Его моя малышка (СИ) - Лабрус Елена - Страница 17

И когда она больше не повернулась, не посмотрела и, распрощавшись с «близнецами», растворилась где-то в коридорах своей компании, так и не спустившись в опенспейс, в котором он стоял, Роман решил: сегодня или никогда.

Впереди были праздники, выходные, отдых. Он не мог потерять её на целых десять дней. Он за эти-то пять извёлся.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Он забросил все дела, кроме этого. Ссылаясь на предпраздничную занятость, замучился отмахиваться от Моржова, обрывающего телефоны. И только чудом не встречался со своей женой, которая неожиданно активно принялась постигать науку построения собственного бизнеса и тоже приезжала в «Вест-Ист» каждый день.

Он никогда так не сходил с ума по женщине, которая и внимания на него не обращала. Но в жизни порой что-то случается в первый раз.

Первый раз он чувствовал себя островом, что вот-вот накроет цунами. Вулканом, дремавшим тысячу лет, но способным похоронить под собой не только Помпеи. Материком, в недрах которого зародилось десятибалльное землетрясение. Да что там, Архимедом, нашедшим точку опоры и способным перевернуть Землю.

Нечто фатальное, глобальное, неминуемое и неотвратимое уже пробудилось в нём. Нечто, чему он был не способен сопротивляться. Да что он! Человечество за всю историю своего существования так и не выработало к этому иммунитет.

Первый раз его так тянуло к женщине, что он хотел понять, узнать, разгадать её во что бы то ни стало.

И он пошёл по острию ножа, ва-банк и в лобовую атаку.

Трудно издалека не заметить двухметрового парня, что трётся у твоей машины, когда она стоит одна на пустой парковочной площадке.

Глупо удивляться неожиданной встрече, когда всё то время, что Марина шла от склада, он стоял к ней лицом, засунув руки в карманы, и она по сути шла ему навстречу.

«А ты всё же настырный, Роман Гомельский, — выдохнула Марина, пересекая площадь. Хоть и не подала вида, что в груди предательски заныло. Обречённо выдохнула: — А я ведь сделала всё, что смогла».

И всё же удивилась, когда он спросил:

— Вы меня избегаете?

— Избегаю? — щёлкнула она брелоком сигнализации.

«Избегаю?! Да вы тут уже прописались у меня: ты и твоя жена. А я просто пытаюсь работать. Пытаюсь жить. Пытаюсь не наделать глупостей, пока где-то там в недрах красивой стерильной лаборатории, где делают тест ДНК, решается моя судьба. Моя, твоя. Наша. И судьба маленькой девочки, которая ещё ни в чём не виновата, а уже знает, что такое чёрствость, равнодушие, нелюбовь».

Она сглотнула подступивший к горлу ком.

После того, как Лиза разоткровенничалась с ней в офисе, Марина уже почти не сомневалась, что это может быть её девочка. Ведь они рожали в одном роддоме, в один день. И тёщу Гомельского она вспомнила. Да, именно там она и слышала её голос, да и на саму наткнулась как-то в коридоре. Гномиха заплаканную, шатающуюся от горя Марину, конечно, могла и не запомнить, а вот фамилию ей, наверняка, назвали. Вот только просто ли шепнули, что это привидение — Скворцова, её ребёнок умер. Или было что-то большее?

Там у платных палат, куда допускали родственников, Лизина мамаша секретничала о чём-то с врачом. А Марина шла мимо, туда, где ей одной не принесут кормить её девочку, туда, куда после обработки швов она не хотела возвращаться — в свою одинокую пустую палату. Собственно, она и выписалась в тот же день. Просто собралась и ушла, не в силах больше слышать плач чужих детей, не в состоянии вообще никого ни слышать, ни видеть.

И уж слишком много было совпадений в появлении у Гомельских ребёнка. Да что там, даже откровенных несостыковок. Например, как ребёнок, появившийся на свет с помощью кесарева сечения, мог получить на лбу родовые травмы? Или вес три с половиной килограмма у недоношенного ребёнка? Да, ошибка врачей при постановке срока, но не после же нескольких УЗИ.

