Украденное дитя (СИ) - Сакрытина Мария - Страница 18

Герцогиня лежала без сознания в своей спальне, вокруг сновали слуги, тихие и испуганные, а такие же испуганные доктора устроили консилиум, когда император уходил. Генрих прямо сказал, что случись у леди Фриды выкидыш, они потеряют свои посты. Мрачная атмосфера, и так царившая в комнатах герцогини, после этого заявления стала ещё угрюмее.

Но она ни в какое сравнение не шла с тем, как тоскливо было на похоронах. Так и должно быть, естественно, но… с Эшем никогда не было так, как должно.

Вздрогнув, император отвернулся, чувствуя, как режет глаза. От дыма, должно быть. Проклятые свечи.

—то-то вцепился ему в локоть. Ах да, леди Маргарет, его нынешняя фаворитка. Император криво улыбнулся ей — и позволил слезам течь по щекам. Ничего более тоскливого, чем спокойный, торжественный Эш в гробу, он никогда не видел. И тусклые, робко горящие свечи — в присутствии фейри огонь всегда бесновался. Больше не будет. Больше никогда…

Сквозь пелену слёз император различал теперь только сумрачную тень гроба и прямой, как столб, силуэт Ричарда. По бледному, словно восковому лицу камердинера не протекло ни слезинки. Только глаза застыли, стеклянные, слепые от горя.

«Лучше бы он рыдал, — поймал себя на странной мысли император. — Со слезами легче…» И сам себе удивился: неужели он думает об этой кукле, тени, слуге Эша? Ничтожестве, которое отныне потеряло всякую ценность. Вот для кого жизнь закончилась — Ричард и жил-то только Эшем. Интересно, что он теперь сделает? Вскроет вены? Повесится? Никто не удивится. Никто и бровью не поведёт.

После церемонии император лично вместе с Ричардом, графом Цеветом и — смешно — лордом Валентином, тестем Эша, нёс гроб в склеп Виндзоров. Великая честь — провожая лично в последний путь, монархи таким образом отдавали дань уважения лишь близким родственникам или очень дорогим друзьям, а другом Эш императору никогда не был. Но Генриху это казалось правильным. А ещё он до последнего надеялся, что фейри восстанет из мёртвых, и всё это действительно дурацкий розыгрыш.

Но вот закрыли крышку саркофага, и император лично возложил на неё букет васильков и колокольчиков — потому что знал, что Эш любил их. И чуда не случилось.

Эш действительно был мёртв.

Генрих прижал пальцы к переносице, морщась от слёз пополам с головной болью, и первым вышел из склепа. Стоило ему показаться на пороге, как императорская гвардия, выстроившаяся почётным караулом, вскинула ружья. Три залпа прозвучали, перекрывая похоронный звон колоколов. Император взглянул на плачущее небо и резко выдохнул, снова не видя сквозь слёзы (или дождь?) ничего, кроме тумана.

Поминальный ужин Генрих взял на себя: не стоило обременять больную герцогиню и остекленевшего Ричарда. До столицы от Виндзор-холла было далековато, но за васильковым полем, начинавшимся у Виндзорского леса, прятался в дождевом тумане один из особняков, принадлежащих короне. Туда и увезли гостей, там император устроил богатый, хоть и собранный наспех прощальный ужин. И там, в украшенном чёрным бархатом холле он пил вино, которое горчило слезами, и слушал бесконечные тосты в честь своего почившего придворного мага. Ни один не был искренним — всего лишь дань традициям. У Эша не было друзей, в высшем свете его боялись и не любили. А теперь не скорбели.

Император речь произносить не стал, что тоже было знаком. Но, упиваясь вином, думал: «Мерзавец ты, Эш. Как же ты мог умереть, вот так запросто. И — сейчас?..» Что теперь делать с оборонной магией? Сыну Эша ещё нужно вырасти. Если он вообще родится.

«Мерзавец ты, Эш. Ну какой же мерзавец!»

А тем временем в покоях герцогини громким шёпотом спорили врачи. Будь их воля, никого из них здесь бы не было — тяжёлый случай наверняка закончится плохо и навредит их репутации. Или вовсе её разрушит, как намекнул император.

Магия или что там случилось в супружеской спальне («Да прибили они друг друга!» — в сердцах воскликнул один врачей, а остальные молча согласились; весь свет знал, что между герцогом Виндзором и его молодой женой согласия нет), но леди Фрида таяла на глазах, и действительно чудом было, что она ещё не потеряла ребёнка.

