищурив глаза.

— Конечно, помогу, — сказала сладенько. — Ты только Аню не потеряй, ладно?

Уколола, ежиха. Намекнула на прошлое. Ладно, с этим мы тоже разберёмся, а то что-то дела минувших дней слишком давить на мозг стали. Да и не мудрено: пропажа моя объявилась. Пора бы и задать самый главный вопрос, как сделала Муму в дурацком анекдоте: «Почто?»

Боюсь только, не ответит. По крайней мере, сейчас — точно.

28.

Анна

Он нёс меня на руках, как боевое знамя — гордо и легко. А ещё — бережно. Я куталась в его тепло, нежилась в его руках, уткнувшись лицом в плечо.

Не хотела смотреть по сторонам. Не хотела оглядываться и встречаться взглядом с мальчишками или бабульками. А больше всего — с сестрой.

Не могу сказать, что мне было хорошо. Я напоминала себе медузу — сопли без костей. Мне не нужна была пицца — я б лучше спряталась куда-нибудь. Можно на кровать, а можно под кровать, лишь бы одеялком накрыли и по голове погладили.

Больше никаких деревьев, никогда! Я не обезьяна, деградации не подлежу, ловкость с годами ухудшается, а фобии никуда не деваются.

— Ань, ты как? — спросил Димка, останавливаясь возле машины. — Быстро по местам! — рыкнул он на сыновей. Те как шёлковые — шасть — и нет их. Никаких споров и гундежа.

Ромка несчастный, зарёванный. Но мне почему-то больше жаль Медведя. Он ведь по-настоящему никогда не улыбается. Вечно хмурый и вечно ему прилетает. Медведь, конечно, достоин трёпок, но я почему-то думаю, что хорошего бы ему тоже отсыпать не мешает. Чтобы он смеялся радостно. Он же тоже совсем малыш — восемь всего. А уже как старичок…

— Ань? — Димка в лицо мне заглядывает с тревогой.

— Всё хорошо, — вру ему. — Я задумалась. Ставь уже меня на землю, пойду к мальчишкам.

— Не хочу, — шепчет Иванов, и начинается марш. Нет, вальс. Или ламбада. Это мурашки танцуют по телу от Димкиного шёпота, от взгляда его пронзительного. Вцепиться бы в Иванова и никуда не отпускать, но мы не одни. Не знаю, как он, а я помню. Что бы Иванов обо мне ни думал, я ответственная.

— Хочешь не хочешь, а надо, — сурово сжимаю я губы и командую: — Давай, Иванов, ты можешь. Сделай усилие.

Он смотрит на меня с сожалением и злится. Он думал, я сейчас выпрыгну перед ним из джинсов от счастья? Не дождётся.

— Ты хоть бы спасибо сказала, Ань.

Я наконец-то обретаю почву под ногами. Хоть Димка и злится, но ставит меня вполне бережно.

— Ах, да! — щёлкаю я пальцами и кланяюсь в пояс, не забыв рукой асфальт подмести. — Большое человеческое спасибо!

— Хамишь, Варикова, — голос у Иванова грустный. Я стараюсь на этом не зацикливаться. Мне и так паршиво. Да, нахамила. Каюсь. А иначе приклеюсь к нему и не отлипну. А мне такой хоккей не нужен. Я выжить хочу, квест пройти, работу получить. За это и нужно цепляться всем, чем только можно. За Иванова — нельзя.

Я ныряю в машину. Рядом со мной — Медведь. Руки на груди сложил. Нос у него раздулся. За этим змеем дурацким о Мишке никто и не вспомнил.

— Давай в поликлинику заедем, — прошу Иванова. Тот аж подскакивает:

— Тебе что, плохо, Ань?

Мне зашибись. Но только нужно держать дистанцию. Чем дальше, тем безопаснее.

— Мишке пусть нос посмотрят. А то как-то нехорошо выглядит. Лишь бы не перелом.

— Вот ещё! — подпрыгивает возмущённо Медведь. Они с Ивановым похожи — жуть. У них даже жесты одинаковые. — Всё у меня нормально!

