Няня по контракту (СИ) - Ночь Ева - Страница 44

— Прости, — сказала я Кристине и, сделав шаг, к её руке прикоснулась. Та даже брыкаться перестала, обвисла у Иванова на руках. — Это был не очень хороший смех, наверное, и обидный. Но в то же время — горький и нервный. Ничего бы не случилось десять лет назад, если бы я знала, что ты Димке тётя. Или случилось. Я бы замуж вышла, счастлива была, детей родила. У меня б с Димкой были свои Мишка и Ромка. А может, ещё кто…

В комнате висит такая тишина, что об неё можно порезаться. Кристина смотрит на меня во все глаза. Бабушка Тоня жмётся в угол, словно хочет исчезнуть. Селена головой качает. А ещё… Мишка стоит. Тоже смотрит, поражённый. Мы все — глупые эгоисты. О ребёнке забыли. Устроили тут цирк.

На Димку я не гляжу. Не до того сейчас.

— Извини, — прошу прощения и у ребёнка. — Мы тут… так получилось.

— Свои Ромка и Мишка, — повторяет ребёнок ту фразу, что поразила его больше всего. — А мы чужие. А могли быть твоими.

Вы и так мои… но вслух произнести эти слова — слишком уж самонадеянно. Не имею я права сказать так сейчас. Тем более, что кем бы я их ни считала, важно, кем мальчишки считают меня.

— Вы единственные и неповторимые, — говорю я Мишке и позволяю себе прикоснуться к тёмной голове, погладить густые волосы. И — о чудо — он не отшатнулся, не нагрубил, не ударил меня по руке. — Вы уникальные. Кто-то очень умный сказал: чужих детей не бывает. И это действительно так. Вы мне с Ромой не чужие, никогда больше так не думай. Это взрослые могут быть друг другу чужими. Или не всегда родными, потому что придумывают себе что-то не то. А дети — всегда дети. Невольные заложники наших настроений, трагедий, ссор, непониманий, обид. Я хочу, чтобы ты это понял, но, наверное, не умею правильно объяснять.

— Я понял, — поднял на меня глаза Мишка и упрямо сжал губы. — Я тебе маленький, что ли.

— Вот и хорошо, — поддалась я порыву и прижала мальчишку к себе. Поцеловала его в макушку. Он вырвался, конечно, маленький колючий ёжик. Мой суровый Медведь.

— Я пойду, ладно? — обернулась я наконец-то к Димке. Усталый, чёрный даже. Глаза сверкают, будто он вот-вот расплачется. Но Димка никогда не плачет. Он… такой же, как Мишка — упрямый. — Мне… нужно побыть одной. Пожалуйста. А вам нужно поговорить.

Я киваю головой на бабушку Тоню, что совсем в жалкую старушку превратилась, ушла в себя. Перестала быть личностью и как будто в какой-то момент сдулась.

— Ань, — голос у Иванова хриплый. Колючий, как и его щетина. Ему бы выспаться нужно. А я сбегаю, детей на него оставляю. Но иногда и во мне заряд батареек заканчивается. Не смогу больше. Надо подумать, утрясти всё, что узнала.

— Пожалуйста, — снова повторяю я просьбу.

Он вздыхает сердито.

— Ладно, — соглашается, отпуская. И я уже почти дохожу до двери, когда в спину мне несётся следующее: — Сбежишь — из-под земли достану, так и знай.

Может, и сбегу, Иванов. Но это уже только от тебя будет зависеть. А так… я уже сбегала. И, как оказалось, ничего хорошего из этого не получилось.

Дмитрий

После того, как Аня за собой дверь тихонько прикрыла, тишина повисла. На мгновение.

— Она что, правда из-за меня тогда убежала? — «доходит» наконец-то до Кристины.

— Судя по всему, да, — у меня заканчиваются все душевные силы после того, как за Вариковой дверь закрылась. Мысли крутятся не самые радостные, а силы куда-то исчезли. Будто она взяла и забрала их с собой.

— Опять я виновата! — обиженно вздёргивает подбородок… тётка. Блин, даже мысленно её так называть сложно. Особенно после того, как долгими годами она культивировала и навязывала образ обиженной и обделённой девочки. — Я думала, она из-за Ленки умчалась.

— А Ленка тут причём? — дёрнул я плечом, поминая бывшую недобрым словом про себя.

— Так как же! — не унимается Крис. — Она ж возле тебя тенью скользила, без мыла в задницу пыталась влезть!

Я смотрю на неё, как на душевно больную.

