Медленный яд (СИ) - Магдеева Гузель - Страница 13

Ощущаю себя маленькой девочкой, незаслуженно обиженной, — как хоть у кого-то могла возникнуть мысль, что я причастна к смерти Кирилла?

Мне хочется найти этого человека, чтобы закричать ему в рожу:  «Да ты хоть представляешь, каково делать искусственное дыхание тому, кто уже мертв?  Пытаться завести сердце, которое уже не бьется? Вдыхать жизнь в того, кому это уже не поможет?»

Уже — такое страшное и пустое слово, которое только подтверждает безвозвратность случившегося. УЖЕ ничего не изменить. Уже поздно.

Глаза начинают болеть и чесаться, и я тру веки, пытаясь снять зуд. Иду на кухню, наливая себе воды в стакан, и зубы предательски стучат по нему, когда я пытаюсь запить мелкими глотками обиду и жалость к самой себе.

Наши отношения с Кириллом всегда были вызовом для других, где каждый считал должным заметить: не слишком ли он старый? Я думаю, его друзья и близкие терзали не меньше, чем меня, но муж никогда не жаловался. Проблемы Кирилла всегда были только его проблемами, а мои — нашими, и я не понимала, насколько это ценно.

С какой стати люди считают, что имеют право вмешиваться в чужие отношения, которые их не касаются? Мерить своим мерилом, определяя, что для других норма, а что нет?

«Он же старый!», «Ты с ним ради денег?», «Ему же еще немного — и на пенсию!» — я позволяла людям говорить мне, как правильно, и это убивало. Точно поверить в то, что я могу испытывать чувства к мужчине бескорыстно, было не просто сложно — нереально. И нет ничего удивительного, что я закрылась от посторонних, не позволяя им нарушать наше хрупкое спокойствие, выстраданное нами обоями.

А ведь не прояви я упорства, мы бы не сошлись с Кириллом: все те же нормы, диктующие допустимую разницу в возрасте, его положение, взрослый сын, дружба с отцом — тысяча причин, по которой нам не суждено было сойтись, останавливали его несколько чертовски длинных лет.

После той встречи на даче я всеми правдами и неправдами пыталась снова увидеться с Кириллом, и использовала для этого все доступные способы, на которые был способен мозг первокурсницы. До него у меня не было серьезных отношений, но с юношеской уверенностью я мнила себя искушенной жизнью, решив, что если надумала добиться мужчину, то обязательно добьюсь.

Лето катилось к концу, и все чаще мы стали невзначай встречаться возле его работы — я выучила его расписание до минуты. Поначалу он не догадывался, что мое появление там — не случайно, предлагая подбросить до дома. Я стеснялась, но делала шаг навстречу, опускаясь на переднее сидение и забывая, как дышать. Так мы и ездили: я, сгорая от желания и надеясь, что он обратит на меня внимание как на женщину, и не решаясь вымолвить лишнего слова.

Кирилл задавал вопросы, шутил, но обращался со мной, как и положено — я все еще оставалась для него малолетней дочерью друзей.

И каждый раз выходя из автомобиля недалеко от своего дома, чтобы не заметили родители, я испытывала разочарование  — по плану не выходило, а короткие юбки, красная помада и бюстгальтеры с пуш-апом не приближали меня ближе к цели ни на шаг.

Когда отчаяние достигло своего предела, и я была готова просто признаться в любви Кириллу или утопиться, мама, сама того не подозревая, нашла для меня отличный выход:

— Саша, — раскладывая по тарелкам вишневый тарт, начала она, — я с Самойловым недавно разговаривала, — после этих слов я замерла, готовая провалиться под землю, если вдруг Кирилл признался матери в том, что я его преследую, — у них человек нужен на полставки, документами заниматься. Пойдешь?

В этот момент я ощутила, что у меня снова крылья за спиной выросли. Пойду ли я? Да, черт возьми, конечно! Я уже представила, как мы остаемся с ним вдвоем в офисе, я в белой рубашке, черной юбке, на тонких шпильках…

— Если не хочешь, я ему так и скажу. На первом курсе лучше бы учебой заниматься…

— Я согласна, — перебила ее, пока она не передумала, — деньги лишними не будут, а если станет тяжело, то уволюсь.

