Табу (СИ) - Майер Жасмин - Страница 7

Теперь мои сбережения стремительно таяли.

А других детей Божья Коровка ему не родила.

Почему? Они что, не трахались? Я не хотел даже думать об этом. Но и не мог думать ни о чем другом.

Помешательство какое-то.

6-1

Когда отец дважды приезжал домой, я внимательно следил во время завтрака за поведением Божьей Коровки. Недосып? Темные следы под глазами? Немного охрипший от стонов голос? Счастливые лучистые взгляды, полные благодарности?

Ни черта.

Холодная, неприступная королева, стянутая и застегнутая на все пуговицы. Никогда ее одежду нельзя было назвать вызывающей. Будоражащей воображение. Она одевалась как сельская учительница в разгар климакса, а ведь я видел и знал, что у нее идеальное тело. Спортивное, подтянутое. Может, есть шрамы от операций? Может она все-таки отрезала часть кожи после похудения?

Но потом я убедился, что нет. Я забрел в один из дней в бассейн в основной части дома. Шел дождь, а мне нужно было разрабатывать ногу. Я и так филонил, но колено стало давать о себе знать, так что я проклинал даже лестницы на второй этаж, пока поднимался. Поэтому я решил поплавать.

Правда, бассейн оказался занят.

Я замер, глядя, как она рассекает. Гибкая, стройная, как балерина. Она тянула носки, как будто танцевала на воде. Руки мелькали, не поднимая брызг. Но лучше всего смотрелась попка в черных узких стрингах. В горошек.

Я чуть не заржал в голос, когда увидел горох на ее купальнике.

Божья Коровка развернулась у противоположного бортика и все также на спине поплыла обратно. Все-таки единичка. Могла бы сделать грудь, эдакие силиконовые подушки безопасности, как у ее Василисы. Даже у Лали грудь была не своя, в ее-то двадцать с небольшим.

Я так внимательно следил за тем, как вода бьется о ее грудь, что совсем забыл о том, что не стоило этого делать. Она дернулась всем телом, когда заметила меня, и тут же нырнула в воду, оставляя на поверхности только плечи. Застыла у бортика.

Темные волосы облепили голову. Я впервые увидел ее без макияжа. Да, Божья Коровка и так не красилась ярко, но у нее на губах всегда была помада. Еще к ней ежедневно приезжал стилист, так что наверняка он что-то с ней делал, чтобы это выглядело естественно. Сейчас же ока выглядела, как есть.

Темные круги под глазами действительно были. Но, уверен, с бессонницей из-за секса они не имели ничего общего. Губы бледные, поджатые. Снова. Как же меня бесили ее поджатые губы. Как будто ей было противно мое присутствие.

Я бы купился на это, если бы не видел ее в тот вечер, в полумраке зимнего сада. Голодный темный взгляд, который я перехватил. Она могла смотреть на меня иначе, но больше никогда этого не делала.

— Классная задница.

Она поджала свои чертовы губы только сильнее. Да чтоб тебя, Божья Коровка.

Я подошел к краю бассейна, держа ее взгляд на крючке. Она смотрела только мне в глаза. А ведь я был в одних плавках. И точно помню, как в тот день, когда они с Василисой застали меня после душа, ее глаза метнулись к моему голому торсу. В них промелькнуло что-то похожее, как в тот вечер, но слишком быстро. Слишком мимолетным.

Что я делаю, черт возьми?

И зачем?

Почему мне хочется вытащить на белый свет ту настоящую Божью Коровку? Которой она была десять лет назад, когда хохотала в голос над анекдотами моего отца. Когда смотрела на него с обожанием. Сейчас я ни разу не слышал ее смех. Улыбки видел только заученные, светские. Что с ней произошло такого, что она разучилась улыбаться?

Я опустился на бортик.

— Серьезно, офигенно выглядишь. Неудивительно, что я тебя сразу не узнал.

Ничего не говорит. Только шевелит руками и ногами, чтобы удержаться на воде.

Чертова ведьма, разлепи же свои губы.

— Обычно я бегаю, но сейчас дождь вторые сутки… А мне надо разрабатывать колено.

Холодное молчание. Вообще-то тебе должно быть жалко меня, Божья Коровка. Моя жалостливая история с коленом всегда срабатывала.

— Я уже закончила.

