Медленный яд (СИ) - Магдеева Гузель - Страница 50

Не сдвинусь с этого места, пока он не скажет, что ему от меня нужно. Но Поддубный не торопится продолжить разговор. Легко закидывает покупки в багажник, трет порядком отросшую щетину пятерней и подходит ближе. Словно и сам не знает, с чего начать. Неужели такое бывает с самоуверенным Ильей? Наконец, выдает:

— Что с Лизой?

— А что с ней? — тут же отвечаю я. Неужели Федоров проговорился? Старый козел, я же просила его молчать.

Смотрит глаза в глаза, поджимая губы. На нем сегодня белая тонкая футболка, обтягивающая подтянутую фигуру, спортивные штаны. Оглядываю его и отворачиваюсь. Пусть хоть голый стоит, мне пофиг.

— Я виделся с ней воскресенье.

Его фраза сразу вызывает сотни вопросов, но я держусь, не задаю их. Мне страшно знать правду, и сердце начинает ускоряться, будто предчувствуя нечто неизбежное.

Молчи, Поддубный, уходи прочь, пока не поздно. Ты же все испортишь сейчас, неужели не понимаешь?

Не понимает.

— Это она присылала тебе те сообщения.

Закрываю глаза, пытаясь устоять на ногах, но не могу. Отступаю назад, опираясь об автомобиль, нащупывая дверцу рукой. Еще можно уехать, прямо сейчас, и пусть он останется тут со своей правдой. Просто дернуть дверцу, и заткнув уши, сделать вид, что ничего не было. Стереть сообщения, закрыть тему.

— Она любила твоего мужа, Влади. Давно, я еще подростком был. Я их видел вместе, давно.

И что мне делать дальше с этой информацией? Я вспоминаю Лизу, всю в трубках, и в ушах ритмично пищит звук приборов в палате реанимации. Ее маленькое, бледное лицо, серого цвета, с мешками под глазами. Безжизненная рука, к безымянному пальцу которой подключен аппарат.

Кирилл уже умер. Его нет. Она — есть. И если это чувство вины заставило ее наглотаться таблеток…

— Это все из-за тебя, Поддубный, — шепчу, выплевывая слова. Медленно, словно яд, меня наполняет ярость, заставляя сжимать кулаки. Открываю глаза, и повторяю уже громче, — это ты во всем виноват. Кто просил тебя лезть? Зачем ты поехал к ней разбираться? Что ты за человек такой, Поддубный?

Меня несет, и я понимаю, что не остановлюсь, пока не выскажу все, что думаю, все, что накопилось за последнее время. Вскрою гнойный нарыв. И пусть после этого ничего уже не восстановить, я не могу остановиться. Это выше моих сил.

— Ты убийца! — я уже ору, забыв про то, как стеснялась прохожих. Мне фиолетово, заметят ли нас, услышат ли другие люди, важно только выплеснуть накипевшее, — ты своего отца убил, моего мужа, а теперь еще и Лизу до больницы довел! Твое счастье, что она осталась жива, иначе я… я не знаю, что с тобой сделала бы!

— Влади, — Поддубный хмурится, сжимая так же, как и я кулаки. Мы готовы наброситься друг на друга, но я еще не договорила. Расстояние между нами становится меньше, фразы — громче, а градус ненависти растет с каждым мгновением.

— Влади, Влади… Ты думаешь, я не знаю, что это ты был последний, кто видел моего мужа живым? Я видела, как ты уезжал от него, у меня есть видео с регистратора, с твоей машиной, и есть заключение, где написано, во сколько умер Кирилл! Я знаю, что ты шел к нему ругаться! Его смерть на твоих руках, Поддубный, больше этого скрывать не выйдет!

Илья хватает меня за локти, пытаясь успокоить, но куда там, я вырываюсь, крича:

— Убийца! Убери от меня руки!

— Заткнись! Выслушай меня! — орет он в ответ.

— Я ничего не хочу слышать! Я уйду, уйду из фирмы, только исчезни из моей жизни раз и навсегда! Если еще раз появишься возле кого-то из моих близких, я тебя сама убью! Ненавижу! НЕНАВИЖУ!

В ушах звенит, и когда хватка на моих руках чуть слабеет, я окончательно вырываюсь и запрыгиваю в машину. Блокирую двери, но Поддубный и не думает бежать за мной следом. Стоит с побледневшим лицом, а я вдавливаю в газ, с пробуксовкой покидая стоянку, не оглядываясь назад. Нельзя, нельзя, не смотреть.

