Лекарство от скуки (СИ) - Флёри Юлия - Страница 10

— Ну да, особенно если учесть, что их у тебя нет.

— Особенно, если учесть, что их у меня нет. — Эхом отозвался Татарин и безумным показался в это мгновение. Взгляд безумный и улыбка такая же. — Дай время и я решу этот вопрос. — Заверил он, пообещал.

— Записал тему? — На журнал указывая, я головой кивнула, а Татарин осторожно его от себя отодвинул, тут же, за мной следом переключаясь, и малейшим намёком на секундное помутнение рассудка не указывая.

— Обращайтесь. — Невозмутимо улыбнулся он и помог мои конспекты, учебники сложить. — Я провожу. — Бодро вызвался, моё замешательство в коридоре приметив, когда вместе вышли. — Зачем вам это нужно? — Вопросом окликнул, когда вперёд вырвалась, и я обернулась, осыпая его проклятьями за то, что в принципе со мной снова заговорил.

— Что именно? — Резко остановилась, к парню всем корпусом развернувшись.

Уловив этот протест, Татарин, момент и моё напряжение смакуя, улыбку сдержал, сделав ещё несколько шагов, плечом к стене прижался, поглядывая так, будто ситуация его забавляла.

— Морока эта с преподавательством. — Голову набок склонил, к своим словам и моей на них реакции прицениваясь. — Это не ваше. Не подходит по темпераменту.

— Зачем? Для самоутверждения, разумеется. Когда-то меня именно из этого института хотели исключить, а я справилась. Чем не повод для гордости?

— Кому и что доказать пытаетесь?

— Никому конкретно. Разве что себе… Что сильнее обстоятельств, в частности.

— Наплюйте на обстоятельства, Наталья Викторовна. Жизнь нужна, чтобы наслаждаться, а не для того, чтобы что-то кому-то доказывать.

— Наслаждаться на ровном месте и в гордом одиночестве? — Хмыкнула я с вызовом, он же оставался абсолютно спокоен, безразлично плечами пожал.

— А вы по сторонам оглянитесь, глядишь, и приметите кого. — Хитро прищурился, а я, недовольная тем, что подобный разговор начал, категорично головой качнула.

— Рядом со мной только ты. И что?

— Да ничего. Может, именно в этом смысл?

— Ты сейчас о той простой истине, что лучше синица в руках?

— А вы сомневаетесь в том, что синица? Что? Ещё и на дятла похож?

— Не на дятла. Не на птицу вообще. На пса брошенного. Голодного, облезлого, озлобленного. А ведь не пёс ты ещё, Татарин. Щенок. И не власти тебе хочется, верно? А чего? Ласки, любви, заботы? Ты сам-то это осознаёшь, нет?

— Что же вы вот так сразу полёт фантазии обрубили, Наталья Викторовна? — Неодобрительно покачал он головой. Притворства в этом жесте было гораздо больше, чем он показать хотел, но смысл того, что это мелочи, я уже уловить успела и позволила ему подобную шалость.

— А потому что не нужно со мной в такие игры играть. — Процедила сквозь зубы, понимая, что вот она, его душа. Во всей красе. Развёрнутая.

Скривилась в отвращении, что и свою собственную маску сбросила, а оттого не заметила, как Татарин на меня пошёл, как морально прижать, придавить попытался.

— Я сказала тебе: расстояние вытянутой руки! — Озлоблено прошипела, а он только воздух ртом хватал, страхом, что учуял, наслаждаясь. Снова покачал головой. Снова ему мои слова не по вкусу пришлись.

— Расстояние вытянутой руки? — Языком прищёлкнул, мысленно эту дистанцию уничтожая. — Как это? Сколько? — Пакостно ухмыльнулся. — Моей руки или вашей? С глазомером проблемы. — Пояснил, будто в оправдание, а я на такой необходимый сейчас шаг отступила, пытаясь выход из западни собственных страхов отыскать.

Руку вперёд вытянула, границы допустимого обозначая, и тут же почувствовала его тепло. Реальное, пульсирующее и… такое манящее… Такое, что самой от этих мыслей страшно стало. А он уловил. Быстро. Стремительно. Ещё до того, как эта мысль расправить крылья успела. Его глаза вспыхнули и погасли, поддаваясь подавляющему контролю. Татарин глаза на мгновение прикрыл, чувствуя, как ногти мои в его грудь впиваются и решительно выдохнул. Вперёд подался, заставляя уже кистью в него упираться, буйный мальчишеский напор сдерживая. В ладошку стучалось горячее сердце, и я плавилась под этими звуками. И верить им хотелось. Таким открытым, таким ярким, манящим. Чтобы для меня это сердце стучало. Вот такая тварь… Использовать и выбросить. На большее пока не способна.

