Его моя малышка (СИ) - Лабрус Елена - Страница 47
- Предыдущая
- 47/59
- Следующая
— С врачом? — заглянула она в папочку, словно не помнила. — Так Алла Кирилловна буквально через месяц с того случая уволилась. А Сталина Ивановна, акушерка, царство ей небесное, умерла. Сорок с лишним лет в этом роддоме проработала. Уж сколько детей через её руки прошло, и не сосчитать. Ей бы на пенсию уйти, внуков нянчить. Так дочь у неё была инвалид с детства. Так всю жизнь ради неё и тянулась. И ведь до чего человека довели, можно сказать, на работе и умерла. Прямо на крыльце.
— Соболезную, — тяжело выдохнул Роман. Искренне. Жаль было и дочь, и женщину. И жаль, что всё, что она могла бы рассказать, уже никто и никогда не узнает. — А Алла Кирилловну почему уволилась? Её выставили виноватой?
— Нет, нет, — уверено покачала главврач головой. — В смерти ребёнка её как раз никто не винил. Наоборот, ведь жизнь вашей девочки — это её заслуга. Решение уйти она приняла сама. А уж правда ли ей предложили более высокооплачиваемую работу или какие другие были у неё причины, я не выясняла. Я её остаться не уговаривала и не собиралась. Мне и так забот хватало, — без особого сожаления о враче сказала она.
— Не подскажете где её найти? — Роман даже достал из кармана ручку и положил перед собой розовый квадратный листок, что взял из подставки на столе.
— Так в частную клинику она вроде ушла. А в какую не подскажу. Не знаю.
— Может, кто-нибудь другой подскажет? — щёлкнул он поворотным механизмом стержня, намереваясь хоть что-нибудь записать.
— Вряд ли, — покачала главврач головой. — Женщина она была строгая, жёсткая, бескомпромиссная. Таких не любят. Её и не любили. И думаю, друзей у неё здесь не было, — она глянула на часы. — Вы уж простите меня, Роман Евгеньевич, — нарочито покашляла она. — Но на счёт работы наших врачей. Знаете, с такими роженицами как ваша жена очень трудно работать. Что ей, что её маме всё было не так. Сейчас же лучше врачей всё знают. Поначитаются в интернетах. И наркоз ей дали плохой. И детей тут у нас воруют. А уж слышали бы вы какую истерику она устроила. «Где моя девочка? Верните мою девочку!» А после родов и такой тяжёлой операции разве можно так нервничать? Её же чуть не связывать пришлось. Весь день на успокоительных держали. А чуть чего начинают роддом обвинять.
— А я разве обвиняю? — снова тяжело вздохнул Гомельский. Уж он прекрасно знал, как может вести себя его жена, а особенно её мать.
— А разве нет? — она вдруг вспомнила, что на столе у неё стоит компьютер. Подёргала мышь. Нервно пощёлкала. Поджав губы, долго смотрела на экран.
Всё это время Роман молчал. И чем дольше наблюдал за этой женщиной, тем больше понимал, что ничего ценного она больше ему не скажет. Что бы ни было: обман, ошибка или подлог, от главврача его постарались скрыть. А ей хватило совести, заметив несостыковки, ловко закрыть на них глаза. И уж если комиссии осталась довольны, значит, в бумагах у неё комар носа не подточит. Потому и чувствует главврач свою правоту. И ведёт себя так уверенно.
Вот только Роман был не комиссия, которой не нужны проблемы и общественный резонанс, его интересовала правда. И он намерен был её добыть.
— Лично я ни в чём вас не обвиняю, — убрал он обратно в карман свой демократичный шариковый Паркер. — Но раз уж вы мне ничем помочь не можете, — встал, — значит, и я вам не смогу. Я с женой разведусь. Но когда она подаст на вас в суд и наймёт команду адвокатов, уверяю вас, камня на камне не останется от вашего роддома. А, судя по вот этой папочке, — подхватил он со стола документы, — у неё проблемы со здоровьем всё же по милости ваших врачей. И ребёнка, доношенного, здорового ваши врачи чуть не уморили, потому что не смогли адекватно определить размеры таза. И понять, что при такой слабой родовой деятельности сама женщина не родит, сразу не смогли. Необоснованно тянули время, пока головку не зажало в родовых путях, — интернетов Роман действительно начитался, вот только на другую тему, и сейчас выдавал всё, что отложилось в голове. Всю ту ложь, что они сами же в своих бумагах и понаписали. — Хотите убедить меня, что моя жена сама была виновата, а ваша бригада вела себя крайне профессионально? Уверяю вас, её адвокатам так не покажется. И увольнение врача, и смерть акушерки точно не выглядят совпадением. Не желаете сотрудничать, ваши проблемы, — швырнул он многострадальную папку. — Но знайте, если к тому же в свидетели привлекут женщину, ребёнок, которой в тот день умер, и выплывут деньги, полученные вами в знак благодарности, уверяю вас, расценят они их по-своему. А я пальцем не пошевелю, чтобы вас оправдывать.