— Ты что, не замечал? Она ж везде тусовалась, где и ты. А ты взял и в Аньку втрескался.

— Мне надо было разрешения спросить? Благословения попросить? Чтобы все оценили и позволили влюбиться по высочайшему соизволению?

А потом до меня доходит.

— То есть, тусовалась? Что значит, тусовалась?..

— Точно чокнутый! — крутит у виска Кристина. — Только не говори, что понятия не имел, кто она такая!

Видимо, мужчины иногда тупы, а ещё и слепы местами. До меня начинает доходить.

— Конечно, я знал, кто она. Знакомились. И что она твоя подруга — знал. И что она с Аней общалась — тоже в курсе. Она что, бомбу под меня готовила?

— Ну… не знаю. Она…скрытная была всегда. Я просто видела, что ты ей нравишься.

— А ещё она знала, что ты моя тётка.

Кристину прямо выворачивает от этого простого слова. Да, я понимаю, что ей нелегко. Но время детских истерик прошло. Пора взрослеть.

— Нет! Я сказала, что родственница. Сестра. Она… ревновала тебя ко мне. Ну я и… проржала тогда. Успокоила. А потом Анька умчалась не пойми куда. Эта страдала. Я всё вас свести пыталась, пока однажды не удалось.

— Подложила под меня, — киваю я, понимая, что так оно и было по сути.

— Подложила! — фыркает Крис. — Под тебя подложишь. Сама она подложилась, как только смогла уловить момент. Хорошо подобрала, правда? Я и не знала, что она такая… стерва. Тихарилась, скромной прикидывалась. Если что, я на твоей стороне, Дим.

— Ладно, разберёмся, — прерываю я её. — Кажется, нужно о другом беспокоиться, чем колыхать то болото, из которого удалось вырваться благополучно несколько лет назад. Тебе, я думаю, надо сделать очень важный шаг.

Я красноречиво смотрю туда, где сжалась в жалкий комок моя бабушка и Кристинина мать. Женщина, что вынесла на себе весь её вздорный характер и хлебнула немало негатива и нелюбви.

Крис сразу тускнеет. Бледнеет даже. Губы сухие облизывает. Ей страшно — я вижу. Страшно признаться. Страшно раскаяться. Попросить прощения у матери, которой столько боли принесла, страшно.

Но она делает шаг, словно сквозь толщу воды продирается. А потом ещё один.

— Здравствуй, мама, — говорит, протягивая руку. Мешкает, не решаясь притронуться. Но бабуля оживает. Глаза поднимает, где стоят слёзы.

— Девочка моя. Ты пришла, — говорит она, и Крис, разревевшись, кидается в её объятья.

Вот и хорошо, — твержу я себе, как заведённый. Потому что тяжело на это смотреть. Потому что мужчины не плачут. А мне сейчас хочется разреветься. А ещё лучше — спрятаться, чтобы отдышаться. Но мне нельзя.

Чуть дальше всё так же стоит Мишка, мой сын.

— Пойдём, — зову я его тихо. Мишка слишком уж быстро отзывается. Прижимается ко мне всем телом. Так обычно Ромка делает. И оттого, что так сделал мой старший сын, хочется пустить слезу ещё больше. — Пойдём, — целую я его в макушку, как недавно сделала Аня. — Пусть побудут вдвоём. А нам тоже надо поговорить.

51.

Дмитрий

Я должен как-то всё объяснить сыну, но на ум ничего нормального не приходит. Я спотыкаюсь о каждое слово и не знаю, с чего начать.

— Ты её знал, да? Раньше? — помогает мне Мишка.

Я киваю. Оказывается, это жутко тяжело — объяснять ребёнку некоторые вполне очевидные вещи.

— Любил, да? — прорывает Мишку.

Я снова киваю. А в мозгу крутится: почему любил? Люблю… до сих пор. Всё время любил только её и никого другого. Если б тогда Елена меня Мишкой не окрутила, не женился бы. Только ребёнку я этого не скажу.

— А она тебя любила?

Ещё один кивок. Наверное. Нет, любила. Точно. Правда, не знаю, любит ли сейчас.

— Ты на ней женишься? — продолжает атаковать меня сын.

Поговорили, называется. Чувствую себя полным ничтожеством. Надо собраться. Взять себя в руки.

Получается плохо. Мне бы глаза прикрыть и поспать, но я не могу. Надо за Кристиной присмотреть, за ней глаз да глаз, чтобы чего не отчебучила. И на «свидание» с бывшей обязательно, иначе затянется волынка надолго. Таким гидрам головы лучше сразу рубить.