«Спасите мою дочь», — сказал лорд Валентин, когда придворный врач объяснил ситуацию ему, главе семьи Уайтхилл, к которой принадлежала юная вдова, не выноси она ребёнка.

«Спасайте ребёнка!» — приказал император. Что было невозможно, учитывая то, в каком состоянии была мать. «Милорд, простите, — попытался внять к императорскому благоразумию придворный врач. — Вы видите, в каком состоянии герцогиня. А ребёнку всего два месяца, мы не можем…» Император ничего не сказал, но так красноречиво посмотрел, будто уже представлял и своего врача, и всех его коллег на виселице. Пришлось пообещать, что они сделают всё возможное.

Но приближалась полночь, и всё понятнее становилось, что спасти и будущего герцога, и его мать (а одно без другого никак) невозможно.

Бесполезные споры ничего не давали. Господа врачи уже охрипли, вспоминая заграничные методики, но ни одна из них не смогла бы сотворить чудо. Лорд Валентин, единственный из семьи герцогини приехавший на похороны (леди Уайтхилл, юный Уилл и Эвелина как раз за день до этого отправились на источники Флоры в горы Свэлла и никак не успевали вернуться), держал леди Фриду за руку — тонкую и лёгкую, словно пёрышко, как будто неживую. Он уже несколько часов был вынужден наблюдать, как убивают его дочь: все врачи, как один, сходились на том, что, если помочь леди «сбросить» ребёнка, она выживет; но из-за приказа императора никто этого не делал, и Фрида таяла и таяла с каждым часом. А сейчас кто-то даже предложил продержать в таком состоянии герцогиню все оставшиеся семь месяцев — дескать, в Конфедерации известно некое зелье, говорят, наполовину магическое, которое это может. Раз дитя, даже такое незрелое, столь сильно цепляется за жизнь, то и потом оно точно выживет. Правда герцогиня в этом случае наверняка умрёт, но император же приказал…

За всеми этими спорами никто не заметил, как сквозь открытые окна (дождь к вечеру поутих), в спальню вполз туман. И с последним ударом колокола в замковой часовне, возвестившим полночь, споры неожиданно смолкли. А ещё пару мгновений спустя абсолютно все, даже лорд Валентин, поклявшийся себя, что не сомкнёт этой ночью глаз, заснули кто где — на креслах, полу, даже в вповалку на диване. Какое-то время по спальне разносился мощный храп (пара докторов маялись сердцем), но стоило туману заполнить комнату, как храп тут же стих. Густая тишина наполнила спальню, сонная, пахнущая лесом после дождя. В ней увяз звук открывшейся двери и карканье ворона, севшего на подоконник.

Неся свечу, в комнату вошёл Ричард. Быстро осмотрел спящих и ловко, сноровисто принялся доставать из небольшого ларца, который принёс с собой, деревянные пластинки с рунами.

Заснул весь замок. На последнем ударе замер колокол. В тумане громко прокричала сова, и из-за рваных туч выглянула серебряная луна. Ричард дорожкой разложил руны — от спальни герцогини к кладбищу. Ещё раньше он проверил, чтобы ничего железного на пути или поблизости не было. И, закончив, вернулся в комнату. Склонился над свечой, что-то прошептал.

Зашелестели деревья в лесу, дрогнул от ветра огонёк свечи и вдруг сделался зелёным. Где-то далеко завыли волки, ветер стукнул створками окна, и снова наступила тишина, но уже не мёртвая и вязкая, а такая, как бывает ночью в лесу, где деревья тихо шепчутся, пугая случайного путника.

Так, шелестя длинными одеждами, вошёл в спальню Лесной король.

Ричард, побледнев ещё сильнее, рухнул на колени. Фейри, лишь искоса взглянув на него, прошёл к кровати и склонился над дочерью. Фрида тихо, рвано вздохнула.

Король невесомо провёл длинными тонкими пальцами по лицу девушки — Фрида задышала ровнее, — потом спустился к животу. Замер.

В пляске света и тени казалось, что не тонкий фейри навис над кроватью, а могучий дуб раскинул над герцогиней свои ветви. Время как будто замерло, только капли воска падали на чашу подсвечника, но тихо, неслышно.