Голос такой же холодный, как сдохшая жаба.

Бессердечная ты сука, Божья Коровка.

Она подтягивается тут же, руками упираясь в бортик. Как будто наслаждается тем, что я не могу отвести глаза в сторону. Просто смотрю как дебил, у которого скоро слюна начнет капать при виде нее, как она ловко подтягивает гибкое тело, ставит одно колено на бортик. Потом второе. Выпрямляется.

С ее тела градом течет вода, я понимаю, что хочу слизать эти капли. И охуеваю с этого желания, потому что в этот момент у входа в бассейн появляется отец.

И эта женщина — его жена. Моя мачеха.

Сука, как же я влип.

Он глядит на Божью Коровку тем же непроницаемым взглядом, который так хорошо мне знаком. Он также выслушивал истории о моих победах, когда я приносил чемпионские медали.

А она стоит перед ним голая, мокрая, и ка коже медленно проступают мурашки.

— Звонят из Костромы, — говорит мой отец. — Просят тебя, там что-то срочное с тем переводом на операцию.

— Спасибо, я иду.

Она вдевает ноги в резиновые тапочки и набрасывает на тело халат до пят. Отец уже исчез. В доме, где полно слуг, ему, наверное, не нравится быть мальчиком ка побегушках.

— Останься на ужин, — вдруг бросает Божья Коровка. — Отцу будет приятно.

Черта с два, хочу ответить я, но вместо этого киваю.

— Ужин в девять.

С этими словами она уходит.

Она хочет меня видеть. Не отец. Если бы отец хотел, он бы сам позвал меня на ужин. А меня хочет видеть именно Божья Коровка.

А я ухожу под воду с головой, потому что впервые во мне так много воздуха, что кажется, я готов взлететь, как чертов шарик.

Тимур живет у нас уже вторую неделю, но следующие семь дней Сергей занимается делами в России. А это означает, что семейные завтраки становятся обязательными и ежедневными.

Анжела приезжает только после завтрака, а это значит, что к столу я выхожу, как есть, без макияжа, разве что умывшись и расчесавшись. При резком дневном свете на моем лице видны морщинки в уголках глаз и губ, но меня это никогда не волновало так, как теперь. Через четыре таких завтрака я прошу Анжелу впервые приехать ни свет, ни заря. И в пятницу выхожу при полном макияже, с ним я чувствую себя защищенной.

Но на лице Тимура написано разочарование. Сергей в этот день, по закону подлости, пьет только кофе и уезжает даже раньше, чем мне подают овсяную кашу на воде.

Я остаюсь наедине с Тимуром.

— Ты стала краситься даже к завтраку?

Ковыряю ложкой грейпфрут и легкомысленно пожимаю плечами. Какое ему дело? Хотя внутри меня все дрожит и вибрирует, но, наверное, от голода, а не потому, что он заметил.

Он вдруг перехватывает мою руку. Я пугаюсь его резкого прикосновения и отдергиваю ее, как будто обжегшись.

— Что ты творишь?

— Всего лишь взял тебя за руку. Зато теперь ты сморишь мне в глаза. Нет, не отводи их опять в сторону. Посмотри на меня, Божья Коровка.

Снова. Эта. Дурацкая. Кличка.

Из вредности закрываю глаза. И слышу:

— Блядь! Да что с тобой такое?

— Во-первых, не смей прикасаться ко мне. Во-вторых, меня зовут Ксения. И точка. Никаких насекомых. Никаких кличек. Никакого мата. Ясно?

Он отпускает меня.

— Барыня Ксения Михайловна, — елейно тянет Тимур. — Вашу кашу принесли. Кушайте, пожалуйста.

Открываю глаза. Но никакой каши нет. Обвел вокруг пальца. А ведь как знала! Не слышала же шагов или звона посуды.

В этот момент слышу щелчок дверного замка. Дергаюсь всем телом. Закрыв дверь столовой, Тимур, хищным медленным шагом, идет прямо на меня.

— Встань.

Цепляюсь в белую скатерть до побелевших пальцев. Он это видит, а поэтому просто сжимает мое плечо и рывком ставит меня на ноги.

— Когда я говорю, ты делаешь. Понятно?

Что он себе позволяет? Я медленно качаю головой.

— Нет, ты меня выслушаешь.