Боль мне к лицу (СИ) - Магдеева Гузель - Страница 30

Я отказываюсь, поднимаясь с лавки. Лена обнимает меня еще раз, поддерживая:

— Звони мне в любое время. Я на твоей стороне.

— Почему, Лена? Кто я тебе?

Женщина молчит, глядя куда-то за мое плечо, и я не тороплю ее с ответом, чувствуя, что она хочет сказать что-то важное, важное для меня.

— Потому что я тоже смотрела в глаза безумству и знаю, каково это. В нас больше общего, чем тебе кажется.

Я думаю о ней всю дорогу до Ваниного дома. В голове крутятся сотни мыслей, возникших после сказанной ею фразой. Лежала ли она в больнице? Слышит голоса, как и я? Гадать можно до бесконечности, и я решаю, что нужна еще одна встреча, чтобы расспросить обо всем. Вот только захочет ли она поделиться?

Возле подъезда мы сталкиваемся с Кириллом.

— О, соседка, привет! Место встречи измениться нельзя, да?

— Привет, — я поражаюсь его нежеланию замечать, что общаться с ним меня не тянет. Пытаюсь протиснуться мимо, но не выходит. Ситуация начинает раздражать.

— Погоди, куда бежишь, — Кирилл улыбается, точно идиот, пряча глаза за солнцезащитными очками. — Я к тебе со всей душой, а ты даже поговорить не хочешь.

— Кирилл, ты пьяный, что ли? — изумляюсь я, и улыбка его становится еще ярче:

— Да где уж пьяный, так, пивка махнул. В такую жару холодненькое — самое то.

Я закатываю глаза, не зная, как быстрее отделаться от него.

— Послушай, — но договорить мне не удается: на плечо опускается тяжелая мужская ладонь, и знакомый запах парфюма заставляет сердце волноваться.

— Проблемы? — Иван нависает надо мной грозной скалой. Тень его стирает с лица Кирилла свет, и я вижу, как блекнет улыбка соседа.

— Все в порядке, — спешу я вмешаться, — я домой иду, ты со мной?

Мужчины молчат, смиряя друг друга взглядами. Ивану явно не нравится стоящий перед нами человек, — это читается в его позе, слышится в голосе.

— Ладно, еще увидимся, — Кирилл нехотя отступает, пропуская нас в подъезд первыми. Ваня не убирает руку до тех пор, пока не оказываемся в квартире, а после интересуется хмуро:

— И часто он так к тебе подкатывает?

Я улыбаюсь, прижимаясь к нему, и заглядываю в глаза:

— Доронин, ревнуешь?

— Аня, — он серьезен, но я продолжаю водить руками под тонкой футболкой, ощущая рельеф накаченного живота и собственное возбуждение. — Я не шучу.

— Я тоже, — пуговица на джинсах поддается легко, и я не встречаю сопротивления с его стороны. — Нечего ему тереться возле тебя.

Я соглашаюсь, опускаясь перед ним на колени, а Ваня теряет способность говорить внятно.

Вечерний ветер залетает в окно, раздувая занавески, когда мы добираемся до дивана. Ваня подталкивает меня на него, и падает сверху, после чего мебель с жалобным скрипом разваливается, а мы оказываемся на полу.

— Кажется, он не выдержал накала страстей, — шепчу Доронину, хохоча до слез.

— Завтра поедем за новым. Да и вообще, не мешало бы здесь сделать ремонт. Поможешь?

— Ура! — я хлопаю в ладоши, мысленно рисуя новое уютно гнездышко только для нас двоих. — Конечно.

— Все, не отвлекаемся, — Ваня стягивает одеяло на пол и накрывает нас с головой, находя мои губы своим ртом. Все, о чем мы беседовали сегодня с Леной, все сомнения растворяются под его напором, оставляя на душе лишь легкость.

Темнота, заглядывавшая мне в лицо, наконец, отступает.

Даже неудобная поза, в которой проходит сегодняшняя ночь, не портит с утра настроение. Я просыпаюсь тесно прижатой к Ване; правая рука, оказавшаяся под его шеей, немеет.

Я стараюсь незаметно вытянуть ее, не разбудив мужчину, и это почти удается. Доронин переворачивается, стягивая с меня одеяло. Я разминаю кисть, ощущая неприятное покалывание в пальцах, до тех пор, пока не восстановится нормальное кровообращение.

Хочется растянуть это утро как можно дольше; сегодня суббота, и Ивану не нужно на службу, поэтому я встаю и тихонько задергиваю шторы, а потом укладываюсь обратно к нему.

Мужчина лежит спиной ко мне, и я окидываю широкие плечи, а потом провожу ладонью по ним, скользя вниз по спине, ниже двух ямочек на пояснице.

Мы спим без одежды, будто Ваня задался целью приручить меня к наготе, и сейчас, прижимаясь к нему, я понимаю, насколько приятно касаться не только руками, а ощущать нежность кожи всем телом.

— Сколько время? — мои прикосновения не остаются незамеченными: он сонно моргает, пытаясь сфокусировать на мне взгляд, но я тихо шепчу:

— Спи, еще рано.

И я засыпаю вслед за ним с улыбкой на губах.

Мне хочется, чтобы день прошел как в кино: идеальным, размеренным. Я стараюсь угодить Ване, но тут же одергиваю себя, прокручивая фразу про Богов, требующих жертв и подношений.

Однако картинка выходит не такой, как в моих мечтах.

Я вижу, насколько Иван привычен к семейной жизни, и оттого ощущаю себя заменителем жены.

Мне трудно облачить блуждающие мысли в точные фразы, но наблюдая за тем, как мы делим мелкие домашние обязанности, вдвоем накрываем стол, как Ваня пытается починить диван, пока я мою посуду, легко представить, будто кто-то невидимый убирает с доски одну пешку, заменяя другой, а для короля ничего не меняется.

Это тревожит. Я улыбаюсь, встречаясь с ним взглядом. Доронин расслаблен, но я — натянутая струна.

Кусаю губы, пока он не видит, и пытаюсь не заплакать. Украденное счастье жжет щеки и заставляет сердце тревожно биться.

— Что с тобой? — когда в очередной раз ложка падает из моих рук на пол, Доронин подходит ближе, заглядывая в глаза.

— Все в порядке, — я пытаюсь изобразить хорошее настроение, но выходит неубедительно. Понимаю это и злюсь на себя.

— Аня, не ври мне, — то ли просит, то ли приказывает Иван, и я не выдерживаю:

— Где Яна?

Он замолкает, не сводя с меня глаз. Я жду ответа, крутя в пальцах ложку, и борясь с тем, чтобы не втянуть голову в плечи, сжаться, став совсем невидимой.

— Мы поругались. Она уехала.

— Что будет потом? Когда Яна вернется?

Я боюсь услышать такое банальное «какая разница, что потом, главное, что нам хорошо сейчас». Хочется зажать себе уши, а ему — рот, не давая словам — змеям выползти и ужалить. «Лучше солги, — молю мысленно, — только не убивай».

— Я не знаю, — голос его срывается: я чувствую, как сказанная фраза острыми краями царапает ему горло, пробираясь на выход.

Слова тоже умеют ранить. В нашем случае — больно обоим.

Я не заикаюсь о своих чувствах; не жду ответа и от Вани. Он отходит, открывает окно, достает сигареты. Курит, стоя ко мне спиной. Я чувствую, как тишина между нами увеличивает пропасть. Мы и раньше были чужими, а сейчас — отдаляемся со скоростью света, разлетаемся по разным концам Вселенной.

Нужно сделать шаг — ему или мне, пока еще совсем не поздно. Понимаю, что первой быть мне, но Доронин опережает:

— Аня, не спрашивай, что дальше. У меня нет ответа — ни хорошего, ни плохого. Я не могу тебе врать или обнадеживать. Пользоваться — тем более. Я не раз вел себя в жизни, как последняя скотина, но не хочу быть для тебя мерзавцем, воспользовавшимся положением, отсутствием жены и твоей доверчивостью.

Я подхожу, утыкаясь носом ему в спину, сдерживая слезы.

— Тебе хорошо со мной? — шепчу, чтобы не выдать дрожащим голосом свои переживания, но скрыть ничего не удается. Полицейский разворачивается и прижимает меня к себе так крепко, будто теперь я для него — спасательный круг.

— Хорошо.

«А как же Яна?»

«То есть для нее мерзавцем он быть согласен?»

«Кто разберет этих мужиков!»

Шептунам не удается остаться в стороне; они задают те вопросы, которые я не говорю вслух. Сегодня им нет места в нашем диалоге.

Мы замираем в объятиях на семь минут, и я понимаю, что до этого так близко мы еще не были. Не физически, нет, — душою.