Мама одобрительно кивнула головой, соглашаясь с моими доводами, а потом пошла звонить Кириллу. Я стояла за дверью, подслушивая, как она разговаривает с ним и чувствовала, как пылает кожа и весь мир вокруг вертится вокруг меня.

— Сломай ему челюсть!

— Добивай, добивай!

Крики так и сыпятся со всех сторон, когда светлокожий боец в красных шортах бьет апперкотом в лицо сопернику. Мы с Олегом сидим на первых рядах, ловя возбуждение толпы; в такие моменты кажется, что все здесь — единое дикое целое, и где-то в крови гулко проносятся темные инстинкты, заставляющие бросаться в драку.

Светлокожий встряхивает головой, чтобы в глаза не попала кровь из сочащейся брови, и глядя на него, я вижу себя — только на восемь лет моложе. Похожие фигура, манера наносить удары, разрез глаз. Наверное, я  бы мог оказаться на его месте, не брось заниматься тайским боксом.

На муай-тай отец записал меня в двенадцать лет, когда я еще не знал, куда девать накопившуюся во мне дурь. Благодаря тренеру я проникся культурой боевого искусства, каждый раз с удовольствием отрабатывая технику ударов. Была бы возможность — я не уходил бы из спортзала, не смущали даже фингалы после спаррингов.

Я чувствовал себя крутым, ощущая, как растет сила, как гудят после занятий мышцы. Дать кому-то в морду стало проще, но уже не хотелось, — хватало тренировок. На первых соревнованиях я выиграл часы, на последних — сломал ключицу, а после забросил спорт. Тренер ушел из школы, решив сменить место жительства, а без него уже не тянуло. Универ, пьянки, разгульные вечеринки, деньги, которые подкидывал отец — для шальной жизни хватало всего, и муай-тай стал там лишним.

Теперь я занимаю места в зрительном зале.

Парень в красных шортах собирается идти дальше, —  я вижу в его лице твердую уверенность в собственных силах. Мужскую грудь украшает татуировка, переходящая на руку, — кельтский узор. Что подтолкнуло пацана разрисовать собственное тело? Желание выделиться? Стать более заметным на фоне прочих?

Странная потребность украшать себя чернилами и терпеть боль.

Рефери считает над упавшим в нокдаун соперником до десяти, а после дает знак, что победа засчитана. Раздается сигнал, оповещающий о том, что бой окончен.

— До пятого раунда молодцом держался белорус, — комментирует одобрительно Олег, — вот бы счас тоже на спарринг. Ты как? Можем зал снять.

Когда-то мы вместе ходили на муай-тай, в один спортзал, где и познакомились. Сегодня нашей дружбе уже четырнадцать лет.

— Лениво, — морщусь, — давай в следующий раз.

Слушаем, как объявляют победителя, чье имя скандирует девичий отряд позади, а потом поднимается вместе со всеми остальными.

— По домам или завалимся куда-нибудь?

— Домой, я устал, — разминаю шею, — надо выспаться, завтра с утра к адвокату.

На улице тепло и шумно: летний вечер пьянит свежестью, ароматами цветов и кальяна, тянущихся с открытых веранд кафе. Позволяю себе расслабить плечи, — в зале я напряжен, словно сейчас это мне зарядят в челюсть вместо бойца со сцены. Это происходит непроизвольно, по старой привычке, укоренившейся в нервные окончания. Всегда быть готовым к тому, что скоро последует удар. Не только в зале.

— Ладно, я помчал, — Олег пожимает на прощанье руку, и я точно знаю, что он поедет к очередной телке, лишь бы не проводить ночь в одиночестве. Подростковые комплексы, разбавленные быстрым стартом в бизнесе, сносят ему башню, заставляя ухлестывать за любой девушкой, доказывая свою привлекательность.

Медленно качу по городу с открытым окном, по дороге к дому заворачивая на стройку.

В «Палладиуме» рабочие трудятся в две смены, — разгребают завалы, расчищают площадку, чтобы заново начать установку лестничных пролетов.  Я знаю, что служба спасения закончила работу только сегодня с утра, а родственников у погибшего не нашли. Может, еще объявятся, но пока похоронами бедолаги занимается Олег.

В багажнике валяется белая брендированная каска. Натягиваю ее на голову, и иду к воротам, запертым изнутри.