Ничем не интересуюсь, но всё знаю - Токарева Виктория - Страница 7

Именно так и получилось.

Еще одна героиня сериала – Элина Быстрицкая. У нее скопилось внушительное наследство и нет детей. Зато была верная помощница Ксения Рубцова. Ксения по возрасту годилась в дочери, и Элина Абрамовна обрушила на нее все свое нереализованное материнство. Ксения скрашивала одинокую жизнь актрисы. Создавала погоду в душе, как в Доминиканах – плюс двадцать пять градусов круглый год.

Без Ксении полярная ночь, Воркута. Сплошной мрак и думы о смерти, которая стоит за углом и подстерегает. «О одиночество, как твой характер крут» (слова Беллы Ахмадулиной).

Существует родная сестра Элины Абрамовны. Она живет в Израиле, четыре часа на самолете. Иногда прилетает в Москву. Прилетает и улетает. А жить надо дальше, каждый день.

Ксения рядом постоянно: подружка, дочка, помощница. Все вместе. Бесценный клад, упавший в руки.

Ксения строила загородный дом для Элины. Не сама, конечно. Руководила стройкой. А стройка – это неконтролируемые деньги.

Элина Абрамовна дала Рубцовой право распоряжаться своими деньгами. Ксения и распоряжалась.

С моей точки зрения, это провокация. Когда в твоих руках деньги, утекающие как песок сквозь пальцы, невольно хочется отсыпать этого песочка в свой карман. Премия за Доминикану.

Ксения Рубцова так и сделала. Не ожидала, что из Израиля приедет родная сестра и наведет инспекцию, устроит аудит.

Все кончилось плохо. Ксения Рубцова села на три с половиной года. Колония-поселение плюс мощный денежный штраф. Грустный финал, а ведь Ксения взяла плату за взаимную любовь. Но суд в такие тонкости не вникает. Взяла – отвечай.

Сестра удовлетворена. У сестры в Израиле семья. Наследство пригодится.

Карантин. Границы закрыты. Моя помощница по хозяйству не может дождаться замены, чтобы вернуться домой на Украину. Значит, должна сидеть в Москве. Но что же делать? Ничего. Никто не виноват.

Заболел пресс-секретарь президента. Вирус никого не щадит. Вирусу все равно на кого сесть и кого прихлопнуть.

Умерла вдова глазника Федорова, сама врач. Если уж она не увернулась, то увернуться невозможно.

Поступают полезные советы: если заболеешь, ложись на живот в позе лягушки. И пей аспирин, он разжижает кровь. В больницу не суйся. Больница – рассадник вируса.

По телевизору, наоборот, советуют мчаться в больницу. Самолечением не заниматься.

Я сижу за забором, дышу свежим воздухом. Мне болеть нельзя, поскольку я отношусь к группе риска. Но я не боюсь почему-то. Мой внутренний голос молчит и нечего не говорит, ни о чем не предупреждает. Для меня по-прежнему все происходящее как война в Сирии, хотя сейчас уже разразилась война в Карабахе.

Я всю жизнь чего-то добивалась: любви, славы, богатства. А сейчас мне ничего не надо. Я не хочу ничего. Видимо, я переросла свои желания. Наступил покой, как после бомбежки. Бомбежка – это молодость.

Я никогда не жила так ясно и спокойно, как во время карантина.

Я пишу время от времени и каждый раз подозреваю, что это – последняя моя рукопись. «Еще одно последнее сказание, и летопись окончена моя. Окончен путь, завещанный от Бога мне грешному. Недаром долгих лет свидетелем Господь меня поставил и книжному искусству вразумил…»

С литературой происходят стремительные перемены. Отмирают книги, люди читают по планшету, слушают аудиокниги.

Меня это не огорчает. Что же делать? Жизнь меняется. Но то время, которое досталось мне, было временем литературы. Я плыла в этом прекрасном океане, и не было занятия более интересного. Я и сейчас не согласна читать по планшету. Мне нужна именно книга, бумага, шрифт. Мне надо перелистывать страницы и слышать их шелест.

На мою жизнь хватило этого божественного труда: писать и читать. А что будет потом – это потом.

Мой поселок называется «Советский писатель».

Советские писатели вымерли, как мамонты от похолодания. Кое-кто остался. Их мало. Мои ворота оканчиваются решеткой, и за этой решеткой недвижно стояли кроссовки. Кто-то стоял и не уходил.

