Провокатор (СИ) - "Д. Н. Замполит" - Страница 33

В ложе мы обнялись и по московской традиции расцеловались со Щукиным, после чего он вкратце рассказал кто есть кто, показывая на ложи и партер. Некоторых я знал по работе, например, архитектора Федора Шехтеля или профессора Карла Мазинга, некоторых увидел в первый раз, самым же интересным, конечно, был “умнейший из купцов”, глава знаменитого морозовского клана Савва Тимофеевич — небольшой, коренастый, плотно скроенный, подвижный, с хитрыми монгольскими глазами. Он оглядел меня и Щукина из ложи напротив, быстро перескакивая взглядом с одного на другого и вдруг с неожиданной непосредственностью слегка поклонился мне, я с улыбкой ответил тем же.

Собственно спектакль произвел на меня вполне приятное впечатление (да-да, я знаю, что мои современники-театралы отдали бы душу за то, чтобы посмотреть на стартап Станиславского, но я технарь-сухарь). Не было, слава богу, заламывания рук, завываний и прочего нелепого пафоса, на который я успел наглядеться в прежние походы в театр с Варварой. Но больше всего мне запала в душу новизна декораций — казалось, даже в нашей ложе можно было унюхать запах свежей краски.

После закрытия занавеса я уже намылился домой и спать, но у Гриши были на меня другие планы — как оказалось, нас по случаю премьеры ждал еще и банкет в ресторане “Эрмитаж” товарищества того самого Оливье, излюбленном месте торгово-промышленных тузов и ведущих актеров. Несмотря на одноименность с садом, находился он не в Каретном Ряду, а вовсе даже на Трубной площади.

В одном из залов, отделанном резными деревянными колоннами и шелковыми панелями, был накрыт стол для всей невеликой труппы и гостей. Гриша представил меня и Станиславскому, и Морозову, и Ольге Книппер — как оказалось, инженер Скамов успел стать довольно популярной личностью, все меня знали и через одного интересовались кто “Инженерным кварталом”, кто изобретательством. Группу дам и барышень во главе с Марией Андреевой, симпатичной брюнеткой с живыми глазами, (будущим членом РСДРП и будущей женой Максима Горького, на минуточку), весьма интересовали обстоятельства моей личной жизни. Узнав, что я свободен, они даже как-то подобрались и взяли меня под плотную опеку, закрутив такую волну флирта, что устоять в этом цветнике было трудно. Еще бы, Алле Назимовой было едва-едва двадцать лет, Сонечке Халютиной двадцать пять, но и тридцатилетняя Андреева была чудо как хороша и не отходила от меня ни на шаг. Честно говоря, мне такое внимание нравилось, скорее всего, из-за некого комплекса развившегося помимо моей воли, после побега моей пассии. И вообще…

Но всеобщее женское внимание не помешало почувствовать, как мне в спину уперся тяжелый взгляд. Слегка напрягшись, я выскользнул из захвата державших меня за обе руки барышень и обернулся, чтобы встретится нос к носу с Морозовым.

— А скажите, Михал Дмитриевич… — ворчливо поинтересовался промышленник, — ваши изобретения… так? Среди них есть что-либо подходящее к текстильному производству… так?

Я слегка озадачился. Вот так с места? Нда, а здесь, похоже, тоже принято решать деловые проблемы в неформальной обстановке… или Савва Тимофеевич решил меня спасти из женских сетей? Или… вот я болван!!! У него же роман с Андреевой, а я, дурак, на ее заигрывания отвечал! Ясное дело, будет он мне спину взглядом сверлить. Так, разворачиваемся и переходим к деловым вопросам — вот уж нафиг не надо даже из-за такой женщины, как Андреева, ссориться с Морозовым.

— Савва Тимофеевич, я больше по части широпотре… — мысленно чертыхнувшись, я спешно поправился, — по части всяких бытовых вещей, ручек там, скрепок, чертежного инструмента или ножничек-пилочек для ногтей.

— А как же ваша перемычка, так? Или путеукладчик с автосцепкой? — Морозов вздернул бровь.

Ого, а он довольно глубоко в курсе, или это моя неожиданная популярность оказалась столь широка?

— Это все знакомство с Василием Петровичем Собко, он меня с пути истинного сбил.

Морозов заливисто рассмеялся.