Сердце колотится как сумасшедшее, пальцы дрожат. Я проезжаю совсем немного, сворачивая в первый попавшийся двор. «Здесь не найдет», — колотится в мозгу. Выключаю автомобиль, скатываясь по сиденью вниз, и только после этого позволяю себе заплакать. Навзрыд, размазывая по лицу слезы, так, что нечем дышать.

— Это всего лишь Поддубный, — задыхаясь, пытаюсь успокоить себя вслух, но ничего не выходит. Достаю телефон, набирая один из последних номеров в журнале звонков, и когда Федоров отвечает мне, заявляю:

— Я увольняюсь. С сегодняшнего дня.

Я запираюсь дома на три дня.

Залезаю под одеяло, отключаю телефон, закрываю дверь.

Меня нет, кончилась, сошла на нет.

Дважды кто-то приезжает, стучится в дверь, но я прячусь, накрывая голову подушкой. Лежу до тех пор, пока снова не становится тихо.

Стучащий оказывается не таким настырным, и я не знаю, радоваться этому или нет. Возможно, если я сдохну, меня найдут только после того, как соседи начнут жаловаться на запах. Но сейчас мне нужно одиночество.

После второго визита пишу на листке «Не беспокоить до зимы», и оставляю возле входной двери.

Дурацкий поступок, детский, только мне все равно.

Хочется тишины, покоя и средства, которое поможет залечить душевные раны. Желательно, без алкоголя.

За эти дни из еды — только чай, в больших чашках, который я пью, когда от голода желудок сводит спазмами. Когда в шкафу заканчивается заварка, перехожу на горячую воду.

Моему настроению способствует и погода. Серые плотные тучи накрывают город, давят на плечи, не могут разродиться дождем. Подхожу к окну вечером, вглядываясь, как озаряется всполохами белого на самом краю горизонта. Открываю окно, вдыхая уличный воздух, с запахом сырого асфальта.

Я жду дождя, наблюдая, как туча медленно ползет мне навстречу. С первыми каплями дождя становится легче. Я плачу, сидя на стуле, глядя как в телевизор, в распахнутое настежь окно. От раскатов грома прямо над головой мелко звенит посуда и стекла, в соседнем доме мигает свет.

Присаживаюсь на подоконник, высовываю ладонь под дождь,  а потом провожу ею по лицу.

Через дорогу стоит машина, темная, цвет не разглядеть, но кажется, что синий.  «Мерседес». Я замечаю его только тогда, когда громко хлопает дверь автомобиля, замечаю и задыхаюсь на мгновение. Заводится мотор, и «Мерседес» скрывается из вида — но не тот самый, лишь похожий.

Он не должен приезжать сюда.

Он убийца, от которого отказалась родная мама.

По вине которого умер мой муж и чуть не скончалась сестра.

Наверное, именно это я не могу ему простить, что он за моей спиной пошел разбираться с Лизой. Решил за всех, что так будет лучше, даже не посоветовавшись.

Усмехаюсь. О чем я? Илья и советоваться?

Тру виски, и никак не пойму, чем мы с ним занимаемся. Зачем он шел сегодня ко мне, собираясь рассказать правду? Чтобы я обвинения перекинула на адрес сестры? Ее винила в смерти мужа?

Глупости.

Сутки напролет одни и те же вопросы, на которых я не нахожу ответа. Снова заворачиваюсь в одеяло, оставляя окна лишь чуть приоткрытыми. Нет сил думать, что дальше, нет желания искать виноватого. Я просто хочу, чтобы обо мне все забыли.

Но следующий день демонстрирует обратное: едва стрелки часов доходят до десяти, как настойчивый звонок прорезает неподвижный воздух квартиры. Лежу, не шевелясь и даже не дыша, вытянув руки вдоль туловища.

— Влади нет, — слова, произнесенные вслух, кажутся такими странными за несколько дней молчания.

Нежданный визитер не отступает, и мне приходится идти к двери. Не заглядывая в глазок, распахиваю ее, ожидая увидеть кого угодно, только не Федорова.

— Николай Алексеевич?

Он стоит в короткой рубашке, через локоть переброшен пиджак. Поправляет очки, в которых изредка появляется в офисе, и смущенно улыбается:

— У меня не было иного выхода.

— Что-то случилось?

— Домой пустишь?

Я отхожу в сторону, делая приглашающий жест рукой. Мельком смотрю на себя в зеркало — нечесаные лохматые волосы, бледное лицо.