Я вышла за калитку и увидела нестарого мужика с рюкзаком на спине. Путешественник. Я спросила:

– Вам чего?

– Говорят, здесь живут потомки Токаревой.

– Ну, я потомок.

– Да? – удивился он.

Видимо, турист думал, что Токарева жила во времена Жорж Санд.

– А в конце этой улицы живут потомки Рязанова, – сообщила я.

– Да? Где?

Я показала пальцем, он пошел в указанном направлении.

Мою помощницу по хозяйству зовут Мила. Мила приехала из украинского села Васильково. У себя на родине Мила работала фасовщицей – фасовала товары: конфеты к конфетам, печенья к печеньям, пельмени к пельменям. Получала смешные деньги.

У нее в доме течет крыша. Она подставляет ведра и тазы. Когда дождь кончается, ведра убирают. Крышу надо перекрыть, но нет средств. Значит, можно жить так. Капли – не камни. Потечет – перестанет.

Туалет – в огороде. Зимой холодно выскакивать на улицу, но приходится. Значит, будет выскакивать.

Хочется купить мяса, но денег не хватает. Мила покупает апельсин в количестве одного. Цитрус. Замечательный запах плюс витамин С.

На Миле курточка ржавого цвета, как давленные клопы.

– А мне все равно, – говорит Мила.

Ей действительно все равно. И это спасение.

Я сделала вывод: надо мало хотеть. Мало хочешь, мало получишь. Все гармонично. И никому не надо завидовать, ненавидеть. И главное, не хочется ненавидеть.

Я смотрю на Милу, и мне становится спокойно. Можно довольствоваться малым. Не обязательно вставать на цыпочки и тянуться к груше, висящей слишком высоко.

Можно подбирать с земли то, что падает само.

– А у тебя есть мечта? – интересуюсь я.

– Есть. Я хочу замуж.

Мила хочет любви. Ей неполных шестьдесят, но она чувствует себя на тридцать.

– Это вряд ли… – сомневаюсь я.

– Почему? – уточняет Мила.

Только она знает, сколько в ней нежности и какая гладкая у нее кожа.

– Молодые сидят и кукуют. Не могут найти пару.

– Молодые не могут, а я найду.

И очень может быть. Найдет то, что под ногами. Я не удивлюсь.

Бог предпочитает скромных. Таких, которые умеют терпеть и ждать. Но пока что все по-старому. Заработанные деньги кончаются быстро, крыша течет, туалет в огороде разваливается.

На первом канале телевидения вспыхнул новый сериал: сладкая парочка Цивин и Дрожжина. Он – юрист. Она – актриса, играла микроскопические эпизоды. Сейчас – общественный деятель. Короче, лиса Алиса и кот Базилио. Пасут одиноких актеров.

Герои нового сериала: вдова и дочь Алексея Баталова. Гитана и Маша.

Гитану я помню. Мы познакомились с ней тридцать лет назад на юбилее Петра Ефимовича Тодоровского. Ему исполнилось шестьдесят лет. У нас родился общий внук, которого мы обожали бездонно. Глубину нашего чувства невозможно измерить. Это чувство пожизненное.

За столом я оказалась рядом с Гитаной.

Гитана – цыганка, сама красота. Красота бывает разная: броская, агрессивная, даже хамская. Красота Гитаны – тончайшая, благородная, изысканная. Представляю себе, что творилось с Алешей Баталовым, когда он увидел ее впервые на арене цирка, скачущей на лошади.

Мне кажется, Гитана и сейчас в свои немалые годы способна вскочить на лошадь, выдернуть саблю и порубить всех своих врагов. Так и будет. Почему? Потому что у нее есть стимул: Маша.

Маша – инвалид детства, но на некоторых удачных фотографиях заметно ее сходство с красавицей Гитаной.

За праздничным столом сидела также Лидия Шукшина с новым молодым мужем оператором Мишей Аграновичем. Лидия любит мужчин моложе себя, равно как и Нонна Мордюкова.

Миша Агранович – великолепен: талантливый, молодой, породистый – мечта всех актрис без исключения.

Василий Макарович Шукшин был антисемит, как и все почвенники. В деревне Сростки, где он жил, евреев не было, и он их не знал. Евреи в основном селились там, где тепло. И в Москве, само собой. В кинематографе евреев много, через одного.