У Марины было столько вопросов к щебечущей без умолку Елизавете, держащей на руках, возможно, Маринину малышку, но Марина боялась быть слишком любопытной, чтобы не вызвать подозрений, не заставить ту задуматься, не спугнуть.

И она без конца повторяла мысленно: «Только не выдавать желаемое за действительное! Только не быть предвзятой!» Хотя это было очень сложно.

Как и сложно было сказать: хотя бы задумывалась Лиза о том, что дочь не её? Или точно об этом знает, поэтому и не любит. Но вот в том, что Гомельский любит дочку всей душой и даже не подозревает, что она, может быть, не его, Марина не сомневалась.

И поэтому испытывала к нему смешанные чувства. С одной стороны, ей было искренне его жаль, а с другой — она знала, что будет бороться за своего ребёнка до последнего вздоха, и лучше Гомельскому не стоять у неё на пути.

Но была у этой медали и третья сторона, ребро, гурт с таким сложным узором, что Марина боялась разбираться, что выбито на том ободке. Но с собой она привыкла быть честной. Это трудно было признать, но, чёрт побери, ей нравился Роман Гомельский независимо от того есть ли у него вообще дети.

Это мучило, что как мартовская кошка, она запала на чужого женатого мужика. Но ещё была надежда, что это мимолётное, временное, пустое, пройдёт, само. Если, конечно, он не будет так настойчив.

— Ваши документы на рассмотрении в финансовом отделе, Роман Евгеньевич, — обошла его Марина и равнодушно взялась за холодную ручку двери. — Я в них ничего не понимаю, поэтому на ваших встречах совершенно бесполезна. Но, не сомневайтесь, о своём решении аналитики меня известят. Думаете, я могу на него повлиять? — открыла дверь машины. — Нет. Но могу ли я отклонить ваше предложение? Да. Если будете слишком настаивать.

— Думаете, я здесь для этого? — подошёл он вплотную и опёрся на вторую дверь, глядя на Марину сверху вниз.

Ветер шевелил его волосы. Солнце клонилось к закату прямо у него за спиной. А сердце в груди билось так, что казалось, выпрыгнет или разорвётся.

— А для чего вы здесь? — подняла Марина голову, чтобы взглянуть, а может утонуть в густой, как цветущая ряска, камышовой бархатной мягкости его глаз.

— Вы же не поверите, — подвинулся он, чтобы её не слепило.

— А если поверю? — усмехнулась она, давая ему шанс.

«Только не вздумай сказать, что я тебе нравлюсь», — уговаривала она его глаза, что смотрели на неё не моргая.

— Буду считать, что мне чертовски повезло.

Заскрипели ворота, поднимаясь и открывая склад, к которому Марине нужно было подъехать, но она не двинулась с места, ожидая ответа.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

— Если люди встречаются, значит, это кому-нибудь нужно, — перефразировал он известную цитату. — А я знаю, что должен быть здесь и знаю почему.

— И почему же?

— Потому что хочу.

«Даже так? — улыбнулась Марина. — Многообещающе».

И как же ей хотелось залезть сейчас в его голову и узнать, что на самом деле скрывается за этой его загадочной полуулыбкой. Но и так всё было слишком сложно. Особенно то, что творилось у неё в душе эти несколько дней. Не стоило усугублять.

— Езжайте домой, Роман Евгеньевич, — выдохнула Марина. Решительно села в машину, заставив его отойти. Джип громко затарахтел дизельным двигателем, когда, глядя прямо в открытую дверь, Марина стала сдавать назад, к складу.

Она старалась не смотреть туда, где остался стоять Гомельский.

Как старалась не видеть его всю эту неделю.

Это было не трудно — делать вид, что его здесь нет. Марина как обычно бегала между колл-центром и менеджерами, от программистов к бухгалтерам, со склада на склад. Вот только ни на секунду не забывала, что он был. И хуже всего, что каждый день ждала.

Как ждала сейчас, что он развернётся и уйдёт. Но вместо этого он пересёк площадь и принялся помогать грузчикам складывать в багажник за открытой задней дверью джипа коробки. Обернулся: