Боль мне к лицу (СИ) - Магдеева Гузель - Страница 10

Будто не они мурлыкали при виде Вани все эти дни. Чувствую неожиданное смущение, что подобные мысли могут возникнуть после увиденного, что голова моя забита не тем, как отыскать убийцу, а полицейским с густой, уже отросшей щетиной, сидящем по левую руку.

Ваня вкратце делится тем, что узнал сам: труп нашли местные бомжи, они же разбудили участкового. Тело еще не опознано, следов обуви, машины не найдено.

— По предварительным данным, смерть наступила около суток назад, причина, скорее всего — остановка сердца. Повезло, что недолго провисела, жары особой нет. На голове гематома, скорее всего, нападавший оглушил ее тупым предметом.

Я молчу, не комментируя, и думаю про себя: «Зачем оно мне надо? Во всех красочных деталях?». Хочется прервать Ивана, но я не произношу ни слова до тех пор, пока мы не подъезжаем к дому.

— Ты останешься? — спрашиваю возле подъезда, но Ваня, еще раз бросая мимолетный взгляд на мои руки, наполовину скрывающие грудь, отрицательно качает головой.

С какими демонами сегодня борется он?

Утро наступает в обед, с дичайшей головной боли.

С кровати я сваливаюсь на четвереньки, ползу в ванную и долго лежу щекой на холодном кафеле плиток, надеясь, что терзающий жар отпустит, но чуда не происходит.

Кажется, все внутри кипит, плавится, и я тихо скулю, обнимаясь с унитазом. Раньше подобные приступы происходили чаще, но ремиссия длилась последние полгода, вселяя надежду, что я смогла победить боль. Зря надеялась.

Во рту сухо, я кусаю кожу губ, по ощущению похожую на наждачку, и с трудом дотягиваюсь до крана. Прозрачная струя бьется о борт ванной, я протягиваю ладонь и черпаю оттуда воду, проливая при глотке на себя, раз за разом, а потом снова опускаюсь на мокрый пол.

В таком положении меня застает Иван, злой, невыспавшийся, смурной. Он заходит в дом резко, и, кажется, будто воздух кипит вокруг него клубами энергии. Доронин замечает меня не сразу, но когда я непроизвольно стону, чуть смещаясь с места, тут же кидается на помощь.

Беспокойство отражается на мужском лице:

— Что с тобой?

— Мигрень. В дурдом обратно вести не нужно, вполне распространенная болячка.

С трудом вспоминаю, что утром, перед тем, как лечь в кровать, я «видела» вспышки света — ауру, верный предвестник предстоящего приступа, иногда сопровождаемую покалыванием в пальцах. Обычно этих симптомов мне хватает, чтобы понять: через пару часов я буду умирать заживо, но сегодня, после стресса, думать о себе не хватает сил.

Иван бережно поднимает меня на руки и несет обратно на диван. Тепло тела будоражит, и если бы не проклятая головная боль, я бы вцепилась в него, не отпуская. Впрочем…

— Ваня, — шепчу я, держась за край футболки, — полежи со мной, пожалуйста, — видя его нерешительность, добавляю, — я не кусаюсь. А ты?

Он хмыкает, теряя часть серьезности:

— Свет не мешает?

— Мешает, — соглашаюсь я, и Доронин закрывает плотными шторами грязно-золотого цвета окно. Сквозь узкую щель просачивается свет обеденного солнца, но он уже почти меня не раздражает.

Ваня устраивается рядом на диване, прямо в джинсах, не снимая пиджака. Я утыкаюсь ему в шею и замираю от восторга. Как же вкусно, сводяще с ума пахнет: мужчиной, сигаретами, кожей, терпкой туалетной водой. Не соображая, что творю, прижимаюсь еще ближе, губами ощущая ток крови по сонной артерии. Ваня обнимает меня одной рукой, закинув вторую за голову. Вот бы век так длилось, чтобы он рядом был, так близко, тесно, горячо!

Я удивляюсь сама себе. Наверное, любой психолог сказал бы, что в моих чувствах нет ничего от любви. Каждый подобранный на улице пес будет благодарен новому хозяину за доброту и ласку, и не важно, кривой, косой тот, забывает кормить или прикрикивает. Такая же, похоже, и я, — первый человек, повернувшийся ко мне лицом, тут же стал объектом романтических грез и мечтаний, а целибат, длившийся несколько лет, лишь еще больше подстегивает желание. Я чувствую, что теперь горит не только голова.

В институтские годы я, несмотря на диагноз, пользовалась популярностью среди парней. Мой факультет был непопулярным среди женской половины учащихся: четыре девчонки на двадцать три парня. Наверное, и шизофрению воспринимали за изюминку, а вкупе с симпатичной внешностью и милой улыбкой, в противовес стервозным замашкам ровесниц, мнивших себя знатоками жизни, мне было чем зацепить ухажеров. Правда, серьезные отношения не складывались, и романтичные образы, которыми я щедро одаривала своих партнеров, быстро расплывались, обнажая действительность. Но ни тогда, ни после ни один человек не нравился мне настолько, как теперь Иван. И, словно, забывая о морали и принципах, сейчас я лежу рядом и больше всего желаю, чтобы он поцеловал меня.

Но Ваня не целует.

— Стало лучше? — участливо спрашивает уставший полицейский, освобождаясь от моих объятий. Рассоединяюсь с ним, понимаю, что ничего не изменилось.

— Нет.

Доронин идет на кухню, шуршит там, потом предупреждает, что отлучится в аптеку за обезболивающим, а я вяло машу рукой ему в след. Кажется, будто меня лишили чего-то родного.

Через десять минут он врывается в квартиру, громыхая входной дверью. Я лежу все в той же позе, поднимая голову, чтобы посмотреть, что с ним случилось, но в полумраке вижу плохо.

— Ты чего, Вань?

Но Иван не слышит, хватает меня за плечи, сильно-сильно, встряхивает так, что я едва не теряю сознание от раздирающей боли в висках, и рычит:

— Где ты была вчера?

— С тобой же, Вань, — беспомощно отвечаю, начиная бояться его и еле сдерживая слезы. Меньше всего мне хочется испытывать перед ним страх, но выражение лица…

— Когда гулять уходила? Ну?

— Просто гуляла, — не сразу вспоминая, что было вчера, будто с тех пор прошли не сутки, а целая вечность. — Что случилось же?

— Просто гуляла? Просто гуляла?! — свирепствует Иван, отталкивая меня на постель и поднимаясь с колен. — Случилось! Случилось, твою мать, что вчера врачиху зарезали. Аллу Николаевну, в то, *лять, время, когда ты гуляла! Твоих рук дело, дурочка?

Ванин крик обрушивается, заставляя дрожать, и я не сразу понимаю, кто такая Алла Николаевна. Секундой после все сказанное им доходит до меня, и я усмехаюсь сквозь боль. Хоть каждое слово дается с трудом, я встаю, неверно пошатываясь, и упираю руки в бока:

— Думаешь, я такая дура? Не успела выйти, как побежала мстить? Кровь увидел тогда на мне, да? Когда я домой вернулась… И все решил. Точно. По времени как раз подходит, — мысли скачут так, что я путаюсь и не успеваю озвучивать одну за другой, теряя нить повествования, — она оставила тебе номер, чтобы ты мог в любой момент с ней связаться… Побоялся, что не все лекарства можно? Решил узнать, как облегчить головную боль, а вместо Аллы Николаевной взял кто-то другой? — вижу по лицу, что каждое слово — в точку. — И сказал, что ее убили. Десяти минут начальнику уголовного розыска вполне хватило, чтобы узнать подробности, сопоставить факты и даже найти подозреваемого. Браво! Блеск. Только я никого не убивала, ни тогда, ни сейчас, хотя главврач была сукой и заслужила, чтобы ее кто-то грохнул, потому что у нее самой руки по локти в крови были. Знаешь, сколько людей за три года там умерло? Нет, не фига ты не знаешь, гражданин начальник!

Все это время Иван стоит у окна с каменным выражением лица. Солнечный свет на распахнутом настежь окне освещает его со спины, и к концу разговора я почти не вижу ничего, кроме одной большой тени. Договорив, перевожу дух, решая, что нужно дойти до кухни, чтобы сделать хоть глоток воды, но волнение дает о себе знать: снова течет кровь, а я падаю в обморок, не успевая найти себе опоры.

Первое, что я вижу — белый больничный потолок. В ужасе вскакиваю на кровати, оглядываясь вокруг.

— Господи, только не туда! — шепчу беззвучно, сквозь пелену и головокружение от резкого подъема, пытаясь понять, где именно я очутилась. Соседние койки пусты, палата маленькая и светлая, но дух больницы не спрятать за свежевыкрашенными стенами и новыми жалюзи на окне.