Мир колонизаторов и магии (СИ) - Птица Алексей - Страница 16

Пальцы кольнул небольшой статический разряд и сквозь них, направляясь прямо в грудь падре, потекли крохотные искры магической энергии, насыщая его полностью опустошённое ядро. От меня заструилась сама жизнь, вдыхая желание жить в старого человека.

Падре Антонио несколько раз глубоко вздохнул и его лицо, ставшее к этому времени почти белым, несмотря на покрывавший его плотный загар, снова приобрело свой нормальный цвет. Вздохнув еще раз, он уже более осмысленно посмотрел на меня.

Спасибо, малыш, — еле слышно проговорил он, — ты спас мне жизнь.

Я лишь пожал плечами, так как даже и не понял, как это всё получилось. Наверное, моя магическая энергия активировала ядро в теле падре, а то, через магические цепи организма, поддержало его больное сердце. Теперь мне стала ясна причина того, что падре не мог активно применять свои магические способности. Они у него были слабыми, к тому же, постоянно подпитывали больное сердце, не давая ему умереть.

Как только это стало ясно, я почувствовал себя легче. Всё-таки, разные непонятные причины мешали мне трезво оценивать обстановку, а также будили напрасные надежды и ожидания.

— Ладно, хватит тут друг за дружку держаться, гачупины! Добро пожаловать на «La Gallardena», и прошу её любить! Ты, юнга — на палубу, а ты, падре — в трюм. Посмотрим, кто из вас чего стоит! Но мальчишка уже доказал, что он стоит своих восьми реалов! А вот нужен ли ты, старый инквизитор, мы ещё посмотрим!

Нас загнали в шлюпку, где мы, усевшись между банок, играли роль балласта, а в наши спины, с видимым удовольствием, упирались грязными ногами гребцы, сидящие на банках, с хохотом объясняя друг другу, что спины им служат для большей устойчивости. И когда ещё представится случай опираться ногами о священника и юнгу, из благородных.

Их разговор я не понимал, но падре, который знал пять языков, мне потом перевёл, о чём они говорили между собою. Работая вёслами, пираты двигали шлюпку всё ближе к своему кораблю, который вскоре уже навис над нами своим зауженным бортом.

По внешнему виду этот двухмачтовый корабль был сильно похож на шхуну, или шлюп, но весьма условно. У него был узкий невысокий корпус, и по пять пушечных портов с каждой стороны. Гакаборт был невысокий, отчего и вся кормовая надстройка возвышалась над палубой весьма незначительно. Юта, как такового, и не было. Всё ограничилось лишь небольшим возвышением, называемым шканцами. Ну, и никакого штурвала на нём тоже не было, а торчал лишь румпель, который крепко держал дюжий моряк.

Вскарабкавшись в числе первых по верёвочной лестнице, мы, схватившись за длинные леера, перелезли через фальшборт и быстро очутились на палубе этого корабля. Толком осмотреться нам не дали, а сразу же отправили в трюм, чтобы мы не смогли воспользоваться царившей суматохой на судне и не сбежали с него.

Какое уж тут сбежать?! Избитые, мы не чувствовали под собою ни ног, ни рук. Еды нам с собой не дали, так же, как и воды. Но мы предусмотрительно запаслись и тем, и другим. Достав пластинки вяленого мяса грифа, мы потрапезничали, аккуратно запив мясо водой из тыквенной бутыли, которая у нас была с собой, одна на двоих.

Чуть позже мы оказались загнанными в огороженный деревянной клеткой закуток трюма, где нас и оставили, закрыв на примитивный замок. И под суетливую беготню моряков над головой, мы заснули. Мне снились мать с отцом, а потом компьютер, на котором я играл в «Корсаров».

Странно, но девушки не затронули мой усталый мозг своим присутствием. Видно, их время ещё не пришло, и мне было не до эротических снов. День прошёл и, Слава Богу! Ночь ушла, и без тревоги, значит, хорошо идут дела! Утро снова наступило, солнце вышло из-за туч, значит, ты, малыш, могуч!

В общем и целом, французским «пенителям моря», как они иногда себя называли, было не до нас. Про себя, я их, иначе, как морским отребьем, и не называл, особенно, после того, как на собственной шкуре познал всё их «благородство».