Я руку одёрнула, будто обожглась, и зубы сжала, не желая минутной слабости поддаваться.

— Не делай так больше. — Проговорила ровно и, казалось, именно этот тон взбесил его больше. Взбесил, возмутил, задел за живое. Он не хотел, чтобы было так, и всем своим видом этот протест демонстрировал.

Плечами передёрнул, благоразумие где-то позади них оставляя. Колючим, внушающим опасения взглядом резанул. Тем самым, что при встрече меня наизнанку выворачивал. Резкий выпад вперёд сделал, вплотную прижимаясь, и так застыл, ожидая, что же отвечу. Внушая тем самым, что сама провоцирую, что виновата, что ситуацией вроде как владею, хоть и неумело, а я терпеливо глаза прикрыла, не зная толком: сейчас ударить, заставляя опомниться, или как привыкла, гораздо позже и обязательно в спину.

— Я же тебя просила. — Осторожно выдохнула, а он угрожающе зарычал.

— Если бы просила, я бы услышал. — Прошептал, а когда я взгляд на него подняла, улыбнулся. Дерзко, с вызовом. — Но ты просить не захотела. Привычно для себя самой приказать решила. А бродячие дворовые щенки вроде меня к командам наглых породистых сучек не обучены. Не реагирую на команды, выполнять их не могу. Только любить умею. А любовь эту нужно ещё заслужить. Лаской, заботой, вниманием. И вот тогда даже голос повышать не придётся. Из шкуры вылезу, а что прикажешь, выполню. И дороже этой любви ничего у тебя не будет. Как условие? Потянешь?

— Что ты несёшь, Татарин?! — В чувства его привести пытаясь, оттолкнула, а он взвился, к стене меня прижал, всем весом наваливаясь. Инстинкты взяли верх и по моему бедру провёл ладонью, заставляя колотиться от бешенства. — Пошёл к чёрту, ублюдок! — Вырвалась и в сторону шагнула, нервно сглатывая. Татарин же, крепко зажмурился и осторожно выдохнул.

— А ведь всё по-другому может быть. — Спешно проговорил, будто, и, правда, убедить в этом пытался. — Только жизнь свою пересмотреть нужно, ценности в ней.

— Ты меня жизни будешь учить, щенок? — Удержалась я от желания дать увесистую оплеуху. А злость и обида клокотали внутри, заставляя совершать ошибки, к нему метнуться заставляя, прижаться сильнее, чем секунду назад. — Ты?! — Ворот его футболки в кулак сжала, встряхнуть пытаясь.

— А это уже дискриминация, Наталья Викторовна. Дискриминация по возрасту, не так ли? — Довольно оскалился он и отступил, кулак мой с воротника футболки стряхивая. Я послушно отошла, безвольно опуская руки. — И в этом вы вся. — Добавил смешливо. — В окружении условностей, ограничений, правил. Но ведь другая же! — Последнее выкрикнул, нервно растёр лицо ладонью, сбрасывая маску безразличия. — Своенравная, гордая, дерзкая! Плохая девочка, которая прячется в футляр кроткой и воспитанной. Но ты не такая! Я вижу это… знаю! Оттого сейчас и бесишься! — Гневно в моё лицо прошипел, глядя, что молчу, что уступаю.

— Думаешь, ты лучше? Думаешь, сам всю жизнь сможешь на мнение других плевать, да?

Татарин нервно головой тряханул.

— Уверен, что так и будет. — Заявил, а я рассмеялась.

— Да уж, достижение… своего преподавателя трахнуть! Ведь этого хочешь?

— Тише, Наталья Викторовна. — Приложил он палец к губам, надо мной нависая, запахом своим окружая, обезоруживая, своей силой, которой намного больше, чем казалось мне изначально. И сила эта, мощь, пульсирует в нём, заставляя любого, кто приблизится, приклониться. — Пусть это останется между нами.

— Дурак ты, Татарин. — Отмахнулась я, заставляя себя забыть всё, что сказано, что происходит, что чувствую.

А что я, собственно, чувствую? Вероятно, то, что где-то не хило так дала маху, строя планы на долгую счастливую жизнь. Вот, смотрю на него сейчас, слушаю, и понимаю, что не сходится. Алгоритм решению не подлежит. А Татарин и эти мои мысли считывает, словно сканер.