— Но что же я могу… — растерялась она.
— Адрес, — постучал он по бумажке, что так и осталась лежать на столе. — Уж где живёт Алла Кирилловна вы точно знаете.
Она вписала его с такой скоростью, словно помнила наизусть.
— И адрес той женщины.
И его главврач тут же нашла и накорябала собственной рукой.
Схватив телефон, якобы ему позвонили, Роман поспешно откланялся и ретировался за дверь. Поторопился уйти, чтобы испугавшаяся не на шутку главврач не спросила, а ему-то это зачем.
Он выдохнул только в машине.
И уже почти уехал, когда на крыльце у чёрного хода увидел Таню. Прислонившись к стене плечом, конопатая курила, но что-то было в её взгляде, словно уже не раздевала, а кожу сдирала с него живьём.
Роман заглушил мотор и вышел.
— Привет! — опёрся он на стену рядом.
— Вы же Гомельский? — ничуть не смутившись, пустила девушка струю дыма ему в лицо.
— А ты, значит, Таня? — даже не отвернулся он.
— Ага, — посмотрела конопатая на него в упор.
— Давно тут работаешь?
— Двести тысяч.
— Что? — напрягся Роман.
— Двести тысяч пообещали Сталине Ивановне за то, чтобы она вашего мёртвого ребёнка подменила. На живого.
— Обещал кто? — из всех возникших у него вопросов выбрал Роман самый важный, боясь, что эта Таня вдруг замолчит или хуже: заржёт ему в лицо и скажет, что это шутка.
Она посмотрела на него как на опреснитель воды, скучно.
— Ваша тёща, конечно. А баба Лина знала, что вы придёте. Знала, что правда рано или поздно вылезет. Ей, когда прямо тут на крыльце плохо стало, она всё про это только и говорила. Рядом Коля был, наш охранник да я. Вот нам и рассказала, что не хотела она так, хотела по-человечески, не чужого ребёнка, а «отказничка». Чтобы и у маленького семья была, и вы с женой не горевали. Только когда согласилась, оказалось, что та малолетняя тля, что родила и ребёнка бросила, вернулась за ним с матерью и забрала. А теща ваша наседала, деньжищи сулила. А бабе Лине тогда деньги очень были нужны, дочка у неё кипятком обварилась, а врачи не брались инвалида спасать. Вот только не взяла деньги баба Лина, померла её дочь. А следом и она сама. И до осени не дожила. Судьба.
Она сделала такую глубокую затяжку, что тонкая сигарета догорела аж до фильтра, а Роман так и не смог ничего сказать.
— Она всё к той женщине потом ездила, покаяться, правду сказать, когда дочку схоронила. Но та, видно, съехала. Сказали, квартира пустая стоит, — раздавила она прямо о стену бычок. — А Наталья Валентиновна и не сказала бы вам ничего. Не знает она. Никто всей правды не знает. Только Алла Кирилловна. Баба Лина ей сказала, что нечаянно ребёночка уронила и зашибла насмерть, просила её дуру старую не губить. Но Алла Кирилловна догадалась. Хоть документы все написала как надо, что ваш вроде как выжил, а тот погиб. Но сразу уволилась. А вон и Коля, — кивнула она и щелчком отправила бычок на клумбу. — Если мне не верите, можете у него спросить.
— Т-танюха, е-е-есть зак-к-курить?
Девушка терпеливо дослушала пока охранник неопределённого возраста пьющего человека дозаикается и скривилась:
— Ты такие не куришь.
Тот пытался возразить и сторговаться, но Роман молча достал из кармана и протянул ему купюру. И спрашивать ни о чём не стал.
- Предыдущая
- 47/59
- Следующая