— Ты со старшими не спорь, — кидает строгий взгляд Димка. — Нам лучше видно. У нас свой врач, Ань, — душевно поясняет мне отец семейства. — Сейчас позвоню, нас быстро примут.

Ну, да. Я как-то забыла, что у них другой уровень. Но это даже хорошо.

Медведь фырчал и злился, кидал на меня гневные взгляды, но меня этим не прошибить. Я девушка закалённая. А после дуба мне уже ничего не страшно. Ну, почти.

— Мифка, — сказал Ромашка после очередного Мишкиного прыжка, — пиццы хочется. Ты бы не сопротивлялся. А то голодными останемся. Баб Тоня наестся, а мы застрянем. А потом папа ещё морали тебе читать примется, ты его рассердишь — и никакого кафе. А дома пиццы нет, между прочим.

Золотые слова! Я умилилась. Какой не по годам разумный ребёнок!

— Предатель! — сверкнул глазами старший брат, и Ромка совсем сник. Кидал виноватые взгляды на нас, на Мишку, вздыхал тяжко и снова был готов расплакаться.

— Я тоже голодная, — поддержала я младшенького, — но если папа нам не даст пиццы, мы что-нибудь обязательно придумаем.

— Ты умеешь пиццу печь? — встрепенулся ребёнок, а я вздрогнула, представив, как пытаюсь воевать с тестом. Из готового на стол накрывать у меня гораздо лучше получалось.

— Не умеет, — сдал меня Иванов с потрохами. Иногда мне кажется, что можно и не иметь такую слишком хорошую память. Особенно там, где дело касается моих недостатков. — Но без пиццы никто не останется, я ведь обещал. А когда даёшь обещание, нужно его исполнять.

Димкины слова Ромашку слегка успокоили, но Мишка продолжал дуться, поэтому счастье у младшего Иванова полным быть не могло.

— Ушиб, — констатировал дяденька-доктор, осмотрев многострадальный нос Медведя. — Что же вы дерётесь, молодой человек? — поинтересовался он, качая головой.

— Так получилось! — вздохнул нарушитель спокойствия. — Я больше не буду!

— Хотелось бы в это верить, — пробурчал Димка, отключая телефон: его доставала Антонина Викторовна, беспокоясь, где это мы застряли.

— Позвоню Ире, пусть без нас начинают, — попыталась я вернуть Иванову хорошее расположение духа.

— Ира, может, и начнёт, — мрачнел почему-то Дмитрий Александрович по мере того, как мы приближались к пункту нашего назначения, — а бабуля не станет, всем мозг вынесет, пока мы доберёмся.

Он ошибся.

— Я вела себя хорошо! — заявила баб Тоня, как только мы наконец-то прибыли. — Селена соврать не даст!

— Всё хорошо, котики, — кивнула та, и я впервые увидела, как она улыбается. Видать, бабушка и впрямь проявила чудеса послушания.

— Ну, наконец-то все в сборе! — бодро прокричала раскрасневшаяся Ирка. — Мы тут уже всяких вкусностей присмотрели, меню изучили, по соку выпили.

«Нас слишком много», — подумала я, когда мы наконец-то с детьми уселись за стол, а перед этим сходили в туалет, вымыли руки и умыли Медведя, который сопротивлялся, как лев, доказывая, что он уже взрослый, что «и так сойдёт» и вообще здесь вода холодная.

— Как в былые времена, — сказал Димка, что уселся со мной рядом. — Помнишь?

Я, конечно же, помнила. И вот этот его взгляд пламенный, и голос его низкий. И пальцы, что якобы невзначай сжали мою руку под столом.

Я снова забыла о дистанции, но пересаживаться сейчас было глупо, поэтому решила я рискнуть. Спросить у Иванова кое о чём, пока все заняты едой и разговорами: их как будто прорвало, обсуждали мой великий подвиг.

Но спросить я не успела. Даже воздух в лёгкие набрать не получилось.

— Дима? — раздался над нами очень красивый женский голос. — Какая неожиданная встреча!

Это ещё кто?! — задалась я вопросом, чувствуя, как волосы на загривке встали дыбом, словно ирокез индейца. Ну, маленький такой ирокезик, понятный только мне одной.