На какое-то время о нас забыли, так как сильно были заняты выходом в море и последующей погодой. Но прошла ночь, наступило утро, и о нас опять вспомнили. Открылся люк в трюм, где мы почивали, вместе с крысами, которые побрезговали даже куснуть нас пару раз, так, для проверки, хотя бы. Впрочем, они ещё успеют наверстать упущенное.

В трюм спустились два пирата и, взглянув на нас через клетку, проорали.

— Эй, испанцы, вы там ещё живые? — Держите, пожрать вам принесли. Открыв клетку, нам дали одну маисовую лепёшку на двоих и сунули по деревянной плошке с водой, пока ещё не зацветшей, но уже с лёгким запахом затхлости.

Утолив жестокий голод, ровно настолько, насколько хватило забыть о нём на время, мы с падре были выпущены из клетки, словно домашние звери, и отправлены отрабатывать потраченную на нас скудную провизию. Но, при этом, нас разделили. Падре отправили работать на помпе, откачивать накопившуюся за сутки воду, которая сочилась из разных щелей старого судна, а меня направили наверх.

Очутившись на палубе, я, первым делом, вздохнул полной грудью, почувствовав ветер свободы. Как птица в клетке тоскует по воле, так и я в трюме мечтал сбежать от пиратов. Но бежать было некуда! Куда ни глянь, везде простиралось бурное бескрайнее Карибское море.

Ветер крепчал, нагоняя белые барашки на сине-зелёные волны, отчего снасти рангоута трепетали и шатались во все стороны, как подвыпивший моряк, возвращающийся из таверны. Непривычный к качке на палубе корабля, я пытался крепко стоять на ногах, но очередная волна, на которую взбирался идущий быстрым ходом корабль, сбивала моё равновесие.

Шторма не было, он ещё даже не начинался, но корабль вёл себя как норовистая кобыла под неопытным седоком, стараясь сбросить с себя глупых моряков, посмевших взгромоздиться ему на палубу. За ночь я основательно захотел в туалет, но не знал, где это можно было сделать.

Меня пока не трогали, только заставили мыть палубу, кинув мне кусок истрёпанных старых канатов и деревянный скребок, с помощью которых я и отмывал палубу, изредка заворожённо взглядывая за борт, внимательно рассматривая бурно вздымавшиеся, но пока ещё мелкие, волны. Дольше терпеть позывы организма было уже невозможно, а где туалет, или гальюн, насколько я помнил его морское название, я не знал.

— Эээ, товарищ пират, господин флибустьер, — то по-русски, то по-испански обращался я к пиратам. Но они только ржали, не понимая меня, либо делая вид, что не понимают.

— Ландроны! — внезапно заорал я, скажите, где можно сделать пи-пи, и я показал жестами, как вываливаю из штанов свой орган, исключительно выделительной системы, и орошаю борт корабля.

Реакция была моментальной, я получил ещё одну затрещину и полетел кубарем на палубу, несколько раз перевернувшись на ней. Один из пиратов, на сносном испанском, задал мне вопрос.

— Ты никогда не был на корабле, польо?

— Нет, — лаконично ответил я.

— А как же ты тогда умеешь читать карты?

В ответ на этот вопрос я демонстративно пожал плечами.

— Пижон, Пижоон!

— Что ты орёшь, Франсуа, — вышел из капитанской каюты квартирмейстер Пьер Пижон. — Что тебе надо?

— Сдаётся мне, что этот польо нас обманул! Выразился он, конечно, гораздо грубее, чем это можно было бы написать, что, в принципе, было объяснимо. — Он не умеет читать карты!

— С чего ты это взял, Франсуа, ты ведь и сам не сможешь отличить карту от куска тряпки, которой некоторые высокородные подтирают свою задницу.

— Да, я не умею, но этот щенок даже не знает, где на корабле гадят!

— О, ты и в самом деле не знаешь, куда моряки ходят гадить?

— Нет, не знаю, — с вызовом ответил я, — наверное, переваливают свой зад через борт?! Я не был никогда на корабле, а когда был маленьким, то гадил себе в штаны, а потом меня не брали на корабль. Отец уже почти не появлялся. Он всё время был в море. И он мне не рассказывал об этом. А карты у нас были дома, и меня обучали их читать папины друзья.