— Что это вы такое веселое Савве Тимофеевичу рассказываете? — к нам снова подобрался женсовет МХТ. — А нам?

— Милые дамы, вы хотите равноправия даже здесь?

— Да! — дурачась притопнула ногой Андреева.

— Ну, тогда вам необходимо в роли Дездемоны душить Отелло.

Немудрящая шутка вызвала бурный восторг присутствующих, но нас позвали к столу, где меня заботливо усадили между Андреевой и Халютиной. Последовала вереница тостов за процветание театра, за режиссеров, за актеров и актрис, за культуру в целом — словом, ничего особенного и я заскучал.

— И как вам сегодняшняя пьеса? — заметив это, попытался втянуть меня в общий разговор сидевший напротив Шехтель.

— Трудно сказать, не специалист. Вот если бы вы меня спросили о расчете неразрезной балки или шарнирной арки, — улыбнулся я в ответ. — Хотя образ чайки интересный, интересный… Знаете, — не удержался я от небольшого хулиганства, — из него может выйти неплохая эмблема для театра, чайка, парящая над волнами. Символично, не правда ли?

— Пожалуй, — задумался Федор Осипович, как раз и ставший автором знаменитого МХАТовского лого.

— Михаил Дмитриевич, я смотрю, вы несколько равнодушны к театру? — поддержала разговор Андреева.

— Да, Мария Федоровна, особенно к опере. В любом случае жизнь куда как интереснее.

— И что же вас так отталкивает в опере?

— Невероятная, запредельная ходульность. Солист и солистка стоят на авансцене и пять минут поют, разводя и сводя руки — так в опере выглядит стремительная погоня. Или дама весом в десять пудов изображает юную воздушную девицу.

Присутствующие опять засмеялись, а я добавил:

— Я готов принимать вокальное и драматическое искусства раздельно, но вместе… Кроме того, опера обладает ужасным свойством — смотришь на циферблат через два часа после начала, а прошло всего пятнадцать минут!

Смех перешел в хохот, в нашу сторону повернулись почти все собравшиеся.

— Так что я опасаюсь ходить в театры, боюсь что-нибудь отчебучить и будет со мной как с тем трагиком.

— С каким же? — спросил сам Станиславский, пока еще молодой красавец-усач, а не тот добрый дедушка в бабочке, которого мы привыкли видеть на фотографиях и которого Советская власть сделала живым классиком и непогрешимым авторитетом.

— Ну как же, в театре банкет после бенефиса, не пригласили только трагика и комика, сидят они в номере паршивой гостиницы, трагик говорит, — тут я подпустил отчаяния в голос, уперся рукой в лоб, изображая типичного “несчастливцева” российской сцены и произнес почти рыдая, — Не пригласили! Забыли!

— А комик, напротив, скалится во весь рот, радостно потирает руки — Не пригласили! По-о-омнят! — и я потряс воздетым вверх пальцем.

— А у вас, Михаил Дмитриевич, явные актерские задатки есть! — сквозь общий смех выдал Станиславский.

— Упаси бог, Константин Сергеевич, как же я могу у вас кусок хлеба отбивать? — что снова вызвало волну веселья. Вот как они ведутся на такие простенькие шутки? Пожалуй, если с революцией не выгорит, пойду в артисты разговорного жанра, анекдоты рассказывать.

Банкет понемногу завершился, собравшиеся снова перешли к хождению и разговорам, на этот раз меня “пасла” Соня Халютина, которой я оказывал знаки внимания — демонстративно, для Саввы Морозова, чтобы хоть так дать ему понять, что я вовсе не покушаюсь на его отношения с Андреевой.

Вечер затих далеко за полночь и несомненно удался, к имиджу инженера Скамова теперь накрепко приклеилось репутация острослова. Савва Тимофеевич тоже выглядел довольным и даже довез меня до дома в своем экипаже, я на прощание облобызал ручку Марии Федоровне и расстался с Морозовым, что называется, на дружеской ноге. Ну и славно — человек он мощный и очень интересный, надо будет попробовать его от ранней смерти отодвинуть, а то связался с революционерами, денег им давал, а они его, как говорят, и грохнули, когда припекло. Темная история, в общем — официально самоубийство, но похоронен на старообрядческом кладбище в освященной могиле, чего никогда бы не случилось, наложи он на себя руки.